"Радужная Нить" - читать интересную книгу автора (Уэно Асия)Глава 7 БольПерестану ли я когда-нибудь сожалеть о совершённой ошибке? Попытка действовать рассудительно причинила больше вреда, чем все необдуманные поступки моей жизни. А ведь сердце подсказывало: "Отведи в сторону, успокой! Объясни, что твои отношения с Мэй-Мэй не столь близки, как ему показалось. Что она обрадовалась тебе как другу и потому позволила себе столь вольное обращение. Пообещай брату, что и впредь твои чувства к его невесте будут лишь дружескими, родственными!" Но можно ли давать клятву, если не уверен сам? Надо разобраться. Подумать, что же влечёт меня к этой девушке. Любовь? Восхищение? Дружба? Чувство сопричастности к чуду? Она жива… Не могу поверить! Боги, Мэй!!! И я промедлил, лишь несколько мгновений — а потом было слишком поздно. Колебания и радость так легко принять за признание! Глаза моего брата потухли, и он, отвернувшись, что-то глухо скомандовал своим солдатам. Ворота стояли открытыми, и по его взмаху люди начали покидать город, исчезая во тьме… — Хоно! Выслушай! — вскрикнул я, хватая его за рукав. Брат замер и медленно обернулся ко мне. Какой чужой взгляд… Враждебный и настороженный, будто оценивающий расстановку войск перед боем. — Я выполню обещание! Чего бы мне это ни стоило, клянусь. Я уберегу её! — Да? — тихо, медленно и как-то тягуче произнёс он. — Убережёшь? От кого и, главное, — Брат, позволь, я объясню. Эта девушка была нашей спутницей в дороге, мы многое пережили вместе… — Должно быть, и впрямь, многое… — Да нет же, Хоно! Ну чем, чем тебе доказать?.. Ю, хоть ты подтверди! — Полагаю, госпожа — единственная, кому подобает раскрывать тайны своего прошлого. Юмеми уже не смеялся. Впрочем, весельем в его поведении не пахло и прежде. Он стоял, обнимая себя за плечи, и внезапно я вспомнил, что он всегда делает так, когда ему плохо. А ведь мой друг перенёс потерю гораздо тяжелее, чем я сам. Не значит ли это?.. Боги, ну надо же быть таким болваном! Самовлюблённая скотина! Кучка навоза, возомнившая себя горой Рику! Я перевёл взгляд на Мэй-Мэй. Та растерянно смотрела на Хономару, и в её лице проступала обида. Так обижаются лишь на тех, кого любят всей душой, доверяя и полагая доверие взаимным. — Я действительно могла бы дать объяснение происходящему, — голосок её зазвенел подобно льдинкам, — но будет ли вера моим словам? — Словам? — прошипел Хоно. — Их я слышу от тебя первый раз в жизни! Уж не обман ли это… слуха? — Тому была причина! — всплеснула руками она. — Это долгая история, но я могу… — У меня нет времени на истории, особенно долгие. Пора прощаться. — Значит, недорого стоили ваши заверения в любви, если даже тени сомнения оказалось достаточно, чтобы вас отвратить! Куда уж мне надеяться, что вы поверите моим словам, коль ваши собственные так дёшевы! Кажется, эта отповедь немного отрезвила моего брата. — И что же ты хочешь сказать? — пробормотал он, опустив голову. — То, что брат ваш правдив, а ревность — лжива. И кому из них верить, решать вам. — Она негодующе повела плечом. Накидка соскользнула на землю, высвободившиеся волосы подхватил ветер. — И это всё? Вся долгая история? — нахмурился Хономару, не делая даже движения в сторону упавшей ткани. Я дёрнулся было, но на моём запястье сжалась рука Ю. — Это всё, чему вы сейчас способны поверить. Впрочем, надежда на это очень мала! — отрезала Мэй. — Посему чувствую себя не вправе тратить ваше драгоценное время на объяснения, которые вам было бы сложно принять на веру и при более благоприятных обстоятельствах. — Вот как? — в глазах брата сверкнули искры ярости. — Ни одна женщина не позволяла себе подобного… подобной… Может, воспользоваться случаем и сказать, что она и не человек? Сейчас, немного придя в себя, я стал ощущать нелепость происходящего, будто ожили записки придворных дам, вдохновенно описывающих любовные измены. Неужели брат этого не понимает? Зрелый ведь мужчина, умный и способный сдерживаться! Хотя со стороны легко судить… Но Мэй-то, Мэй! Могла бы и помягче. Надеюсь, она знает, что делает! — Мне казалось, — красавица тоже сузила глаза, — что другие женщины не сумели завоевать ваше сердце. Или вы каждой делали предложения такого рода? Боги, я готов сквозь землю провалиться, прямиком в Макаи! Лучше попасть в смерч, чем в размолвку между влюблёнными. Стыд какой! Да ещё и знать, что сам невольно послужил причиной ссоры… Юмеми, видимо, испытывал похожие мучения. Кашлянув, он робко осведомился, не будет ли лучше оставить господина Верховного Военачальника наедине с его возлюбленной. Но удача отвернулась от всех нас. — Ваше присутствие не помешает разговору, — ответил тот, — поскольку он уже завершён. Ничего нового я не услышу, а меня ждут. И я обещал начальнику местной стражи не привлекать лишнего внимания. Счастливо оставаться! Проводи меня до ворот, Кайдомару! Он говорил отрывисто, будто выкрикивал приказы. Потрясённый, я последовал за ним. Неужели он готов выслушать, хотя бы меня? — Ты можешь что-нибудь к этому добавить? — властно спросил он, останавливаясь за деревянным столбом с лентами, темнеющими в призрачном свете с небес. Будто старая запёкшаяся кровь. А днём были ярко-алые… — Господин Ю верно рассудил, — грустно ответил я, не решаясь добавить, что прав не только он, но и сама Мэй-Мэй. Не тот Хономару человек, чтобы поверить в историю про жертвенную куклу возрастом нескольких сотен лет, принимающую обличье девушки, а также рассказу о проклятой деревеньке и нуси. — Никто из нас не вправе говорить за неё. Но, если ты примешь мой совет — нет, просьбу — я попрошу тебя доверять ей. — Попрос-осишь? Ты и так получаешь всё, что душе угодно! — злость прорвалась в голосе брата, словно нарыв. — У тебя нет права ещё и просить. Дом, деньги — ни о чём не жалею, но тебе и этого мало! Что он несёт? Какие деньги, какой дом? Он же наследник, не я! Что происходит? — Я всегда был на твоей стороне! Слышишь, всегда! Неужели тебе надо отобрать у меня всё?! — он уже не шептал лихорадочно, он почти кричал. — Я клялся деду, что буду помогать тебе, поддерживать, даже во вред себе самому — но всё имеет границы, слышишь?! — Постой… — слабо запротестовал я. — О чём ты говоришь, брат? Не понимаю! Но слова мои лишь масла в огонь подлили. Странное, не свойственное ему тёмное чувство обезобразило лицо, сильные руки затряслись, и, схватив меня за плечи, он выдохнул: — Ненавижу… Ненавижу, ублюдок! Убью, если повстречаю! Глаза б мои тебя не видели! Я обмяк, как от удара по темени. Хономару отшвырнул меня, резко развернулся и шагнул в темноту. — Хоно! — тихонько позвал я. Ответа не было. Пошатываясь, я вернулся к остальным. Сон, дурной сон… мы с Хоно никогда… такого просто не могло быть! Происшествие ещё не достучалось до сознания. Я ничего не чувствовал, совсем ничего. Мэй сидела на земле, вытирая мокрые щёки рукавами, Ю стоял рядом, даже не пытаясь утешить. Медленно наклонившись, я поднял накидку и укутал ей вздрагивающие плечи девушки. — Всё было слишком ладно… — я понял, что больше не в силах молчать. Тишина давила, как часто бывает, когда в комнате ты не один, а на душе неспокойно. Ю сочувственно вздохнул. Он перебрался ко мне, выделив собственную опочивальню в полное распоряжение новой постоялицы. Кажется, хозяин отворил нам дверь, даже не соизволив открыть глаза, но услуги его и не требовались. Успеется. На предложение утолить голод девушка лишь покачала головой и присела на футон, мы поняли намёк и оставили её в покое. Я бы тоже предпочёл одиночество, будь у меня выбор. Хотя… — О чём ты, Кай? — О брате. Он меня так любил, оберегал — порой даже возникало ощущение, что это незаслуженное счастье. Понимаешь? — А разве счастье можно заслужить? — Юмеми пошевелился, придвинувшись плотнее. Да, если лежать на спине, для двоих тесновато. Впрочем, до утра перетерпим. Зато тепло, намёрзлись на холодном ветру. — Не знаю. Ничего уже не знаю… Со всей доступной сдержанностью я поведал о прощании. — Принял бы случившееся за обычную ревность, но его последние слова… я не понимаю! Он как будто считает, что всю жизнь чем-то ради меня жертвовал? Только не подумай, что я неблагодарен, брат много для меня сделал… я боготворю его! Но разве я что-то у него отнимал? Что в него вселилось, Ю? Что?! — я развернулся к собеседнику, будто это давало надежду расслышать в его утешениях ответ на вопрос. — Может, отец по каким-то причинам сделал наследником тебя, а ты и не знаешь? — неуверенно предположил тот. — Чепуха, в жизни не поверю! Отец обожает Хоно, да и по праву первородства мой брат — хозяин состояния. Я же никогда не метил на его место. Всегда твёрдо знал, что он обеспечит меня всем необходимым. Ю, мы ведь так задушевно беседовали с ним здесь, в этой самой комнате! Как будто подменили человека! — Что ж, будем надеяться, что это какое-то недоразумение, и, когда гнев его утихнет… — Он сказал, что убьёт меня при следующей встрече. — Моё сердце сжалось, и если бы от страха! Брат, как ты мог?.. За что? — Со злости и не такое ляпнешь, — успокаивающе произнёс юмеми. — Спи. Что толку терзаться впустую? Поживём-увидим. Хочешь, красивый сон покажу? — Нет. — А если подумать? Между прочим, я редко делаю столь ценные подарки, не отказывайся. — Ну, если совершенно бесплатно… — хмыкнул я. На душе и впрямь немного полегчало. Кто знает, может, Ю и прав? Дед вон тоже наговорил бабушке резкостей, и всю жизнь раскаивался. В ночь Крови вечно происходят всякие неприятности. Остынет брат, одумается, простим друг друга. Перед Мэй-Мэй покается — влюблённые, что с них взять? Молю судьбу, чтоб так оно и было! — Красивый сон, говоришь? — Я тряхнул головой и мечтательно улыбнулся. — Заказываю! Пусть мне приснится прекрасная девушка, и чтобы платьев на ней было надето не больше трёх, а лучше — и вовсе не… — Ну уж нет, красивый — на моё усмотрение. Вдруг у нас вкусы на женскую стать не совпадают? Будешь потом ходить обиженный. — Ну Ю-у-у… Кстати, до сих пор мучаюсь одним вопросом! — Я даже на локте приподнялся. — Почему я тебя во сне никогда не вижу, а только слышу? Тот рассмеялся. — В обнажённом виде не появлюсь, так и знай! — Не увиливай от ответа! — А раньше с тобой было так легко! Можно было отвлечь любой шуткой. И я сам, сам ведь научил тебя… — Не увиливай, Ю! — Вот ведь упрямец! Ну ладно. Не показываюсь намеренно. Сначала опасался за твой рассудок. Помнишь, я говорил, что встреча со мной в мире Юме может быть губительной для души, не привязанной к телу? — Ну… — Я порылся в памяти. — Ты не захотел идти в заброшенную гостиницу, объясняя отказ тем, что злосчастная ю-рэй будет ввергнута в небытие одним твоим присутствием. Если речь об этом, то ведь я живой человек, чего мне бояться? — Да, живой человек от встречи со мной умереть не должен, — согласился юмеми. — А вот заболеть, утратить часть важных воспоминаний или даже разум — запросто. Впрочем, скажу честно: ничего из этого тебе, Кай, не угрожает. Но удостоверился я гораздо позже… Я аж подпрыгнул на своей половинке футона. — Тогда почему?!. — Потому что всему свой черёд! — наставительно ответил мой сосед и зевнул. — А вот теперь окончательно и бесповоротно — спокойной ночи! И, не успел я возразить, как провалился в сновидения, где в сияющих лунных лучах, струящихся сквозь листву невиданных деревьев, тысячи серебристых бабочек кружили в танце, известном им одним. Смутная мелодия на грани слышимости… Это голос или флейта? Как прекрасно, и как сладко щемит сердце! Словно краткий мой век — лишь мгновение затишья между пленительными звуками. И я танцевал, танцевал вместе с остальными, и огромная луна всё приближалась и приближалась… — Ой! А что это вы делаете? — в мои упоительные видения грубо вторгся чей-то знакомый голос. Я с трудом разлепил ресницы, в душе самыми грязными словами честя Ясу, заявившегося ни свет, ни заря. Мог бы и не беспокоить, ранняя пташка! Ю тихонечко посапывал рядом; Повелителя Сновидений попробуй разбуди! Или притворяется. А правда, чего это он тут разлёгся? Ох! Я подскочил, Ясумаса отпрянул к противоположной стене. — Мэй жива! — Что?! — Да говорю тебе, она вернулась и спит в комнате Ю! Слегка изменилась, но это она, Ясу, она! Мэй-Мэй! Да никакой не сон! Не смотри на меня так, сам ничего не знаю. — Боги, ну и пробуждение… — Ю застонал, прикрывая глаза ладонью от яркого света. Вероятно, наш друг желал убедиться, что зрение его не подводит, и раздвинул сёдзи. — Орут над ухом, скачут по ногам — лучше бы я не засыпал! Да и ночка под стать: то покрывало стаскивают, то на татами выселяют… С этими словами юмеми спихнул меня со своих коленок, через которые я пытался перебраться, дотягиваясь до одежды. Дождавшись, пока я поднимусь с футона, "несчастный бездомный" сердито выдернул из-под моей пятки покрывало и укрылся им с головой. — Простите, господин Ю, — склонил голову Татибана. — Доброго всем утра. Вы когда вернулись? — Незадолго до рассвета, как и обещали, — глухо пробубнил тот. — А потому хотелось бы отоспаться. — Видишь, Ясу? Бывают вещи страшнее похмелья! — я поднял палец, на время оторвавшись от завязывания шаровар. — Да! — Ю высунул наружу возмущённое лицо. — Ночь, проведённая в обществе Хитэёми-но Кайдомару! — Пойдём, не будем мешать, — почтительно прошептал Ясумаса, схватив меня за локоть. — Одеться-то дай! — возразил я, уже потише. — Ю, последнее — и спи, сколько душе угодно. Как ты считаешь, не подослать ли госпожу Химико к Мэй? Узнать, как там она после вчерашнего. Обычно женщины друг с другом откровенничают… — Мудрая мысль, — одобрительно отозвался тот. — Я проснусь, когда вы все будете готовы к разговору. И не будите меня больше, Пятью Силами заклинаю! — А говорил, не владеет даром онмёдо… — пробормотал я и, завершив облачаться, плотно прикрыл фусумы. Химико, потрясённая известием не меньше жениха, осторожно заглянула к Мэй и сообщила нам, что та крепко спит. Они с Ю вышли почти одновременно, сразу после полудня. Мы собрались в комнате Ясумасы, хозяйские дочери принесли обед на двоих и чай, после чего мы их отпустили. Девушка выглядела бледной, но в том не было заслуги белил. Напротив, её лицо с припухшими после сна, а возможно, и по другой причине, веками выглядело живым и, как никогда раньше, усталым. Это ни капельки его не портило, вот только взгляд был печален. Глаза её и впрямь стали глубоко-синими, почти чёрными. Разве мог я не замечать этого раньше? Нет, исключено. Волосы прежде блестели, словно уголь; теперь же в своём мерцании напоминали белый жемчуг. Когда она присела на татами, локоны укутали её волной, и в помещении запахло морем. Но всё же это была Мэй-Мэй, вне всяких сомнений. Воздушные одеяния из ра, шёлкового газа, были ей к лицу — я отдал должное как вкусу, так и щедрости брата. Наверно, среди летних сочетаний «глициния» — самое подходящее к этим глазам цвета тёмных сапфиров, и самое дорогостоящее. Я вспомнил даму, встреченную на мосту — она была одета так же. Довольно долго мы обменивались незначительными новостями, опасаясь касаться главного. Девушка первая завела разговор, и история, переданная в двух словах, оказалась невероятна. "Нет, этого не может быть!" — подумал я. — "Неужели Но она вернулась оттуда, а я — не Хоно, чтобы подозревать её во лжи. И мне вдруг показалось, что всё случившееся служило той самой цели, ради которой нити наших судеб сплелись воедино… — Но ты, Ю! Как ты мог воспользоваться нашим доверием? — я метнул в юмеми разгневанный взгляд. Сердиться на него я не мог, но нельзя же вечно спускать с рук подобные хитрости! — Мне было тяжело, — он наклонил голову, не скрывая лукавства, — но это выглядело лучшим решением. Во всяком случае, единственным, которое угодило бы всем. Я вспомнил, как мы сидели в доме старосты. Совсем, как сейчас. Тогда мы с Ясумасой и Химико пытались взбодриться, Ю накручивал на палец разноцветную прядь, а Мэй тешилась шкатулкой с секретом. Наверно, следует вернуть её владелице… — Ну хорошо, напомню, — вздохнул этот обманщик. — Ты ведь первый хотел наколоть дров, не рубя деревья. Остановить колесо вечно повторяющихся жертвоприношений, и в то же время уберечь Мэй. На первый взгляд это было несовместимо. — Но как же тогда?.. — подался вперёд Ясумаса. — Только воистину добровольная и искренне оплаканная жертва могла спасти этих несчастных, — продолжал тот. — Но при этом неминуемо должна была погибнуть Мэй, и погибнуть не так, как люди, а навсегда — у неё ведь не было души. Я знал, что на такое вы, друзья мои, никогда не пойдёте. А если пойдёте, колесо сделает новый оборот, лишь заменив старые лица на новые. — Но ты сам?! — вырвалось у меня. — Ты бы смог смириться? — Мне было достаточно знать, что не согласитесь вы, — уклончиво ответил юмеми. — К тому же, малышка… — Он оборвал себя на полуслове и посмотрел на неё. — Я хотела прекратить своё пустое существование, — спокойно молвила та, словно о погоде рассуждая. — Оно и без того затянулось. Мне было жаль доставлять вам хлопоты, но, когда можно спасти столько обречённых людей, разменяв бессмысленную вечность на нечто более ценное… Я часто задумывалась, суждено ли мне когда-нибудь исполнить своё предназначение, и получила ответ на этот вопрос. — Но почему ты считаешь своё существование пустым?! — воскликнул я. — Тогда любой человек вправе сказать о жизни то же самое! Для нас… для меня ты важна! И, думаю, не только для меня… Не знала?.. — Вот на этом и строился мой расчёт, — довольным голосом заявил Ю. — И каждый поступил так, как предполагалось. Я усыпил вас, чтобы поговорить с малышкой наедине. И опечалился, узнав, что долгий век ей опостылел. — Даже в человеческом облике я была лишена стольких чувств, — тихо прошептала девушка. — Когда начинаешь завидовать тем, кто способен испытывать боль в стёртых ногах или жажду… я могла есть, пить, получить рану, но это совсем не то… Я была способна смеяться и плакать, но лишь людям дано делать это без причины, просто потому, что на сердце легко или тяжело. Но прошу простить меня, господин Ю, за то, что прервала ваши разъяснения. Я заметил, что она стала относиться к нему иначе, хоть и по-прежнему уважительно. Будто их судьбы разошлись. — Дальнейшие события развивались согласно плану. — Речь юмеми лилась, как ни в чём не бывало, но губы слегка искривились в грустной улыбке. — Мы поговорили, и я обещал малы… Мэй-Мэй, что не позволю вам вмешаться. Она передала тебе, Кай, шкатулку. Я усыпил всех, разбудив тебя незадолго до того, как мы добрались до нужного места. Девушке следовало переодеться в собственные наряды и дождаться появления нуси. Я не сомневался, что ты мгновенно раскроешь наше исчезновение, хотя бы благодаря явному знаку — шкатулке — и начнёшь поиски. Где? Только на болотах, где же ещё? Ты мог и не будить господина Татибану с госпожой Химико, хотя я предполагал, что вас будет трое. Единственное, что упустил — это вещи, которые вы умудрились побросать в доме. Уж деньги то могли взять? — Мы торопились и были встревожены, — пробормотал Ясу, слегка покраснев. — Но зачем вы пытались задержать нас, господин Ю? — поинтересовалась его подруга. — Вы встретили нас, чтобы мы не промчались мимо, но?.. — Затем, что вас действительно следовало задержать, дабы Мэй исполнила своё предназначение и не тревожилась за окружающих до той поры, когда пути обратно не будет. Сомнения и страх за друзей губительны для решимости. Но вы должны были появиться, обязательно. Только это могло дать ей то, на что она и не надеялась, и во что даже я сам почти не верил. Мне… мне действительно было тяжело. — Добровольная и искренне оплаканная жертва… — задумчиво произнёс я. — Ведь это позволяло не только снять проклятие с деревни! Это было нужно… самой Мэй. Я прав? Ради этого, Ю, ты и подверг нас ужасному… зрелищу, осознанию бессилия, поскольку нуси невозможно убить, и породил чувство вины в каждом? Кто может сильнее оплакивать утрату, как не тот, кто вместо помощи навредил? Для этого ты разыграл представление про жертву, которую наша опрометчивость сделала напрасной? Слова, срываясь с моего языка, делались всё тише. Так разворачивают тонкую бумагу: сначала быстрыми уверенными движениями, затем осторожными, чтобы не выронить предмет, чьи очертания проступают с каждым слоем. Но кое-что я произнести так и не смог. То, о чём, наконец, догадался. Поэтому ты и позволил бить себя по лицу. Пытался расплатиться за собственную жестокость, подчиняясь моей? Да, не хотел бы я оказаться на твоём месте! Обманывать, ранить ради слабой надежды — и, возможно, так никогда и не узнать, правильным ли было принятое решение. Возвращение Мэй-Мэй можно назвать лишь одним словом — «чудо». Мы могли не увидеть её никогда. — Да, именно это вернуло меня к жизни… нет… подарило новую, настоящую! — глаза красавицы засияли невыплаканными слезами, она обернулась к Ясумасе и Химико. — Если бы не вы… если бы не ваша отчаянная попытка… Я видела, как вы бились с чудовищем. Понимали, что безуспешно, но продолжали наносить удары, снова и снова! А вы, Кайдомару-сама и вы, господин Ю… Простите, что причинила боль, я не знала… я уже не помнила, что это такое. — Чистые, словно роса, капли покатились по нежным щекам. — Теряя людей, чей век так недолог, я всё чаще бесстрастно смотрела им вслед. Постепенно утрачивала даже ту человечность, которую обрела вначале. Жертвуя собой, я следовала долгу и смутной надежде принять смерть как избавление, но не из сострадания. Поддерживая меня на пути навстречу гибели, вы, господин Ю, дали желанное забвение. А вы, господин Кайдомару, оплакавший меня — жизнь, о которой я и не мечтала. Химико обняла её и долго гладила по голове, что-то тихо приговаривая. — На границе между смертью и жизнью, подобно цветку, распускается душа, — нараспев произнёс Ясумаса. Мы помолчали, отдавая дань его мастерству. Кто мог сказать лучше? — А ведь и правда! — оживлённо воскликнул Ю. — Это может служить объяснением, почему ты обрела душу! Вот так нежданно-негаданно просыпаешься в одно ужасное утро, а у тебя — дочь… причём помолвленная без согласия отца. А вместо матери, — он махнул в мою сторону, — сущее недоразумение. Отдышавшись после столь нахального заявления, я хотел было осведомиться, почему это я, во-первых, недоразумение, а во-вторых — мать, но мои возражения потонули в хохоте Ясу. Дождавшись всеобщего внимания, я кротко пообещал Ю, что следующую ночь он проведёт на холодном полу, поскольку это испытанный женский способ выразить неодобрение. Мой обидчик впечатлился угрозой и сник, не зная, что я уже договорился с хозяином о третьей комнате. Татибана с Химико рассмеялись, держась за руки, и даже Мэй улыбнулась, что заставило меня немедленно простить юмеми его дурацкую выходку. При упоминании помолвки плечи девушки судорожно дёрнулись. Я не ожидал от Ю такого небрежения её чувствами. Зачем было напоминать о моём брате — сейчас, когда рана свежа, а душа ещё так непривычна к боли? Если, конечно, к боли можно привыкнуть… Впрочем, хитрец этот ничего не делает понапрасну, вот и про отца с матерью не брякнул, а ввернул умышленно. Эх, слышал бы Хономару, кем приходится мне его невеста! Только, пожалуй, он не поверил бы ничему из сказанного… Или этот намёк предназначался мне? Мол, не мечтай о несбыточном? Да стоит вспомнить, какими глазами бывшая кукла смотрела на покровителя, чтобы отступить в тень. Ну и глупец этот Хоно, как можно было усомниться в таком взгляде?! А я… а меня вполне устроит положение брата по супругу. Или вот, как предлагают некоторые, родителя. Мать, подумать только! Кстати… — Вообще-то, — проворчал я, — смерть относится к Инь, женскому началу, так что ещё вопрос, кто из нас мать! — Веский довод! — встрепенулся Ясумаса. Хоть в чём-то поддержал! — Узнаем, что думает наша красавица, — вкрадчиво предложил Ю. Почувствовал, что камешки в захват попали! Юлит! Мэй-Мэй с улыбкой заверила нас, что, будучи почтительной дочерью, оставляет частности на усмотрение мудрых родителей. — Сразу видно, вся в тебя, — фыркнул я. — Ну что, семейство, нет желания прогуляться к окрестным скалам? — я намеревался обсудить самое важное. Настолько, что даже Ясумаса будет лишним. Тот попытался было напроситься, но при взгляде на Химико мгновенно передумал. Мы спустились по тропинке к морю и устроились на нашем с Ю валуне. Я снова залюбовался девушкой, жемчужно-белые волосы которой струились до земли. День был пасмурный, тёплый и влажный, того и гляди начнёт моросить. Надо поторопиться с разговором. Я сделал вдох поглубже и выпалил: — Мэй, поведай нам об Острове Бессмертных! Ты сказала, что побывала там. Я хочу… мне Северо-восточные берега Острова Трёх Столиц обрывисты и изрублены мечами ярых волн. Кружатся, беснуются у отвесных скал водовороты, с тяжким уханьем поднимается и опадает белая пена, опалово искрясь на солнце и под луною. Уроженцы Тоси утверждают, что именно поэтому называется восточное море Млечным. Обитатели же Земель Гингати, что лежат к югу от Миясимы, самолюбиво приписывают заслуги себе, уверяя, что именуется оно так в честь Островов Млечного Пути. Кто прав, а кто нет — уже не разобрать, но и тем, и другим ведомо предание о Золотой Горе Хорай, которую смелый мореход может встретить там, где раньше простиралась лишь морская зыбь. Огромная водяная черепаха медленно плывёт, неся на спине целый остров с вершиной посреди. Лишь по воле судьбы открываются человеческому взору склоны, покрытые цветами из чистого золота и драгоценных камней, рощицы деревьев, что не растут более нигде на земле, водопады хрустальной воды, исцеляющей все болезни. Под открытым небом живут бессмертные сэннин, ибо острову неведомы бури земные и небесные, и так умудрены эти существа, что способны призывать дождь одним мановением руки, летать на облачных скакунах и опускаться в глубины, до самого дворца Повелителя-Дракона и прекрасной его дочери. Покой и безмятежность рассеяны в душистом запахе трав — покой, безмятежность и забвение. Девушка повернула голову и открыла глаза. В белоснежных волосах сверкал серебристый песок, тонкими струйками заплясал он по обнажённым плечам. Волны кончиками пальцев щекотали её крохотные ножки, будто уговаривая: "Проснись! Проснись!" На душе было легко, словно ни одно печальное воспоминание не омрачало её. Да так оно и было. "Я чистый лист бумаги", — подумала она, — "на который жизнь только готовится нанести первые начертания. Меня не существовало — и вот, я есть". Пригладив ладонью непокорные вихры игривых волн, она танцующей походкой направилась к ближайшим зарослям, и золотая азалия опьяняла её своим дурманящим ароматом, а лютики устилали путь… Миновали дни, а может быть, и месяцы. Остров был неподвластен смене времён года, ночи стояли тёплые, и лёгкий ветерок шелестел вечно-юной листвой. Иногда шёл дождь, увлажняя землю, но быстро прекращался, и прозрачные капли усеивали лепестки цветов, смутно напоминая о чём-то. В такие дни девушка возвращалась на берег и подолгу сидела неподвижно, всматриваясь вдаль. Особенно нравилась ей ложбинка между двух скал, под которыми песок был особенно мягок, а эхо многократно повторяло шёпот прибоя. Казалось, стоит прислушаться — и различишь нечто важное, но время шло, а язык моря так и оставался для неё непостижимым. Она не знала, что влекло её к берегу, и даже не думала о том, чтобы покинуть остров; в её понимании мир заканчивался там, где по вечерам заходит солнце. Одиночество нисколько её не тревожило. Она и не представляла, что могут существовать другие люди. Ни птицы, ни звери не водились здесь, лишь разноцветные бабочки и трудяги-пчелы порхали по лугам и под сенью деревьев. По уступам Горы стекал ручеёк, в одном месте его струи ниспадали с большой высоты, скрывая за собой замшелый грот. К нему она старалась не приближаться. Что-то удерживало её на расстоянии, заставляло избегать его. Кроме пресной воды, ей ничего не требовалось. Поведай кто о чувстве голода, девушка не поняла бы, что это такое. Лишь изредка она срывала с веток плоды — в основном, чтобы насладиться их вкусом. Сама Гора тоже стала запретным местом, но по иным причинам. Вершина состояла из остроконечных зубцов, укрывающих от порывистых горных ветров долину, не заметную с берега. Несколько тропинок расходилось от неё вниз, к подножию. Вероятно, существа, спящие в долине вечным сном, когда-то сбегали по ним к морю, как по путеводным ниточкам. Они сильно отличались друг от друга — те, кто замер в спокойствии, преклонив голову к ближайшему камню, или свесив гибкую шею, или запрокинув лицо к небу. Девушка дотронулась чуть ли не до каждого — хотя их было около сотни — и чья-то кожа была тепла, как её собственная, а чья-то холодна и блистала чешуёй. Четвероногие и двуногие, покрытые шерстью или перьями, все они были живы, и никто не откликнулся на её прикосновение, хотя сердца их медленно, но всё же бились. Тогда на цыпочках, словно опасаясь потревожить хозяев острова, она покинула долину, и больше туда не возвращалась. После очередного ливня она, как обычно, спустилась к любимым скалам… и замерла, удивлённо взирая на странный предмет, прибитый к берегу. Это было подобие её самой: мокрое, облепленное песком и ракушками, с волосами, свисающими жалкими остатками чёрных шёлковых нитей. Одежды цвета отмирающих стеблей обмотались вокруг тела, швы были разодраны — наверно, долго носило по волнам. Бережно взяла она в руки куклу. — Мальчик… бедный ты мой… — негромко произнесла девушка и вздрогнула, впервые заслышав собственный голос. До этого она не знала, что мысли можно произносить вслух. "Мэй… Мэй…" — эхо подхватило последний звук, исказив и… обратив в истину. И с ним, этим словом, что было её последним именем, вернулась память. Руки отца, облачающие её в прекрасное белое платье. Веснушки на носу паренька, лодка, замершая в переплетении лунных лучей; коротко стриженая девочка, улыбающаяся ей среди деревьев, ниша в богатом доме, старик, читающий стихи. Человек с длинными волосами цвета той радуги, что знаменует окончание дождя, и при виде которой сердце замирает. Почему-то этот образ кажется ей новым и привычным одновременно. Но его тотчас же сменяет другой: взгляд золотисто-карих глаз, смешливый и ласковый, словно солнечный зайчик, приветствующий тебя поутру. Где все эти люди, что с ними? Закат, расплескавший кровь поверженного Бога на морскую гладь, и струйка мутной воды, стекающая по расщелине в стене грота. Пустая лодка, прибитая к камням у берега, ночь и старуха, оплакивающая погибшего, обжигающая слезами твоё лицо. Тела убитых, погребальный костёр, и ещё один, и ещё, снова и снова… Ветер, стучащийся в закрытые сёдзи, мерное дыхание спящих и вопрос, заданный печальным голосом: "Ты действительно этого хочешь, малышка? Неужели такова для тебя свобода?" Болота, ноги вязнут… нет, это тёмные кольца охватили её и тянут, погружая в глубину, и лицо того второго, безнадёжное и яростное, с невыносимой болью в глазах. Он сильный, выдержит — но она не сможет, от боли не уйти, она заполняет всё существо, и нет места, куда можно скрыться от неё, даже в небытии нет! Она хватает это чувство, пытаясь оторвать от себя, но пальцы не желают отпускать его, оно как нить, как верёвка, как прочный канат! Цепляясь за него, захлёбываясь, она подтягивается — так долго, что это кажется вечностью, и, наконец, оказывается на поверхности. Под ногами нет дна — ну вот и конец, бесполезно, вода всегда получает то, что ей предназначено. Но она колотит руками, тщетно, захлёбывается… Кай, Кай… я больше не могу, но пока я жива… я буду… Девушка вскочила на ноги и, не выпуская из объятий куклы, шагнула в море. Прохладная вода остудила её жар, наполнила спокойствием новорождённую душу. Вернувшись на берег, она уже знала, что делать. — Как же ты выбралась оттуда, малышка? — голос Ю был мягок, но я-то знал! Моё горло перехватило, говорить я не мог. — Вспомнила всё, что вынесла из прошлой жизни, — с улыбкой пожала плечами девушка. — Хотя мне понадобилось несколько попыток, чтобы сплести верёвки из волокон какого-то растения. И сухих деревьев там нет. Надо было ждать, пока просушатся те ветки, что удалось отломить. Я связала плотик, даже борта соорудила, готовясь к дальнему пути. Нарвала плодов на дорогу, но они мгновенно испортились, и я уже не уповала на спасение, когда показалась земля. Обессиленная, я упала без чувств, а когда пришла в себя, на меня смотрел господин Хономару, и его взволнованный взгляд показался мне величайшим из чудес. Я невольно ухмыльнулся, вообразив это зрелище. Красавица, да ещё и совершенно обнажённая — есть, от чего прийти в душевный трепет! В своём рассказе брат не вдавался в описание таких мелочей, как наряд незнакомки. Теперь понятно, почему. Юмеми, заметив румянец на моих щеках, негодующе ущипнул меня за запястье. Но глаза тоже опустил. — К сожалению, говорить я с ним не могла, и в том причина моего нынешнего горя, — вздохнула девушка, не обратив внимания на замешательство слушателей. — Но почему? — спросил я. — Видите ли, господин Кайдомару, я дала зарок. Наверно, он покажется вам глупым, но я обещала себе, что, если доберусь до суши, первые мои слова будут обращены к вам. Умение их произносить очень много для меня значит. Это обещание помогало мне, поддерживало в тяготах пути. Я поклялась, что найду вас, где бы вы ни были, и сколько бы лет ни прошло. Я ведь очень долго прожила на острове… если это можно назвать жизнью! Конечно, я бы с лёгкостью изложила свои обстоятельства господину Хономару письменно, но это показалось мне нечестным. Всё равно, что говорить вслух. Если пообещал судьбе что-либо, лучше не пытаться её перехитрить, обманешь самого себя. Бедная Мэй! Хочется взгреть этого дуралея, не пожелавшего выслушать… и попросить Ю отвесить подзатыльник мне. Мог бы вцепиться в брата как репей и не отпускать до конца. Хотя в Хоно не больно-то вцепишься — отшвырнёт вместе с собственной рукой. Я потянулся, чтобы коснуться волос девушки. Приласкать, утешить… — Кстати, а что с ними? — я вспомнил, какой ещё вопрос меня занимал. И, судя по взгляду Ю, не только меня. — Наверно, море отняло их жизнь. — Мэй-Мэй провела рукой по прядям. — Они седые, разве вы не поняли? — Седые? Я бы сказал, жемчужные! — возразил я. Седые! Ишь, чего надумала… — Вы смущаете меня, глубокоуважаемый отец! — плутовка хихикнула, прикрывая личико рукавом. Я отвёл глициниевые шелка в сторону и заглянул в очи синее высокогорных цветов. — Море забирает, чтобы возвращать — правда, Ю? Остаётся уповать на то, что, отдавшись его власти, я тоже сумею вернуться. — Ты это о чём? — подозрительно покосился на меня друг. Слишком спокоен, с самого начала разговора. Знает. Притихшая Мэй-Мэй вздрогнула, в её глазах мелькнула догадка. — О чём? Об острове, дарующем людям бессмертие, — невозмутимо ответил я, хотя сердце забилось отчаянно. — Разве не к его берегам несёт меня течение судьбы с того самого дня, как мы встретились? |
||
|