""Наследие" Печать Бездны - часть 1" - читать интересную книгу автора (Седов Вячеслав)Глава 2— Простите! Простите, братья! — бормотал себе под нос молодой рыцарь, поддерживаемый под руки двумя девушками в разорванных платьях, поминутно оглядывавшиеся на пустынную сельскую дорогу. — Сударь, вы ранены! — заметила одна из них, когда почувствовала, что из рукава разорванной черной кожаной куртки юноши по руке заструилась теплая кровь. — К черту! — прорычал он. В ушах еще стоял последний крик, приказ Жана по прозвищу Долговязый: «Уведи их отсюда! Не оглядывайся, просто уходите!» — «Но я…» — «Я же сказал — уходите!» Их глава был величественен в тот момент, когда холодный феларский ветер развевал его темные волосы под стягом, где он стоял, сжимая в руках свой эсток… Красная ощерившаяся морда пса на черном полотнище… Они шли вперед по ведущей на тракт сельской колее, давно проложенной здесь телегами. Ноги увязали в грязи. Предзимье уже миновало, однако в этом году Фелар был удивительно капризен на погоду. За спиной отдалялся перелесок, закрывавший своими голыми черными стволами ту жуткую резню, что развернулась за ним, возле небольшой феларской деревушки. Там оставались со своим главарем Черные Псы, давшие возможность молодому собрату и двум спасенным девушкам как можно дальше уйти от врытых в промерзлую землю столбов на окраине, с беспомощно повисшими разрубленными веревками и намокшими от снега у основания вязанками хвороста под толстыми поленьями. Сегодня сбирам помешали запалить новые костры. Но Жан Долговязый просчитался, и они угодили в ловушку. Знатный капкан снарядили на черных псов феларские инквизиторы, явно осведомленные о том, что с казнью якобы магистра ордена ничего на самом деле не было кончено. Настоящая война только разгоралась, запалив своим пламенем провинции, где еще оставалась молодая поросль потомков тех дворянских родов, что давным-давно первыми подняли стяг религиозного мятежа. По большому тракту ехал всадник, укутанный в длинный черный плащ по самую шляпу. Молодой рыцарь поспешил к нему, на ходу громко окликнув. Проезжий учтиво остановился, но на этом его учтивость и закончилась. Он оставался в седле, даже не повернувшись к юноше, не говоря уже о том, чтобы опустить с лица плащ и снять шляпу, как подобало. Молодой человек не обратил на это внимания. — Сто золотых за вашего коня, сударь! Речь идет о жизни и смерти! — задыхаясь, но достаточно громко воскликнул рыцарь. — О чьей жизни и смерти? — невозмутимо отозвался незнакомец, разглядывая из-под полей своей шляпы всех троих. — Этих двух девушек! Если у вас есть хоть капля сострадания — вы не откажите мне! Если вы стеснены в средствах, то назовите свою цену, любую! Мой кошелек в вашем распоряжении. Юноша внимательнее присмотрелся к незнакомцу, когда в его голове запоздало мелькнула страшная догадка. Шляпа чем-то напоминала те, что носили в старину вольные помощники инквизиции, «непрошеные» как их еще называли в народе за чрезмерное усердие. Предшественники тех сбиров, что теперь оказались очень многочисленны и носили свои серые камзолы и широкополые шляпы с длинными плащами и шпагами с нескрываемой гордостью. Те самые, что орудовали за перелеском своими освещенными в церквях клинками, проливая кровь во имя Создателя. Молодой рыцарь отшатнулся. Незнакомец все еще молчал, с каким-то изумлением разглядывая его. Пряжа на шляпе, срезанная тулья — все напоминало тех «вольных». Но юноша поразился одной, на первый взгляд незначительной, детали. Прежние помощники церковников, помимо прочего, носили в своих знаменитых шляпах перья белого голубя. Это было связано с историей о Нераскаявшемся, когда костры еще только становились серьезным аргументом церкви Фелара в борьбе за искоренение ереси. Тогда к столбу привязали одного чернокнижника и уже готовы были предать тело душеспасительному пламени, как вдруг с небес на тот самый столб слетела белая голубка. Собравшийся народ тут же загалдел о знаке свыше, о провидении и о спасении… Поделать церковники ничего не могли и пришлось отпустить еретика, хотя тот до самого дня казни не выказывал никакого смирения. Что не особо удивляло, ведь в те времена феларская церковь еще не обрела своего верного сторожевого пса — инквизицию, в той полной мере и с тем размахом пыточного делопроизводства, каким она славилась теперь. Однако, едва еретика освободили от пут, он неожиданно сноровисто схватил птицу и свернул той шею. Сие ужасное злодейство не способно было отвратить кару, и чернокнижник сгорел, громко проклиная всех и все. С тех пор вольные помощники носили в шляпах белые перья голубей в знак своей беспощадности к любой ереси. И мало кому было известно об одной подробности истории о Нераскаявшемся. В основном ее знали члены ордена Черных Псов и собратья сожженного по ремеслу. Белая птица, прилетевшая на столб, на самом деле случайно нагадила только что спасенному на плечо, приведя и так не отличавшегося кротостью и ясностью рассудка чернокнижника в бешенство… В шляпе незнакомца красовалось длинное воронье перо. Юноша оказался во вполне обоснованном замешательстве, если учитывать то, что он родился в эпоху, когда символы, казалось, пропитали все вокруг, отчего их количество не позволяло запомнить значение каждого в отдельности. — Берите даром, сударь, — наконец ответил незнакомец, ловко соскочив с седла. Молодой рыцарь от всего сердца поблагодарил за такую щедрость и силком усадил на коня обеих девушек. Хотя обе громко протестовали и просили остаться со своим спасителем. Больше не желая слушать, юноша хлопнул ладонью по крупу коня и, выхватив свою шпагу, устремился назад к перелеску. Незнакомец пошел за ним следом. Закутанный в плащ странник значительно отстал, так как двигался быстро, но шагом, а молодой рыцарь бежал сломя голову, чуть не падая по дороге. Но даже за добрых полсотни ярдов незнакомец услышал яростный рев молодого человека, когда тот миновал перелесок… Широкоплечий Поль, чья стать более пошла бы имперцу нежели феларцу, перехватил свой эсток двумя руками и яростно отбивался от наседавших на него, словно охотничья свора на медведя, сбиров, закрывая широкой спиной стяг Черных Псов. Знаменосец, еще совсем мальчишка, содрогаясь всем телом от холодного ветра, в изодранном и окровавленном камзоле, держал древко, упав на колени и склонившись над покоящимся у него на руке Жане по прозвищу Долговязый. Только что юноша впервые услышал, как навсегда оборвалось чье-то дыхание, вырвавшись последним хрипом из пронзенной груди. Голова предводителя бессильно свисла через руку, сжимающую обломок шпаги. Неподалеку, сбившись в кучу, отчаянно сражались те немногие из Черных Псов, кто еще уцелел и смог вырваться из злополучной деревни, где окна встретили их огнем аркебуз, а улицы перегородили стены из пик и алебард. Молодой рыцарь, так спешивший на выручку своим товарищам, остолбенел. Неужели это конец?! Их отряд, возможно последний из всех, истерзан и обескровлен толпой крестьян и парой десятков сбиров. Громыхнул залп аркебуз… Поль! Громадный Черный Пес пошатнулся и с глухим рыком шагнул на своих убийц, опершись на клинок. — Стойте! — чья-то крепкая рука с силой откинула юношу за плечо назад, когда он уже собирался броситься в безнадежную схватку, — Сохраняйте хладнокровие, даже если вокруг смерть усердно работает своей косой. Не становитесь очередным колоском на ее пути! Молодой рыцарь обернулся. Незнакомец по-прежнему крепко держал его за плечо. — Сначала стяг. Мы должны собрать под ним всех, кто еще жив! — Ройгар!!? — юноша опешил, ведь не каждый день встретишь, пусть «легендарного», но давно почитаемого покойным лицом к лицу. — Поспешим! — черный рыцарь сорвал плащ, явив миру ножны с длинными мечами у пояса. Поль упал ничком под ноги сбирам, но на месте гиганта выросли еще двое защитников стяга. Два темноэльфийских меча с шипением вышли из ножен. — Какая встреча, господа! — злорадно прошипел Ройгар, заметив, как переменились лица у тех, кто несколько лет назад гонялся за ним по всему Фелару и травил по лесным дебрям с собаками, словно матерого волка. Молодой рыцарь подхватил стяг из слабеющей руки знаменосца и, размахивая им, созывал Черных Псов, стараясь перекрыть разразившийся рядом сонм воплей, треска срезаемых мечами шпаг, хрипов и глухого раскатистого хохота нежданного союзника, явно вознамерившегося в диком танце своих клинков изрубить сбиров в кашу. Это предало уже павшим духом Черным Псам сил и они, яростно отбиваясь, отступали к ним, волоча под руки тех, кто уже не мог идти самостоятельно. — Скорее! Сюда, братья! — кричал, срывая горло, молодой рыцарь. Он осекся лишь единожды, когда подскочивший к нему сбир застыл, состроив мученическую гримасу. Из его живота выглядывал кончик черного лезвия. Ройгар безжалостно рванул засевший клинок вверх, проламывая ребра бедняги до лопаток, и разделался с ним, бросив на землю у ног убитого Поля. Молодой рыцарь обернулся — знаменосец тронул его за колено дрожащей рукой и, так ничего не сказав, упал на грудь Жана и затих. Карие глаза метнулись в сторону растущего неподалеку дуба, где над дулом ружья еще поднимался дым. Монах бросил оружие и, подхватив полы своей рясы, бросился бежать в лес. В глазах молодого рыцаря сверкнули две молнии. Ройгару оставалось только подхватить стяг, когда юноша, словно стрела с наконечником-шпагой, настиг свою цель, застыв в длинном выпаде. Припав на одно колено, он толкал клинок все глубже в грудь развернувшегося навстречу смерти монаха. Ройгар обернулся к собравшимся вокруг него Черным Псам — на них не было даже доспехов. Вокруг одни молодые лица, некоторые совсем еще мальчишки. Эти лица в крови, грязи и у многих такая смесь разбавлена слезами. — Где вы оставили лошадей? — стяг перешел к одному из самых рослых и на вид крепких рыцарей. — С другого края перелеска. — Черт побери, будем прорываться! — еще раз изумившись подобной глупости приказал Ройгар, — Но сначала загоним весь сброд обратно в деревню! Рубите руки, ноги, головы, чтобы снег стал красным. Особо резвых колите как свиней, топчите на глазах у остальных! Иначе нас самих растопчут! И они пошли за ним, словно раскаленный нож сквозь масло, прокладывая себе дорогу через крестьянское ополчение. Бросая других на землю, наступая на грудь и добивая, неотрывно следуя за метавшимся впереди новым предводителем. Тот как одержимый, рвался вперед, оставляя за собой на снегу кровавые полосы из рассеченных глоток, выводя всеми силами этих молодых щенков из того капкана, в который они угодили. Под ногами мелькали черные камзолы. Как и думал Ройгар, погибли почти все старшие, испытанные вояки, спасая и вырывая из лап смерти менее опытных. Жаль, что почти всегда ценой собственной жизни. Еще немного и крестьяне дрогнули. Обратившись в бегство, они побросали пики и алебарды, стремглав улепетывая к деревне. Несколько сбиров пытались их остановить, но тщетно. Завидев того, кто снова вернул Черным Псам боевой дух, они схватились за ружья. Ройгар заметил слишком поздно. Но, в этот роковой для него момент, один из лежавших впереди рыцарей с криком поднялся, отжавшись на руках, и встретил первую пулю своей грудью. Словно ларонийские воины из древних хроник его защитили, принося себя в жертву те, кого он вел за собой. Черный рыцарь остановился, подхватив отброшенного на него выстрелом того самого юношу, что так стремился купить его коня. Ройгар пошатнулся, широко распахнув глаза и бросив свои мечи. Где-то впереди один за другим раздались два предсмертных крика сбиров. Они долетели до него словно издалека, когда руки бережно опускали на окровавленный снег молодого рыцаря. Ройгар с силой сжал веки, чтобы не видеть этого взгляда, задранной вверх головы. Но он слышал… Последняя просьба мольбой слетела с бледных губ юноши. Все было кончено. Деревня еще гудела, слышались выстрелы, но никто уже не посмел выйти им навстречу. — Все к лошадям. Уходим отсюда! — прохрипел Ройгар, взяв протянутые ему клинки. Но ни один из Черных Псов не сошел с места. — Вы что оглохли?! Скорее! В ответ было дружное молчание. — Мы не сможем их похоронить… Прощайтесь здесь… — Ройгар повернулся и пошел в сторону перелеска, где виднелись силуэты привязанных лошадей. Из-за спины доносились называемые многоголосым хором то тихо, то громко имена… имена… имена. И перед каждым одно лишь слово — «прощай». Черные псы поднимали с земли клинки собратьев и, прижимая к груди, понуро шли за своим новым предводителем. Они нагнали двух спасенных столь высокой ценой девушек на тракте. Уехать те успели недалеко и если бы сбиры снарядили погоню, а они бы непременно так и поступили, то можно было считать жертву Черных Псов напрасной. Ройгар поехал впереди, закутавшись в чей-то плащ, что оказался на седле. Он оставлял за своей спиной все — причитания двух девушек, что не нашли своего спасителя среди уцелевших, сдавленные проклятия раненых, кипящие злобой обещания мести тех, на ком не было и царапины… Все это улеглось довольно быстро. Они вытянулись по тракту молчаливой колонной, в которой оставалось едва ли больше десятка человек вместе со спасенными. Черный рыцарь даже не стал спрашивать о том, что произошло. Он знал, чем занимались Черные Псы, но никогда не предполагал, что его собственный удел приведет под их стяги. Инквизиторы не сидели сложа руки и ловушка для этих юнцов оказалась сделанной на славу, разве что не специально для этого собирались устроить сожжение ведьм. Теперь Ройгар даже знал куда их вести — к границе южного Фелара, где спасенных передадут в надежные руки и переправят на другой берег Светлянки. Путь был далек, и чтобы не превратить его в еще более долгий, Ройгар обронил только одну фразу, добрым советом пролетевшую над устало преклоненными головами: «Не оглядывайтесь». Уже после того, как дело было сделано, и девушки согрелись у камина в доме надежного друга ордена, Ройгар после бессонной ночи вышел к конюшням. Рыцари ждали его там. Он озадаченно воззрился на них, когда потрепанный строй всадников дружно воздел руки в приветствии, и подняли стяг. Последнее вызвало полное недоумение у черного рыцаря, так как это уже было верхом глупости. Даже не смотря на то, что большой тракт зимой в Феларе почти замирал, все же это «почти» могло стоить встречи с разъездом, и это была бы последняя встреча этих юнцов, даже если бы Ройгар оказался с ними. Он и сам не понимал зачем приказал свернуть стяг, зачем поведал им о путях, которыми пробирался сам, и даже проехал большую часть вместе с ними по серым дорогам. Зачем взял все это себе? Словно в порыве рыцарской чести признав наследие, состоявшее из одних долгов недальновидного родича целой своре кредиторов. В поисках причины столь необычного для себя поведения, Ройгар провел множество часов пути в глубоких раздумьях. И дело было даже не в просьбе того молодого рыцаря, что закрыл его своей грудью. Ту просьбу он уже давно выполнил и мог преспокойно ехать своей дорогой с чувством исполненного долга перед умершим. Тогда что же? Черный рыцарь обратился к последнему, что могло дать ответ — памяти. Прошедшие несколько месяцев вспомнились какими-то невзрачными, словно дни феларского предзимья — сырые, промозглые, однообразные и похожие друг на друга как близнецы. Он блуждал по трактам, не зная толком зачем, и тянул следом эту цепочку похожих как капли воды дней. Казалось, в той пустоте, где холод и сырость были единственными спутниками, а костер под вечер единственным собеседником, что охотно трещал углями и согревал озябшие конечности, он провел целую вечность. Но дальше память пускать не хотела, будто именно с этого началась новая глава жизни, оставив где-то на прошлых страницах неприметное многоточие… Под вечер рыцари развели костер, и Ройгар уселся к пламени ближе чем обычно, хотя раньше он сидел несколько в стороне и молча поглощал скудный ужин. Теперь же, вперив в пламя свой колючий взгляд, он застыл будто изваяние, и не слышал ничего и никого. Словно через огненные врата взгляд проникал дальше, вглубь красных лепестков огня в поисках сокрытого там зеркала, отыскав которое, наконец, он заглянул в собственные воспоминания. И нашел то, что искал. Некромант, к которому он явился, казалось, так давно со своей просьбой, все же выполнил ее. И надо было отдать должное без лишних напоминаний, как только после жуткой ночной битвы рыцарь смог самостоятельно передвигаться. Когда заключенная в его темноэльфийских мечах магия окончательно выпустила измученное сознание из пут. Там, высоко, в Старой Башне, куда он долго поднимался по тесной винтовой лестнице следом за горбатым прислужником Кассара, он наконец увидел ее. Маленькое дитя посреди круглого возвышения на каменном полу. Она стояла в потоке проникавшего через каменные своды белого света. Изумленный рыцарь застыл, не в силах вымолвить ни слова. Горбун подвел его к маленькой фигурке, словно сотканной из белого савана, и учтиво удалился следом за своим хозяином, а Кассар бросил рыцарю перед уходом: «У вас есть четверть часа». Некромант наверняка услышал раздавшийся грохот доспехов, когда черный рыцарь пал на колени и так и стоял пред маленькой фигуркой опустив голову. Тогда Ройгар понял, что все книги по спиритизму, которыми увлекалась его матушка, тайно собирая по ночам подруг для загадочных ритуалов призвания якобы духов умерших — на самом деле чепуха и не больше чем изысканное развлечение придворных. Любой маг смог бы объяснить, что происходит элементарное возмущение энергий собравшихся участников ритуала, когда они замыкают круг из соприкосновения пальцев рук, при этом, если все они одинаково верят в происходящее, то может произойти что угодно, начиная от простой галлюцинации и заканчивая неуправляемым телекинезом. Некромант же в самом деле призвал дух, бесплотную субстанцию. Остаток того, что, очевидно, будет представлять собой любой, кто перешагнет последнюю черту. Он окликнул ее, но не помнил ее имени, спросил о чем-то, хотя не знал с чего начать. Понурил голову и замолчал. Ведь никогда не получишь ответа, не услышишь отклика от того, кто уже стоит за пониманием суеты и забот мира живущих. На лице девочки недвижимой маской запечатлелась печать полного и абсолютного покоя. Оно было таким светлым, но не радостным и не грустным. Даже тот самый покой был не как у умиротворенного на несколько минут человека, когда краткий миг в стремительном потоке бытия дарует его случайно какому-нибудь счастливцу. Он был другим, и Ройгар, как ни силился, не мог подобрать нужных слов, чтобы описать и рассказать кому-то. Подобное действительно нужно увидеть, и даже сотни тысяч раз услышанного не приблизят воображение внимающего словам очевидца и на шаг хоть к десятой доли подлинности. Теперь Ройгар с усмешкой вспоминал начиненные мистикой старые собрания хроник королевств Материка. Сколько раз духи поверженных полководцев и правителей призывали своих последователей к отмщению, являясь в полночный час. В какую интересную форму обратили столь изощренное средство добиваться своих интересов те, кто сотворил эти иллюзии перед глазами сынов правителей и учеников коннетаблей, искусно вводя тех в заблуждение. Получалось, что последняя воля покойных оказывалась настолько сильна, что сама Бездна даровала им исключение и допускала до ушей оставшихся в живых, дабы передать правдивые слова и просьбы. Будто Бездна сама разбиралась во всех хитросплетениях политики древних царствований и призывалась живыми в суетный мир для подтверждения правоты одних или лукавства других. Ведь покойнику не за чем лгать! И сколько же бед и напастей принесли эти, порой, чересчур разговорчивые призраки. Сколько войн и интриг сплеталось по их воле, сколько пало королевских родов, не считая уже отдельных венценосных особ, чьи головы скатились по обвинению все тех же бесплотных духов с плахи. А столь небезобидными их сделали чьи-то умелые руки, дергавшие пальцами за ниточки, словно у кукловода, скрываясь в верхах собранного над сценой непроницаемого занавеса. Или же какой-то мнительный принц, оплакивающий безвременно покинувшего его отца настолько глубоко уйдет разумом в свои подозрения, что они сами предстанут перед ним в образе родителя, чтобы подтвердить и наставить на путь истины, в результате преподнеся в руки его высочества заурядный плод самообмана. Отпущенная четверть часа пролетела незаметно. Когда свет померк и фигурка растворилась Ройгар все еще продолжал стоять на коленях посреди залы в темноте. Там он провел весь остаток ночи и только утром следующего дня вышел, чтобы поблагодарить некроманта за исполненное обещание и за честность, с которой Кассар выполнил его. Ведь хозяину Старой Башни ничего не стоило снова подсунуть одну из тех иллюзий, нередких в хрониках, тем паче зная, что сознание рыцаря скорее готово к подобному, нежели к тому, что он увидел прошедшей ночью. Даже прости она Ройгара сто раз, рыцарь все равно продолжал бы чувствовать себя повинным в ее смерти и по сути это ничего не изменило бы, так как сам дух простил его, но в тоже время и осудил, иначе за что тогда даровалось прощение? Но некромант сделал, сам возможно не осознавая того, бесценный дар рыцарю — лишил оглядки назад. Ведь нет смысла смотреть за спину, когда нет никакой возможности остановить движения, ведущего в одну и туже для всех точку, где сами по себе воспоминания ничего не стоят для закончившего путь обладателя, а будут, возможно, иметь значение только для прочих, кто еще продолжает это движение. Также и с духом девочки, которая находясь в состоянии полного покоя не способна была простить рыцаря, но этого и не требовалось, ведь само осуждение тоже перестало существовать, по крайней мере с ее стороны. И теперь имело значение только для прочих, а мнение прочих для Ройгара давно перестало иметь большое значение. С четырнадцати лет он взялся за настоящее оружие. По окончании эпохи Сокрушения Идолов взрослеть пришлось еще быстрее. Ройгар уже знал, как легко заполнить пустоту. Только позади его когорты почему-то всегда оставались воронье и гробы. Возможно в наступившем времени еще рано было жить так, как положено было дворянскому происхождению. Но он не осуждал тех, кто торопился вложить клинки в ножны. Каждый сам судил когда уже «довольно» и больше невозможно проливать чужую кровь, ведь обернувшись назад видишь пустоту, образованную собственным уничтожением, и разум предназначенного для жизни создания требует созидания. Он верил, что надежда на Создателя помогает многим в это непростое время, но никто и никогда не смог бы его убедить в необходимости служителей Его лишать жизни кого бы то ни было. Магия не раз спасала Материк и также губила его, но разве эта магия имеет что-то общее с жалкими попытками колдовства ведьм или обрядами чернокнижников? Пусть они на самом деле существуют, а не являются побасенкой церковников, но кто мог вручить в руки инквизиторов такое право, божественное, лишать жизни такого же как они сами, из плоти и крови… Безнаказанность и слепая вера остальных. Ведь смешно было смотреть иной раз на такую мелочность в охоте за ересью, когда самому королю давали советы те, кто мог взмахом руки в мгновение ока превратить небольшую деревеньку в пепелище. Теперь же Ройгар собирался наконец сделать тот шаг, чтобы заполнить гложущую его пустоту. И это заставит многих задуматься в обозримом будущем, прежде чем крикнуть «ведьма!» или приказать запалить новый костер, или бросить под предлогом ереси неугодного в каменный мешок и подвергнуть там пыткам. Потому что такой «вершитель судеб» уже не будет после содеянного спать спокойно, укрытый надежно церковным саном от подозрений. Так как молва донесет до него весть о таком же, кто, не смотря на принятый обет, например, принудил красивую женщину спать с ним под угрозой обвинения в колдовстве и костра. И поплатился за это своей головой, расставшись с ней как-то под вечер на пустынной тропе. И снова была дорога. Долгая и серая в однообразии дней, что проходили мимо по обочинам трактов. Ройгар и Черные псы направлялись к одному из тайных укрытий ордена. Обильный снегопад был как нельзя кстати, когда они обогнули горный кряж и часть пути пришлось проделать по большому Северному тракту. До этого им везло и на пути не встречались случайные проезжие, которые смогли бы донести о подозрительных путниках. Но на большом северном тракте из-за скверной погоды, что укрывала их до этого, они не успели вовремя разглядеть небольшой обоз из направлявшихся им навстречу нескольких повозок и фургона, тащившегося в отдалении позади. Столкнувшись нос к носу рыцари не стали ждать. Крика одного из возниц «Черные Псы!» было довольно, чтобы они набросились на обоз как стая оголодалых волков. Ройгар видел, что молодым воинам претило убивать из необходимости, уподобляясь простым разбойникам, которые проделывали то же самое из жажды поживы в холодные феларские зимы. Казалось, выбора не было… Когда дошла очередь до фургона и Ройгар спешился и отдернул полог, то его рука сжимавшая меч опустилась. — Что вы ждете?! — Кто там?! Крики из-за его спины умолкли, когда он воздел руку, призывая к молчанию. — Маэстро и вы, мэтр Лан, и все остальные, выйдите, прошу вас, — еле слышно попросил Ройгар и отошел в сторону. Циркачи и барды вышли на холодный ветер, ежась и кутаясь в свои потрепанные плащи. Клара толкнула маэстро за широкую спину одного из циркачей, испуганно глядя на стоявшие полукругом фигуры в черном с оружием наготове. — Мы же… не можем оставлять свидетелей? — пробормотал один из черных псов с поистине детской робостью. Ройгар выхватил у одного из рыцарей заряженный самострел и, толкнув в грудь сказавшему, хрипло пробормотал: «Тогда стреляй!» Маэстро с удивлением встречал направленные на него исподлобья опустившихся голов юношеские виноватые взгляды. Клара удивлялась тому спокойствию, с которым Лан и Катрин взяли друг друга за руки и даже не пытались скрыться за чьей-то спиной. Последовав примеру бардов, маэстро, мягко отстранив руку бородатой женщины, медленно вышел из-за спины силача. Они нашли этого громилу в Шаргарде вместе с молодой акробаткой, что сейчас испуганно смотрела из-за широкого плеча. Какая-то грустная, теплая улыбка, полная смирения появилась на иссеченном морщинами лице старика… Провожая взглядом устало сгорбившихся в седлах Черных Псов, протянувшихся вереницей дальше по тракту, Лан вздрогнул. — Кто это были, маэстро? — голос барда тоже дрогнул, но с горечью, а не дребезжанием страха. — Это… дети, которым пришлось слишком быстро повзрослеть. — Да уж, скоры они взрослеть как я погляжу! — сипло вскрикнула Клара, нервно надкусывая жевательного табаку, — Чуть не поубивали нас! — Они бы не стали, — как-то растерянно ответил маэстро, — Они не могли. Я же помню их почти всех. И что с того что они подросли? Они же были детьми. Мы же вызывали улыбки и радость на этих лицах когда-то. Клара уже собиралась сказать все, что она думает о таких детях, но Катрин вовремя успела ее остановить. — Теперь я понимаю, почему вы не опасаясь странствуете по белому свету, — задумчиво произнес Лан. Маэстро ответил неожиданно громко, словно призывая всех присутствующих в свидетели: — И тем лучше, друг мой, что мы снова собираем всех, кто дарил людям радость. И снова едем по тракту от города к городу, как в старые добрые времена. Ведь всегда есть дети, которые любят смеяться и радоваться. Узник погасил свечу у себя в камере и забился в самый удаленный от лунного света проникающего через зарешеченное окно угол. На удивление стражников он даже не попытался подобраться поближе к решетке, куда доставало тепло от горящего в комнате охраны камина. Ночь в имперском городе выдалась на редкость холодной, словно феларские зимы тем самым напоминали о том, что скоро их холод окончательно пересечет границы по Светлянке и направится дальше к Вигпату, а затем на встречу своим братьям — пронизывающим горным ветрам с пиков возле Швигебурга. Узник вжался спиной в стену, блаженно вздохнув, ощущая кожей ее сырой холод. Полуприкрыв свои белесые глаза он наслаждался темнотой, чувствуя ее обволакивающее успокоение для изможденного тела и отдохновение для глаз с расширившимися кошачьими зрачками. До стражников иногда долетали его вздохи и бессвязное бормотание на странном языке. — Ну и бывают же эльфы, — пробормотал один из охранников, содрогнувшись от хриплого стона за решеткой в коридоре, — Откуда они такие взялись? — Говорят, они родом из подгорных дебрей. Вот свет дневной им и помеха, — значительно подняв в руке обглоданную куриную ногу возвестил второй, — Однако дерутся как черти… Да и похожи чем-то на них. Двое его приятелей хохотнули с набитыми ртами: — Точно! — Угу, рога надставить и в самый раз. — А, может, какая курва и наставила?! А? Братцы? А то чего ему маяться по белу свету, ежели солнышко шкуру подпаливает?! — Заткнитесь! — бросив куриную кость в камин оборвал общее веселье тот стражник, что был старше прочих, — Этот темный эльф храбро бился вчера. И третьего дня тоже! Пусть и под палящим солнцем. Так что потише — у нас в империи не поднимают на смех того, кто бьется на арене до последнего! Неважно какого роду и племени! — Оно конечно, кто бы спорил… — пробубнил один из насмешников в ответ. — К тому же он защищает двух женщин, ведь на арене по нашим законам им нет места. Не женское это дело воевать. Вот и отдувается за обеих, хотя мог и отказаться, — поддакнул второй. — А как так вышло? — поинтересовался третий, обращаясь к оборвавшему их веселье, и добавил, собираясь разнообразить вечер занимательной историей, — Расскажи. Ты же обещал? — Ну, слушайте… Карасу постепенно приходил в себя. Последний поединок сильно измотал его, ведь пришлось сражаться с островитянином, который так здорово владел коротким копьем, что выучки темного эльфа едва хватило. Будь проклята эта двуликая имперская дипломатия, стремящаяся при могуществе государства почему-то угодить и нашим и вашим! Фелар, разумеется, потребовал выдачи беглецов у правящего триумвирата. Однако, отгремевшие по всей империи празднества сбора урожая, еще шли эхом небольших гуляний по всей заранийской земле. И к неиссякаемому списку забав правителям стало угодно добавить еще несколько, из глубокой древности. Тем паче случай предоставлял им такую возможность. И вот снова арены собирали зрителей средь бела дня, а не при свете факелов по ночам, опасаясь всякий раз того, что нагрянут солдаты и прикроют запретные удовольствия сильных мира сего. Теперь запрет был снят. И теперь, как в глубокой древности, ему предстояло защитить жизни спутниц, которые и без его помощи могли постоять за себя. Но патриархальные устои, которыми славилась империя, еще имели крепкие корни и вместо возможности, как подобало, защитить собственные честь и достоинство, Гюрза и Жашка оказались в кандалах за решеткой по соседству с ним. Если первая злобствовала от собственного бессилия, каждый день осыпая стражу приносившую ей еду грязной бранью собранной со всего света, то вторая постепенно угасала. Ее кандалы, придуманные явно каким-то фанатиком-изувером из ордена убийц магов, не позволяли даже маломальскую ворожбу весьма жестоким способом — беспрестанно высасывая из чародея силы. Которые между прочим нужны были не только для магии, но и для жизни бренного тела. А для демонессы подобное времяпрепровождение было втройне губительно, так как shar'yu'i своей природой сильно отличались от всех созданий Материка. Но как он ни пытался, не мог объяснить тюремщикам, что наличие двух ног, двух рук и одной головы не является слишком сильным признаком родства. Разводить философию формы и содержания перед простыми солдатами было равносильно метанию бисера перед свиньями. Если иной раз даже маги демонстрировали закостенелость в таких вопросах. Ведь Карасу когда-то был охотником на демонов и ему приходилось слышать много бездумных речей от чародеев наставлявших их. Тогда он даже верил и подлинно полагал, что Zeg'Zesa, уничтожившая его народ, пришла в Бездну Материка следом за shar'yu'i. Интересно было бы узнать их мнение теперь, когда эту черную ненасытную жижу, не способную существовать на поверхности, перещеголяли разумные твари, живущие над ее чертогами и далее. Когда в южном Феларе, в Садах Возрождения, звучат слова о человеколюбии и ценности любой жизни, а в его северном соседе жгут ведьм. В Лароне расширяется Кладбище Изгнанников и, теперь, на имперских землях возрождают арены, где обреченный рвут друг друга на куски, спасая собственную жизнь. Раньше так поступали с рабами для забав господ, а сегодняшнюю дикость возродила убогая заранийская законность, освободившая некогда тех самых рабов, которые уже сами смотрят действо, разворачивающееся на красном от пролитой крови песке и с не меньшим азартом чем прочие. Темный эльф на собственной шкуре испытал, после Исхода остатков своего народа в Пепельные Пустоши отправившись в странствия, что такое имперские амбиции королевств, которые едва ли могли по своим размерам спорить за столь высокие звания. Когда идеи с самых высот власти, подобно водопаду, обрушиваются на головы народа, превращая его в сборище циничных ксенофобов, что поощряют поверхностную дипломатию и воспринимают торговлю свысока, будто делая одолжение тем, кто заставляет мир двигаться дальше, налаживая связи и разрушая стереотипы обменом традиций, сливая воедино культуры, чья замкнутость прежде не раз порождала бесконечные войны. И, черт возьми, теперь Карасу во всей полноте понимал презрение своего народа к тем, кто жил на поверхности! Если они, темные эльфы имели хоть какое-то оправдание своим жестоким традициям, среди голых камней подгорных дебрей борясь за выживание и бесконечно экспериментируя, играя с могущественными силами, без которых давно бы канули в небытие. То бывший палач никогда не понимал, чего не могли поделить те, чьи поля давали урожай, в кузницах гремели молоты, не задаваясь вопросом сколько еще железа оставалось в рудниках. У кого под ярким теплым солнцем зрели хмель и виноград, даруя веселье и наслаждение в праздники, да и после обычных дневных трудов в таверне. Он же пробовал все это. Ведь, собственно, ради того, чтобы посмотреть мир, своими глазами увидеть все то, о чем вещали немногочисленные путешественники его народа, Карасу и отправился в странствия вместе с братом. Как вкусен был первый свежевыпеченный хлеб, по сравнению с жестким и горьким мясом подземных тварей, которое они ели с детства. Как чиста вода, что они пили с наслаждением из колодцев, повергая своими восторженными возгласами окружающих из какой-нибудь деревушки в глубокое изумление. Конечно они оба были слишком молоды и в чем-то наивны, но тот вкус, та первая радость навсегда осталась в памяти и даже яркое солнце, что безжалостно слепило и жгло глаза и кожу не могло омрачить ее. И тем горше стало разочарование, когда, казалось бы, посреди окружающей благодати пригодилось все то, чему их учили наставники там, в глуби горного чрева, над самой Бездной. Попробовав на вкус жизнь на поверхности Материка, Карасу вскоре разобрал ту горчинку, что была создана специально для языков чужаков. Полбеды то, что их регулярно пытались забросать камнями — страх перед неизвестным везде един. Над Бездной этому тоже быстро учились. Однако вскоре он понял цену словам и последующим делам, которые часто расходились с тем, как он привык, хотя ложь и среди темных эльфов не была редкой гостьей. Поэтому вернул себе свой старый клинок палача, сломав об колено шпагу, которой орудовал как «ловец удачи». Не вышло. Потому что для темного эльфа клинок становился в мире на поверхности средством для пролития морей крови при движении к любой цели и в любом направлении. Чужак. Всегда и везде. Возможно, они просто опоздали в этот мир? Но он еще пытался… Отчаянно пытался. Он присоединился к охотникам на демонов и безжалостно расправлялся с shar'yu'i. С ними были свои счеты. В результате его предали и бросили израненного умирать, совершенно не посчитавшись с тем, как он сражался до этого и скольким спас жизнь. Жашка выходила его. И тогда он спросил своего врага — зачем? И вот, поверженный, он согласен был на любую правду или ложь, но не на холодное молчание предающих или убивающих его. Потому что в подгорных дебрях он бы наверняка знал ответ. Но не здесь. Видимо, дневное светило своим великолепием ослепило не только глаза, но и разум. Демонесса просто и без прикрас рассказала о далеко идущих планах чернокнижников Каменного Цветка. О том, как извилиста и парадоксальна была природа охоты на демонов, чьей целью ставилось не допустить shar'yu'i к экспериментам по достижению их же былого могущества. Куда более рискованного нежели у темных эльфов, но в результате дарующее даже меньшие блага, ставя при этом в заложники весь Материк. С тех пор для Карасу все стало как прежде. Как там, среди голых камней и пепла, когда они вели с уцелевшими воинами остатки темных эльфов под всегда безжалостным солнцем к Северному Океану. Изможденные дневными переходами, по ночам они отбивались от оголодавших тварей, неизвестно как очутившихся в безжизненной пустыне. Снова разум вернулся в свою мрачную решимость и готовность ко всему и это «все» не давало ему забыться и отвыкнуть. Но их славно учили… Для палача знатного темноэльфийского дома жизнь — это бесконечный поединок со смертью, иной раз настолько беспощадный, что сам страх забьется в угол от выросших колоссов азарта и ярости. Как там, на крыше здания школы чародейств, где он и еще один незнакомец прорубали черепицу, давая молодым темным эльфам последний шанс на спасение от вырвавшихся из Бездны тварей. С ними отчаянно сражался там, внизу, на ступенях у дверей, его обреченный друг. Zeg'Zesa уже клокотала в тоннелях неподалеку, пожирая гибнущий в подземных дебрях город. Они оба не знали тогда, успеют ли. Карасу успел. Поэтому друга запомнили, и его мечи долго хранились среди уцелевших, как реликвия. Правда, ничто не вечно. Даже память… Кто знает, где эти клинки теперь и кто новый хозяин? До рассвета оставалось недолго. Самое жгучее для глаз утреннее солнце будет во время последнего поединка. Сражаясь на закате первый раз палач был силен. Во второй, под полуденным, жгущим кожу солнцем, жесток и кровожаден. Теперь же будет слеп и, возможно, беспомощен. Так или иначе обе его спутницы окажутся свободны. Хоть что-то в своем бою длинною в жизнь темный эльф знал наверняка, потому что победа и поражение и на краю Бездны, и на поверхности оставались покамест верховными судьями. — Пора, — возвестил старший страж, подойдя к решетке. Темный эльф тяжело поднялся. Из глубин коридора раздался грохот засова у двери на лестницу, что спускалась на арену. Решетка поднялась и палач вышел в коридор, опершись о стену рукой и переводя дух. На оголенном торсе еще кровоточили едва начавшие подживать раны. Один из охранников опасливо подал Карасу клинок, и темный эльф побрел вперед, к отворенной двери. — Храбрец… — выдохнул старший из стражей. — Силен, — поддакнул тот, что подавал оружие. Палач услышал эти слова и остановился. — Завяжите мне глаза, — тихо попросил темный эльф, — Иначе утреннее солнце выжжет их и, даже если я смогу победить, то навсегда останусь калекой. Стражи замялись в нерешительности, бросая друг на друга выжидающие взгляды. Наконец, один из них снял перчатку и оторвал кусок ткани от собственного рукава. Спустившись по лестнице, Карасу вышел на арену под рев толпы. С его губ сорвалось шипение — утреннее солнце немилосердно жгло кожу под пронизывающим холодным ветром, не приносящим меж тем никакого облегчения. Противник стоял напротив. Судя по громкому дыханию это был громадный детина из имперских легионеров. Ударили в набат. Темный эльф поднял клинок, вывернул кисть, поднеся эфес к виску, и с яростным криком ринулся вперед… В Трёделе встречали прибывший из Шаргарда корабль. Неимоверное количество народу пришло на причал, чтобы посмотреть на это чудо феларских кораблестроителей, которое протискивалось меж многочисленных рыбацких лодок, что на зиму оставались в порту и заполняли прибрежные воды. Для многих рыбаков эти суденышки были не только средством прокорма себя и семейства, но и жилищем. Владельцы обеспокоено выглядывали из своих плавучих домов и с трепетом провожали взглядами громадину шаргардского судна. На причале показался вельможа в сопровождении стражи, расталкивающей крестьян и торговцев, иногда сбрасывая недостаточно расторопных в холодную воду. Поднявшийся было гвалт тут же утих, едва вельможа воздел на вытянутой руке свиток с золочеными деревянными рукоятками и большой печатью правителя. Дождавшись пока шум толпы окончательно утихнет, он развернул свиток и громко зачитал что-то, отрывисто и громко оглашая приказ. На галерах, пришвартованных возле причала, возникло заметное оживление. Их владельцы в спешке убирали свои суда с пути следования огромного корабля плывущего над дымкой тумана, что стелился низко над водой в это утро. Неумолимо приближаясь, судно всей своей подавляющей громадой будто заранее предрекало печальную участь тому, кто задержится на пути. Те из жителей, что не рискнули пойти на причал, высовывались из окон своих тесно налепленных друг к другу домишек, выстроенных на склонах холма, который венчал замок правителя. Они с интересом наблюдали за прибытием судна и без умолку судачили меж собой. Среди деревянных домов простенького и незатейливого островитянского стиля, ближе к северному краю трёдельской бухты, на небольшой скале, громоздилась редкая здесь имперская постройка, более тяготеющая к крепости, нежели к поместью. Маленький внутренний дворик имел с конюшней общую высокую каменную стену, что охватывала его полукругом и подходила к основному зданию, напоминавшему скорее большую башню, низкую, чтобы до конца считаться ею, однако куда выше, чем прочие городские постройки. Несколько стрельчатых окон были обращены в сторону причала. Из одного, что располагалось под самой крышей, за прибытием корабля с интересом наблюдал человек. Удобно устроившись в плетеном сильванийском кресле он не спеша налаживал зрительную трубку, которой его ссудил, как, впрочем, и предоставил жилье, владелец дома — купец. Редкое явление среди лесных эльфов, он вел свои дела по началу в имперских землях, откуда и вынес пристрастие к подобным постройкам, что теперь разбавляла однообразие в Трёделе. Внутри все было устроено по-сильванийски, со всем обилием растений, плетеной мебели, витиеватых ночников и пологов вместо дверей. Эльф жил здесь со своей дочерью и немногочисленной прислугой уже много лет. Ему давно опостылели островитяне и он с радостью принял гостя с Материка. Матиас, так звали того человека, приспособил один из ночников в качестве опоры, водрузив тот на подоконник. Живой изумрудный огонек среди завихрения веток ночника заметался на холодном морском ветру, но кисти рук с длинными пальцами заботливо укрыли его плащом. Отложив на время почти собранную зрительную трубку, мужчина чинно провел пальцами по своим аккуратным черным усам и короткой небольшой бородке и взял с глиняной подставки на столике по соседству чашку зеленого чая. Задумчиво глядя на громаду феларского корабля, он сделал пару глотков и снова принялся неторопливо вставлять линзы в свернутый трубкой кожаный чехол. Дочь хозяина дома тихо прошмыгнула за полог и поставила на тумбу у кровати гостя масляную сильванийскую лампу. Матиас обернулся к ней и пожелал доброго утра. Эльфка чуть склонила голову и смущенно улыбнулась. Она зажгла лампу и удалилась. По комнате через некоторое время распространились приятные ароматы мяты и лимона. Эльфы… Матиас ухмыльнулся сам себе. Эх, был бы он помоложе, непременно влюбился в эту молоденькую остроухую. Хотя с ним был ученик — Эрнотон… Растяпа только и умел, что пускать слюни при виде девицы, да периодически лишаться дара речи. И иной раз весьма не кстати. Особенно если столкнется с ней нос к носу на лестнице на пути к Матиасу, и долго потом не мог складно донести обо всем, за чем наставник посылал его в город. Она играла, как часто поступали все девушки ее возраста, заприметив столь явные признаки обожания в свой адрес. А он, как какой-нибудь пудель придворной дамы, носился высунув язык за одним и тем же мячиком, который так и будут бросать и бросать, наблюдая за его стараниями, пока не надоест. Зрительная трубка была готова к использованию, и Матиас с интересом посмотрел через нее на причал. — О! Вот и доблестный Тард со своим верным другом. Два сапога пара, — незлобиво проворчал шпион, — Вот и остальной сброд… Матиас отстранился от зрительной трубки и выпил еще чая. Затем снова вернулся к осмотру спускавшихся по трапу наемников. Сперва он несколько смутился, не увидев в их рядах того, кого ожидал. Затем, когда следом за Бритвой и его людьми потянулись моряки, серьезно обеспокоился. — Где же вы, сударь? — не выдержал Матиас, в последней надежде обшаривая столпившихся на причале убийц драконов. Молодой капитан спустился и раскланялся с вельможей. Они о чем-то заговорили. Подозвали Тарда и Гортта. Гномы неохотно приблизились. — Да где же он?! — шпион протер глаза и вновь принялся осматривать разношерстное сборище на причале. Бритва обернулся и позвал кого-то. Ну, наконец-то. На трапе появилась рослая фигура с копной багряных волос. Лицо наполовину было скрыто красным шарфом. Матиас замер: — А это еще что такое? — прошептал он в недоумении. Незнакомец, не спеша, спускался по трапу. Длинные острые уши — слишком длинные и крупные для эльфа, одежда черной кожи. Не человек. Совсем. Ведь в отряде Тарда упоминались только полуэльфы и квартиканты. Матиас сглотнул. Он видел… Он видел то, что мог видеть только такой, как он. Шпион, за долгие годы и непростой опыт, сортировавший встречных и поперечных мгновенно и без колебаний. Люди так не ходят, да и нелюди абы какие тоже не обладают такой походкой. Длинные ноги пружинят, ступает мягко, как кошка. Руки немного согнуты. Но не так как у всех… Несколько иначе. Правая кисть держится недалеко от рукояти меча — владелец давно привык выхватывать оружие где придется, тому свидетельствовали пальцы, напоминавшие висящего на своих сетях паука. Левая рука отстранена от туловища несколько дальше, приучена всегда быть готовой держать железный баланс корпуса. Красноволосый напоминал шпиону сжатую пружину. Нет. Все же паука. Это небольшое, но опасное в некоторых разновидностях насекомое… До этого сходили воины. Пусть наемники, но выпрямив спины, кто был в солдатах — чеканил шаг, кто нет — шел спокойно. У них была грань. Внутри. В глубинах сознания жизнь делилась на бой и мирное существование. Четко и ясно, как день. Это было видно в их поведении. Кто-то как старый опытный лев, кто-то как молодой тигр. Уверенно, широко шагают. Некоторые подражали походке моряков — вразвалочку, тоже пружинили на ногах. Но не так! Матиас был поражен. Сойди незнакомец вместе со всеми — он бы и не заметил. Однако сейчас, случайно, такое разительно отличие… Убийца… Это убийца. Среди наемников, не идеальных и далеких от благочестия, серой массы горлопанов, сорвиголов, горячих парней — черное пятно. Медленно спускается по трапу. Обманчиво флегматичное. Холодное. Как острый осколок льда в чашке горячего чая, но черта с два растопишь такой, даже величиной с ноготь. Пить крупными глотками лучше поостеречься, и не потому что сама жидкость горячая. Незнакомец спустился на пристань. Яркое солнце неожиданно выглянуло из-за туч. Матиас не успел. Лицо наполовину закрытое красным шарфом резко повернулось в круге линзы зрительной трубки. Желтые глаза будто бы заглянули в глаза шпиона… — Вы здесь, мастер? Что случилось? — Эрнотон шмыгнул внутрь, услышав шум. — Здесь я, — тихо ответил ученику Матиас. Только что он сплоховал, впервые в жизни сплоховал. Зрительная трубка была не виновата, но ее оказалось куда проще бросить в стену, чем проделать то же самое с дневным светилом. Шпион понял, как быстро старит эта новая работа наблюдателя, что не гоняет больше по жилам кровь так, как раньше. Раньше, на улицах имперских городов, в трактирах, на приемах, когда все существо неустанно действует, смотрит, замечает и примечает. Где и по улицам пробежаться, где и на коне галопом, где и погоня следом, а где и сам по следу. Другой ритм. А теперь, слабое напоминание о прошлом, увиденное в зрительную трубку вышибает из колеи так, словно всего перечисленного с ним вовсе не случалось. — Я пойду в город, принеси мою трость и плащ. Эрнотон послушно кивнул и вышел на лестницу. Матиас взял в руки чашку, намереваясь допить ароматный чай. Поднес к губам. Еще теплый… Его взгляд скользнул на подоконник, покрытый тонкой корочкой льда. Шпион, словно опомнившись, оторвался от чашки. Мгновение поколебался и резко выплеснул чай в окно. Карнаж отметил для себя тот дом, из которого заметил солнечный блик. Это было не сложно, так как подобная постройка оказалась в Трёделе единственной. Дело оставалось за малым — проверить свои подозрения. В конце концов, обитатели могли использовать зрительную трубку из простого любопытства. Или же это мог оказаться вообще иной предмет, поставленный на подоконник. Однако Феникс уцепился за первое предположение, что на-гора выдала интуиция, следуя принципу «первое и есть самое верное». — Что ты там застрял? — поторопил Гортт. «Ловец удачи» подошел к гномам. Помощник капитана, полуэльф, старательно переводил речь вельможи. Последний стоял перед убийцами драконов с таким напыщенным видом и бросал слова настолько резко, что это вызвало недоумение у Карнажа. Ведь перевод стараниями помощника капитана был куда как мягче, нежели интонация и особенно выражение лица самого герольда островитянского владыки. Все это заставило Феникса лично вслушаться в речь, слетавшую с языка вельможи. Полуэльф продолжал свои старания, и Карнаж готов был снять перед ним шляпу, так как редко кто сумел бы на скорую руку так складно переврать то, что говорил островитянин. Помощник капитана перевернул с ног на голову принцип старой поговорки и искусно переделывал «бритое» в речи герольда в «стриженое». Походу смягчения подряд всего, что говорилось, раскрасневшийся полуэльф рисковал переборщить с поддельной учтивостью и фальшивой патокой, тем самым едва ли не подбивая Тарда по окончании речи на старинное фивландское «челомканье», от которого герольд вряд ли будет в восторге. Феникс рассудил, что следует спасать положение, так как блеск в глазах Бритвы при осыпании его всевозможными эпитетами, которых в речи вельможи не было и в помине, сулил как раз то, о чем полукровка думал до этого, то есть дипломатический казус, над которым будет надрывать животы от смеха весь Материк. Сняв свою торбу с плеча и делая вид, что что-то в ней ищет, Карнаж склонился к Тарду и тихо произнес: — Ты, помнится, говорил, что не любишь, когда твои уши забивают нескладным дерьмом? Стало быть, подслащенное тебя устраивает, но не забывай, что суть дерьма от этого не изменится. — Ты о чем? — уголком рта пробормотал гном. — Хочешь слушать этого полуэльфа-балабола, или тебе в точности перевести то, как тебя здесь привечают? И кем считают? — Вот оно что… — блеск в глазах Бритвы погас, — А ты знаешь их язык? — Немного. — Ну, валяй. Положение Тарда с той минуты оказалось незавидным, если не сказать скорбным для вояки, которого новое время на каждом шагу щелкало по носу, нарочито искажая на глазах все, к чему он так привык. Пока остальные наемники еще пуще раздувались от спеси, Бритва сник оттого, что шепотом из уст полукровки доносилось до его уха, пока в другое по-прежнему лились велеречия лжи. — Соблюдая старинный договор с Феларом, мы с радостью предоставим кров и пищу бросившим вызов самим драконам и помогающим им в этом нелегком деле! — надрывался красный как помидор помощник капитана. — Договор с королем Фелара обязывает нас помочь. Что ж, мы предоставим кусок хлеба и крышу над головой, хоть и почитаем драконов священными созданиями Материка и островов, — вторил голос Карнажа. — Да снизойдет благословение наших драконов-хранителей и прибудут с вами их духи в бою! — Только наши драконы — истинные хранители, но, тем не менее, ваше дело все равно ими проклято. — Вам предстоит нелегкий путь, но все жители острова как и прочие народы желают вам удачи. Мы будем возносить мольбы за успех вашего оружия! — не унимался полуэльф. — На нелегком пути до гор Драконьего Проклятия многие из вас сгинут и не вернуться. Пусть это послужит вам уроком, как поднимать руку на творения природы. Мы же не будем вам препятствовать. — Итак, добро пожаловать в наш город! Вас ждут апартаменты, где с радостью накормят и обогреют по обычаю островитянского гостеприимства. Мой слуга сопроводит вас туда. — Мы просим вас направиться в заведение, чей хозяин, все же, согласился принять убийц драконов. Мой человек сопроводит вас туда. Прошу следовать только за ним, не сворачивать и не расходиться по городу. Не ждите особого радушия и гостеприимства и не выходите на улицы ночью, — Карнаж заметил резкую перемену на лице гнома при последних словах и успокоительно положил ему руку на плечо, закидывая торбу за спину. — Так, братва, не разбредаться! — взяв себя в руки громко приказал Тард, — Следуем за провожатым, устроимся, а там будет видно! Проходя мимо переводившего дух помощника капитана, Бритва не преминул бросить на него многозначительный взгляд. — Я все слышал, — сказал Гортт, поравнявшись с Карнажем, — И чего они так взъелись? — Островитяне Пальца Демона всегда были гордым народом и никогда не склоняли голову ни перед кем, — твердо ответил Бритва. — И то верно, — пробормотал Гортт, — Даже когда несколько веков назад истанийцы пытались захватить остров силой — они не сдались, хоть и погибли бы все до единого. Драконы речные подсобили тогда и потопили почти весь флот халфлингов. Если бы не они… — Так будем же уважать гордость, — добавил Карнаж, — Тем паче сильного, а не гордыню оправдывающего собственную слабость ничтожества. Убийц драконов и экипаж корабля препроводили по тесным улицам Трёделя до небольшой гостиницы. По дороге Тард отдал должное жителям, что очень редко напоказ демонстрировали свою неприязнь к наемникам и морякам. А те во всю судачили о том, что именно за «радушный прием» их ждет, омрачая тем самым еще более лица помощника капитана, Бритвы, Феникса и Гортта. Сам же капитан оставался в таком же счастливом заблуждении, как и прочие. Хозяин заведения состроил хорошую мину при плохой игре, навязанной владыкой, и раскланялся с постояльцами, осыпая их восхищенными репликами как из рога изобилия. Хотя бы здесь помощнику капитана не пришлось перевирать каждое слово, а лишь толику приукрасить. Карнаж даже одобрительно кивнул полуэльфу, искавшему взглядом поддержки хоть у кого-нибудь, кто понимал, на какие сделки с совестью и кодексом переводчика он идет. «Ловец удачи» собирался войти последним. Он резко обернулся и быстро осмотрел прилегающие к гостинице улицы, когда последний из наемников перешагнул порог. Островитяне не обратили на него особого внимания, хотя парочка любопытных взглядов все же направилась в его сторону, так как им редко приходилось видеть такое рослое существо, нескладное, по их меркам, со слишком длинными ногами и руками по отношению к туловищу. Знали бы они, сколько это доставляло хлопот портным… Человек в шляпе и плаще, с тростью в руке, остановился и застыл под брошенным на него взглядом. Не островитянин и потому заметен. Трость была явно для солидности. Иначе зачем идти, сжимая ее в руке, словно шпагу? Феникс, не смущаясь, разглядывал опешившего феларца. Тот, поначалу, растерялся, но после оперся на трость и повернулся к какому-то торговцу. Под шарфом скрывавшим половину лица «ловца удачи» мужчина, заговоривший с островитянином, не увидел адресованной ему хищной улыбки. — «У него что? Глаза на затылке?» — подумал Матиас, когда красноволосый скрылся в дверях. Не сказать, что шпион испытал трепет от такого внимания к своей персоне, скорее наоборот — разозлился и досадовал. Но от увиденного вблизи убийцы по его спине невольно пробежал холодок. А на жизненном пути Матиаса мало кто мог похвастать тем, что феларский шпион предпочел бы не встречаться с ним в переулке темной ночью. Однако Матиас все равно вошел в гостиницу. Принимали убийц драконов там сдержанно, но не пренебрежительно. Исправно подали питие и еду, рассадив за небольшие столы, отделенные друг от друга тонкими перегородками из бумаги и дерева. Шпион занял свободный стол и потребовал себе чая. Слишком резко и громко… Разносчица кушаний не была виновата в том, что снова встретивший его взгляд желтых глаз оказался необорим и будто пригвоздил Матиаса к столу у самой двери, хотя он намеревался сесть гораздо ближе и незаметно слушать, о чем пойдет разговор. Теперь это вряд ли удастся. И шпион решил просто наблюдать. Наемники уже собирались приняться за поглощение островитянской пищи, пусть и странной на вид, но голод — не тетка, когда Бритва поднял в руке пустую плошку, призывая всех к молчанию. Гном говорил долго и достаточно громко, даже горячо, но шпион не слушал. Его взгляд был прикован к наградной феларской шпаге, возложенной на стол. Все наемники, как один, склонили головы, и только красноволосый откинулся назад, сложив руки на груди. Матиас заметил это позже, когда Тард предложил помянуть славного вояку и на это откликнулся многоголосый хор. Пряди спадали на лицо полукровки, но глаза внимательно смотрели исподлобья на шпиона. Подошедшая разносчица кушаний принесла Матиасу чай и закрыла от его взора убийцу, невозмутимо присутствовавшего на помине собственной жертвы. Поэтому Карнаж не увидел, какое выражение приняло лицо этого подозрительного человека средних лет, так странно носившего в руках трость. — «Эх, сударь-сударь, много я повидал на своем веку чудаков, но вы перещеголяли всех!» — подумал Карнаж, когда разносчица кушаний направилась от стола феларца к ним и принялась расставлять с подноса маленькие бутылочки островитянской выпивки. Наемников оказалось гораздо больше, чем мог вместить ее небольшой плетеный поднос бутылок, и пришлось делать несколько заходов. — Тард! — рука «ловца удачи» резко выбила у гнома плошку, едва он поднес ее к губам. — Что?!.. Какого черта, Феникс!? Молоты Швигебурга!!! Полукровка вцепился в рукав девушки и приблизился к ее лицу. Она оторопела от того, как с утробным кошачьим урчанием красноволосого постояльца его зрачки расширились и стали в полбелка. — Почему у тебя дрожат руки? Бритва и все наемники за столом отпрянули от «ловца удачи», когда услышали его изменившийся, гортанный, неприятный голос. Только Гортт остался невозмутимым, деловито наполнил плошку из принесенной бутылочки и подал Карнажу. — Господин я… — Пей, — рука в перчатке с набойками поднесла плошку к ее губам. — Нет… я… — Почему? — Феникс опустил с лица свой шарф и издал едкий смешок прямо в лицо девушке. Островитяне всполошились. Девушка начала вырываться. Но «ловец удачи» вцепился в нее как клещ, поднялся и силком влил содержимое плошки ей в рот. — Гортт! Еще! Гном послушно наполнил. Молодой капитан вскочил со словами: «Что вы себе позволяете, сударь?!» Но помощник полуэльф схватил его за плечо и усадил обратно. «Ловец удачи» выпустил свою жертву и стоял рядом, пока она кашляла и вытирала слезы. С кухни прибежал повар, сжимая в руке нож для разделки рыбы, и что-то затараторил, склонившись над девушкой. Никто не понимал о чем они говорили, кроме полуэльфа и Феникса. И если первый был ошеломлен, то второй с интересом выжидал. — Сестра, что случилось?! — дрожащим голосом спросил повар. — Он знал… Передай им. Девушка упала на колени и глухо захрипела, сжимая горло обеими руками. Через несколько мгновений все было кончено. — Кому передать? — яростный крик повара оборвался от вопроса на его родном языке, заданного красноволосым после того, как он схватил направленную в него руку с ножом. Островитянин вырвался и ударил Карнажа кулаком в лицо. — Вот так повар! — рявкнул «ловец удачи», вытирая кровь из разбитого носа. В два прыжка нагнав убегающего противника Феникс рванул его за рубаху и всадил колено в спину. Островитянин колодой повалился на пол. Руки и ноги чуть дергались, неестественно вывернувшись от падения. Гортт подбежал к повару и перевернул на спину. Гном попытался разжать ему зубы, но даже кинжалу это оказалось не под силу. Островитянин откусил себе язык и захлебнулся в собственно крови, не смотря на все усилия. — Он бы все равно ничего не сказал, — заключил Карнаж. — У меня бы заговорил, — ощерился Гортт. Брови Феникса взлетели вверх от удивления. Вот уж чего он ожидал меньше всего, так это того, что гном окажется сведущ в пыточном делопроизводстве. — А теперь объясните мне! — рявкнул Тард, махнув рукой наемникам, чтобы те и не думали притрагиваться к еде и уж тем более выпивке. Хотя аппетит и так был испорчен. — Интересные повара у этих островитян, — пробормотал Гортт, — Не каждый способен так лихо кончить с собой. — Надо уходить отсюда, Бритва. — Сам знаю, Феникс, не учи ученого! Тард обернулся по направлению взгляда Карнажа, но наткнулся только на пустующий стол у самой двери, где дымился в чашке еще горячий чай. — Есть у меня один знакомец здесь, к нему и двинем! — вспомнил Гортт, — Собирай харчи, братва, и ходу отсюда. Наемникам не надо было повторять дважды, тем более это сказал правая рука их главаря. Но уж чьих приказов они точно не станут слушать, так это красноволосого мясника, будь он хоть левой рукой, хоть правой ногой Тарда. Карнаж спокойно встречал взгляды товарищей по оружию, даже не оскорбляясь. Люди всегда выкажут свое отношение и осудят, даже если речь шла об их жизни и всегда придирчиво отнесутся к способу собственного спасения. Хотя, спроси кого сейчас — никто не захочет отправиться на тот свет таким способом, каким умерла подносчица кушаний. Воинам пристало погибать на поле брани с мечом в руках, а не как этой женщине, от яда подмешанного в питие. И все равно, брезгливо переступают через ее скрючившееся тело в узком проходе меж перегородок на пути к дверям… — Черт! Черт! Черт!!! — Матиас чуть не бежал по трёдельским улицам, расталкивая прохожих. Сердце шпиона бешено колотилось. Куда там старые былые времена и погони! Такого он не видел никогда. Но прекрасно понимал, кто оказался под подозрением и клял на чем свет стоит свои трусливые ноги, что подвели его, взрослого мужчину, испытанного годами службы тайной канцелярии, и сами унесли из гостиницы. Матиас сурово относился к себе и беспощадно признавал, почему дал слабину. Потому что Эрнотон сирота и никому кроме своего наставника не нужен в целом свете. А эта красноволосая тварь, что с такой легкостью убила женщину… Наверняка он испугался этого нелюдя. Просто испугался и Эрнотон тут ни при чем. Хотя, что мешает этому остроухому живодеру явиться ночью в дом купца эльфа и стребовать ответов на наверняка появившиеся у него вопросы? Поверит ли он Матиасу? Но шпион знал точно — он был непричастен и никогда бы не стал травить тех, над кем ему был поручен канцелярией особый надзор. Сиречь оберегать и сторожить жизни наемников пуще собственной. Клод любил зимний Фелар. Он очень любил это время года. Неторопливое, холодное, с великолепием сочетания черного и белого по обочинам дорог, когда отправляешься в дальний путь. Солнечные дни оказывались редки, и Клоду в зимние месяцы казалось, что время замедляло свой ход для него. Долгие вечера у камина с чашкой горячего шоколада послед вихря дневных забот и треволнений сладко растягивались в приятное времяпрепровождение в тепле и уюте. С некоторых пор служитель канцелярии часто покидал столицу, чего раньше с ним не случалось, особенно если он оказывался в гуще событий, и отправлялся в свое поместье. И тем чаще Клод так поступал, чем более важные дела скапливались вокруг королевского трона и государственности в целом. Тишина и покой старого поместья манили его с тех пор, как, по уговорам брата, он отправился туда после отплытия убийц драконов, чтобы немного отдохнуть от насущных дел. Клод боялся воспоминаний, что накинутся, едва он ступит на родной порог, но за давностью лет кольнули они всего раз и то не слишком больно, когда проходил мимо сада, где любила гулять покойная супруга. Слуги обрадовались приезду хозяина и из кожи вон лезли, чтобы во всем ему угодить. Хотя Клод того не требовал. Он просто хотел побыть один — вот и все. Отдохнуть от всех лиц, что видел при дворе: добрые или злые, искаженные гримасой сильных чувств или же наоборот холодные и невозмутимые, что серый камень кладки стен, — все они одинаково надоели ему. Да и своему лицу стоило дать отдых. И без того лицемерие иссекло его морщинами раньше времени… Холодный ветер дул в лицо. Задумчивые складки на лбу расправились, когда Клод вспомнил о теплом камине и чашке горячего шоколада, что снова будут ожидать его в поместье по окончании этой долгой, необязательной, но важной дороги в одну деревушку, где произошла стычка с Черными Псами. Как же хорошо, когда за столько лет в сумбуре придворной жизни случается урвать толику незыблемого, толику постоянства для себя и близких. Бурная молодость пробурлила, прорубила ход, тоннель в стенах, что ставила на пути жизнь и там в конце… Вряд ли только лишь белый свет. Нет. Перед этим есть некое спокойное постоянство, которое отвоюешь в непрестанной толкотне локтями с другими. По молодости кажется, что такое продолжится бесконечно долго. Но, с течением времени, бег замедляется, торопливость и суета покидают ноги и уже шагом, степенно, по пути забавляя себя воспоминаниями и развлекаясь удивлением от себя, прежнего, что проделывал этот тоннель к каким-то благам, словно рудокоп к жиле. С каким усердием и старанием проделывал это Клод — и вот заслуженно идет, спокойный и невозмутимый, тертый калач, так, наверное, называют это состояние рассудка простые крестьяне. Не считая больше времени, не оглядываясь всякий раз назад и лихорадочно собирая в голове, как скаредный ростовщик монеты в сундук, все что сделал и не сделал, обещал, выполнил и наоборот, утешил или огорчил, расстроил или обрадовал, разрушил или создал… Такое было. Было и прошло. В жизни людей случаются подобные нелепости, когда жажда всемогущества обуревает во сто крат несбыточной мечтой ВСЕ исправить, ВСЕ вернуть и себя, бесценного и дорогого, на самом пике самолюбия и эгоизма срочно посвятить в бессмертие, причислить к лику святых — у каждого своя крайность. У человека такие вещи случаются раза два за его век, третий просто не успевает произойти, так как голова уберегает стареющее тело от излишних треволнений, постепенно усыпляя до этого ясный разум, как стоящего в карауле далеко не первую ночь часового, что не смог проспаться накануне днем. Но еще остаются и «седина в бороду», и «бес в ребро», и так любимые всеми дряхлые бродячие рыцари, даже не подозревающие, что это просто еще один выход, найденный рассудком для неугомонного тела. Из действительных людей под старость складывались некие образы, под которые подпадали многие придворные. Клод повидал всякие, также повстречал и своих собратьев по пристрастию к покою и тишине. С такими можно было приятно скоротать вечерок, а не пускаться во все тяжкие с бесом, что так пристрастился к ребрам, завидев седину в бороде, или воинствующим старым пердунам консервативных и глубочайших убеждений в том, что кому-то нужно подать пример… После поворота показалось то, что встречные обещали ему в качестве гордо именуемой ими «дороги» — колея, проторенная среди перелесков и холмов колесами телег и возов. Клод пустил коня шагом. Хотелось немного оттянуть то, что будет ждать его в деревушке… Уже давно городке, и на картах он тоже появился, правда пока без названия. Но докладывал о событиях сыскарь, житель столицы. Таким все и вся — деревня за стенами Шаргарда или Шаарона. Люди, люди, люди… Шум не утих, хоть и минул целый день с момента стычки. Клод жалел, что позволил придворному магу «помочь» ему в странствии и отправить через портал ближе к этой «деревушке», изрядно сократив время, нужное для поездки. Но что поделать? Общий бег всех, кто служил в канцелярии или содействовал, продолжался. У многих оканчиваясь только перед гробовой доской. Наверное, досадно было так заканчивать… Как хорошо, что люди здесь. Как много! Голоса, крики, приказы! Хорошо! Клод остановился, слез с коня возле старой церквушки… Да, везде они есть, с тех пор как в Феларе появилась единая религия, вера в Создателя. Как хорошо, что двери распахнуты, но там толпится народ. Что-то обсуждают со святым отцом, пусть о похоронах. Пусть! Но не так как тогда. Клод не останавливал себя. Даже когда к нему подошли двое сбиров в серых плащах и учтиво раскланялись. Они удивились. Служитель канцелярии, призванный им в подмогу, да что там — распоряжаться всем здесь, пока прибудут феларские сотни, стоял и смотрел на крест. По щекам текли слезы. Что это? Как не ко времени и не кстати! Имя, сорвавшееся тихо с сухих губ Клода растворилось в холодном воздухе. Третий раз за все прошедшие годы и снова не слышно отклика. Верный служитель канцелярии во всем любил феларскую зиму, даже в тяжких, но дорогих воспоминаниях. — Мэтр? — осторожно позвал сбир. Тела лежали в ряд прямо на снегу, укрытые старой мешковиной. Черные псы… Много. Крестьяне и сбиры — с другой стороны улицы. Очень много. Чума на голову того, кто насмехался над молокососами, что обнажили шпаги под черным стягом с красной собачьей головой! Клод отпустил своих провожатых, распорядившись устроить себе угол на ночь. Твердой походкой приблизившись к телам крестьян, он нашел того, кого искал, и торопливо расстегнул куртку на груди. Пальцы дрогнули, когда он извлек у убитого знак девятнадцати. Хотя бы лицо скрыто мешковиной. В тот самый момент, когда Клод ощутил холод от этого залитого кровью и смерзшегося в ледышку куска ткани за пазухой он понял, как на самом деле устал видеть все это. Кровь, смерть, грязь — без конца и края. Пришла пора отрешиться от этого. Вернуться к любимому камину и чашке горячего шоколада. Такое желание до приезда в этот городок лишь робко пробивалось в глубинах сердца, словно цветок, заваленный феларским снегом. Но вдруг сразу набрало силу здесь, посреди обычной раньше суеты и дел, выполняемых с железной маской на лице. Впервые у Клода не хватало сил отстраниться от происходящего и просто, сухо отдавать приказы и заниматься, как и много лет до этого, тем, чем он привык. Напоследок только сообщить семье погибшего. Какой семье? Из семьи у покойного остался только сын. Парнишке едва исполнилось двенадцать лет. Клод по собственному желанию взял на себя заботу о семьях девятнадцати, зачастую справляя нелегкую обязанность плохого вестника, но зная подчас больше, чем сами отцы о собственных семействах. Вот и теперь служитель канцелярии вспомнил о сыне убитого, оставшемся в Шаргарде… На улице появилась полноватая фигура мужчины в робе с опущенным капюшоном. Рядом с ним шли двое чумазых детей. — Мэтр Фарай? — окликнул друида удивленный Клод. Мужчина остановился в нерешительности. Такое ощущение, что он не ожидал встретить здесь знакомых. Судя по замешательству и поворотам то к одному переулку, то к другому, казалось, друид собирался не только избегать встреч, но и лишних разговоров. Клод нахмурился. Право же жрец природы вел себя подозрительно, как застигнутый на месте преступления неопытный воришка. — Какая нелегкая занесла вас сюда? — служитель канцелярии поспешил подойти, пока друид и в самом деле не решился сбежать. — Скорбные дела привели меня в этот городок, — ровно и бесстрастно произнес голос из-под капюшона. — Соглашусь, мэтр, дела действительно невеселые. От Фарая не ускользнуло, с каким вниманием отнесся встреченный им к детям, что при виде этого мужчины вцепились в полы робы. — Дети? — Клод встал так, чтобы преградить друиду путь и положил руку на рукоять шпаги под плащом. — Сироты… — Фарай осекся, завидев молнию, блеснувшую в глазах под клочковатыми бровями. — Так вот оно что? А я то думал, что вы явились сюда как врачеватель. Как прозорливо, сударь! Тела родителей еще не успели остыть, а «опекуны» уже тут как тут! Слетелись со всего Фелара как… — Умерьте свой пыл, — неизменно спокойно возразил друид, — Разве это мы устроили такую бойню в преддверии зимы? Ваша канцелярия не подумала о том, что Черные Псы дорого продадут свои жизни? — Конечно, поэтому я здесь. — Вот. И я тоже здесь. Наша община в Фивланде хотя бы не даст бедняжкам умереть с голоду. Мы обучим их, и они смогут занять неплохое место в этой жизни. Место созидателя, а не умрут от голода. Мы откроем им таинства природы, в которых они найдут со временем утешение этим утратам. Фарай указал рукой на выложенные вдоль улицы тела. — Хоть возьмите кого покрепче, а то эти и так худые, с вашего-то рациона проращенных зерен, салата и ключевой воды… — Тех, кто покрепче, забрал с собой наставник истребителей неупокоенных. Сейчас они на пути к горам. А мои… пусть худышки, но зато у них есть «дар». Друидом способен стать не каждый. Маленькая девочка всхлипнула и протянула Клоду клубень картофеля, что прижимала к груди. — Вот видите, — в голосе Фарая мелькнуло едва заметное умиление, — Она готова сделать вам подарок, если вы нас пропустите. Не пугайте их, отойдите. Клод склонился к девочке. Она робко шагнула к нему и двумя ручонками протянула клубень картофеля. Служитель канцелярии замер, когда картофелина начала прорастать прямо у него на глазах. Он снял перчатки и взял руки девочки в свои ладони. Какие они были теплые. Она улыбнулась. Клод принял подарок, и девочка спряталась за полы робы друида. Когда Фарай и его подопечные отдалились, служитель канцелярии встал и спросил напоследок: — А как быть с теми, кто не годится в истребители неупокоенных, и у кого нет «дара»? — Еще остаетесь вы… и доблестного Адлера я видел неподалеку, — не поворачиваясь ответил друид, невозмутимо и спокойно. Клод поспешил к церкви. Если Адлер прибыл в город, то его можно было найти именно там. Доблестный рыцарь, бывший магистр ордена Белых Волков явно прибыл в эту деревеньку неспроста и вряд ли предположениям Фарая суждено сбыться. Адлер — воин до мозга костей, а не сердобольный опекун. Вот он, в доспехах восседает на коне посреди обступившей толпы. Снова шум. Люди славят его на все лады. А рядом — два юноши в седлах, в кожушках и при копьях. Неужели он взял их себе в оруженосцы? Женщины стоят у седел молодых людей и плачут, протягивая заботливо собранные кульки с провизией… Клод выругался, резко повернулся и пошел обратно на ту улицу, где остались покинутые всеми тела убитых. Заложив руки за спину служитель канцелярии мерно вышагивал вдоль бесчисленных стоптанных подошв башмаков крестьян и сапог рыцарей. Так продолжалось до тех пор, пока с другого конца улицы не послышался крик и топот чьих-то ног. Клод повернулся и даже не успел ничего сказать, когда худой и низкорослый паренек набегу врезался в него. Парнишка нечасто смотрел вперед, все время оборачиваясь на гнавшегося следом сбира. — Держите его, сударь! — крикнул преследователь. Клод схватил паренька в охапку, но тот заколотил своими кулаками ему в грудь, вырываясь и крича своим осипшим голосом: — Пустите! Я к отцу! Служитель канцелярии отпустил. — Да что вы делаете? Мы уже с ног сбились прогонять его отсюда! — рявкнул сбир, хватая парнишку за шкирку. Тот извернулся и укусил своего преследователя в руку. — Ах ты мерзавец! — сбир замахнулся. — Руки прочь! Ты, шавка инквизиторская! — Клод рванул из-под куртки на груди знак девятнадцати и сунул под нос опешившему мужчине. — Простите, сударь, мы просто пытались найти его родных… — Да нет у меня никого больше, болван! Сколько раз тебе повторять!? — воскликнул парень. — Не «найти» родню, а «подыскать» за хороший куш стоящего опекуна, так ведь? — процедил сквозь зубы Клод. Сбир два раза переменился в лице, но потом с гадкой усмешкой ответил: — Не пойман — не вор, сударь. Все равно этот малец ни на что не годился. Так что забирайте себе и продавайте кому хотите, хоть писарям, все равно он слеп как курица. Разве что языком мудрено трепать горазд, книжный червячок. — Пошел вон! — угрожающе прошипел Клод. Сбир развязно поклонился и удалился. Парень склонился над одним из тел, прикрытых мешковиной, тронул покойника за руку и тихо позвал. — Он уже в лучшем мире… — начал было Клод, собираясь утешить, но на него посмотрели сощурившись близорукие глаза и он осекся. — Да знаю я все, — голос паренька дрогнул, — Знаю, что мой отец в Бездне, а не смотрит на меня с небес. — Зачем же ты его зовешь? — Чтобы он слышал, что о нем жалеют и скорбят об утрате. — Откуда ты знаешь сильванийские традиции? — Я люблю читать. Как выразился этот сбир, я — «червячок». — А как же вера в Создателя? Ты должен обращаться к нему с молитвой. А не следовать сильванийскому ритуалу, ведь ты же не эльф. Парень молча откинул длинные волосы с одного уха и Клод увидел, что кончик едва заострен — четвертушник, или как их называли маги — квартикант. — Ах вот оно что… — В том то и дело, господин, — со вздохом ответил паренек, — Теперь мне тут будут вдвойне не рады. Вам, случайно, не нужен писарь? — Пригодится. А сколько тебе лет? — Четырнадцать, господин. — Никогда бы не подумал, — Клод озадаченно провел пальцами по подбородку. — Такое иногда бывает с квартикантами. Природа не всегда успешно сочетает эльфийское и человеческое в одном теле. — Ты столько всего знаешь в свои годы, поразительно! Умеешь читать и писать. — Мы с матерью жили в Сильвании некоторое время… потом, когда мать умерла, я перебрался сюда, к отцу. Я умею писать по-феларски и немного знаю сильванийские руны. Паренек с надеждой посмотрел на Клода. Тот все еще пребывал в смущении, но в конце концов утвердительно кивнул и отошел, давая время закончить «последние слова». Служитель канцелярии, разумеется, не собирался оставлять здесь, среди крестьянской шушеры, такой самородок. |
|
|