"Письмо с которого все началось" - читать интересную книгу автора (Елена Ковалевская)

Глава 16.

Утром девочки разбудили меня рано, еще солнце толком не всплыло из-за горизонта, а они уже принялись крутиться, спорить, и даже швыряться подушками, что для них вообще не характерно. Кстати я и проснулась-то из-за прилетевшей в меня подушки.

– Что за?! – я убрала ее с лица, с трудом разлепляя глаза. Вчера, едва мы зашли к себе в келью, я рухнула, как подкошенная и проспала всю ночь, ни разу не встав.

Сверху захихикали самым натуральным образом, а потом со второго этажа топчана показалась Юзина голова, потом она свесилась чуть ли не по пояс и, ухватив подушку, закинула ее обратно к себе. Я повернула голову: Гертруда смеялась, закрывая рукой рот, но, увидев мое заспанное лицо, не сдержалась и захохотала уже в голос.

– Сестры, какого фига в такую рань? – хрипло выдавила я из себя. – Ведете себя словно малые дети. Поспать дайте.

– Хватит, отоспалась уже, – Юозапа улеглась на живот, и, подложив руки под подбородок, смотрела на меня сверху вниз. – К тому же сегодня праздничный день, нечего разлеживаться.

– Садистки, – с чувством сказала я, протирая заспанные глаза.

Потом посмотрела наверх напротив: Агнесс спала сном праведника, свесив вниз правую руку, и высунув из-под одеяла колени. Вот уж кому возня, затеянная сестрами, не помешала досматривать сны.

– Слушайте девочки, – я зевнула, едва не вывихивая челюсть. – До подъема еще как минимум час, зачем разбудили?

– Побудку уже давно прозвонили, – уведомила меня Герта, отсмеявшись. – А ты даже ухом не повела, спала как убитая.

– А…

– Здесь или встают раньше, или светает позднее, – ответила на мой невысказанный вопрос Юозапа. – Так что нечего бока отлеживать, надо подниматься. К тому же персонально нас кормить никто не будет, так что подъем, и шагом марш в рефекториум.

– Не в рефекториум, а в ремтер, – поправила я сестру, вновь зевая. – Столовая здесь называется не как в монастыре, а как в орденском замке.

– Да мне все равно как она зовется, кормить-то будут только там.

Я села на постели, потянулась, только потом откинув одеяло, опустила ноги на пол; камень был ледяным. Да и в келье оказалось весьма зябко, у меня аж крупные мурашки по телу пошли. Рысцой добежав до таза, я плеснула из кувшина воды и принялась умываться. Бр-р-р. Водичка тоже не лучше. Быстренько сполоснув лицо, я поспешила одеться; хотя утренние процедуры в холодной келье на каменном полу стряхнули с меня остатки сна и придали бодрости, но длить их больше положенного я не желала.

Девочки уже закончили застилать топчаны, и теперь спешно подвязывали кальцони, натягивали сапоги. В келье царило радостное оживление в ожидании праздника.

Гертруда, притопнув ногой, усадила сапог, а после, не вставая с кровати, подняла руку наверх и сдернула одеяло с Агнесс. Девочка, не просыпаясь, попыталась нащупать его, и не найдя свернулась уютным клубочком, в попытке сохранить тепло. Видя, что она не добилась желаемого, старшая сестра встала и принялась теребить Агнесс за нос, толкать в плечо. Та стала вяло отмахиваться от Герты. Тогда она подхватила девочку на руки и, опустив вниз, попыталась утвердить на ногах. Агнесс хотела было прислониться к сестре, но проходившая мимо Юза, ущипнула ее за зад, отчего та взвизгнула, подскочила и махом проснулась.

– Доброе утро, – поприветствовала я ее, уже прикалывая покров.

Агнесс смуро посмотрела на меня, потерла пятую точку, перевела взгляд на радостно улыбающуюся Юозапу и, тяжело вздохнув, кивнула, мол, нам, того же.

Поторопив девочку, мы покинули келью, чтобы едва успеть к началу молитвы перед завтраком. Приподнятое настроение не оставляло нас в течение всей трапезы: сестры перешептывались, прятали улыбки, приведя тем самым кастеляна в сильное негодование.

По завершению завтрака, нас из ремтера словно ветром сдуло. Решили сразу же отправиться в город. Несмотря на восемь часов утра, народ бурлил, толкался, все были оживлены и немного взбудоражены предстоящими событиями. До десяти часов пробродили по близлежащим улочкам ауберга ордена Святого Августина, а в назначенное время, встретились с Марком. Мальчишка обрадовался нам как родным, тут же затараторил: куда мы сегодня должны сходить, и что сможем увидеть.

Первым делом он потащил нас в центр, на площадь Всех Соборов, где должно было состояться главное действо – молебен в честь праздника равноапостольных братьев Августина и Иеронима. Выйдя на проспект, ведущий от северных ворот, мы с потоком людей устремились к площади, чтобы занять лучшее место и увидеть службу и последующую за ней торжественную процессию.

По дороге Марк нам объяснял:

– Вот эта триумфальная арка была поставлена в честь Главного Бейлифа Эппо, который присоединил Преатию в двести восемьдесят восьмом году.

Я потрепала его по голове, взлохматив волосы, и с улыбкой сказала:

– Спасибо, малыш, но мы тоже умеем читать.

– Ничего я не малыш, – надулся было парень, но Гертруда зашла к нему со спины и коварно принялась щекотать за бока. Марк не выдержав, засмеялся, дернулся и, на несколько шагов отбежав в сророну, показал язык. Та шутейно погрозила ему кулаком, и заулыбалась в ответ.

С такими шалостями мы добрались до входа на соборную площадь. Там собралась невообразимая толпа, и было не протолкнуться. Оказывается многие паломники, приехавшие в город, заняли места еще со вчерашнего вечера и теперь с нетерпением ожидали начала торжеств. Лишь благодаря сестринским одеждам и напору Гертруды мы смогли добраться до первого ряда у края площади, а дальше нам хода не дали. Люди уплотнились настолько, что пройти вперед было возможно, лишь прорубая дорогу мечом. Поэтому, плюнув на все, мы решили остаться на отвоеванном у паломников месте, все равно увидим процессию: и как поедут в храм, и как обратно.

Марка поставили перед собой, чтобы ему было лучше видно, а вот Агнесс, несмотря на все ее просьбы, задвинули во второй ряд, нечего лишний раз мелькать. Люди стоящие рядом переговаривались между собой, периодически начиная толкаться, пытались встать получше. Чтобы ожидание тянулось быстрее, я стала рассматривать соборы.

Но вот стройной колонной на площадь вбежали беллаторы ордена Святого Георга и рассыпались по периметру, оттерев собравшихся немного назад. Встав лицом к людям, они внимательно принялись наблюдать за толпой. Один остановился рядом с нами, и я тут же принялась разглядывать его: когда еще доведется вблизи увидеть кого-то из самых лучших воинов Церковного Союза. Да про них легенды ходят! Рассказывают, будто мечами машут любо-дорого посмотреть, а вот как именно не описывают. Здорово было бы на это в действительности глянуть. Только как такое возможно? Против него выйти? Чего-то меня такая мысль не греет, и даже желания не возникает подобным способом тайну мастерства узнавать – жизнь дороже.

Беллатор оказался велик ростом, выше Гертруды на ладонь точно, широкоплеч, с неулыбчивым взглядом льдисто-голубых глаз уроженца северных провинций союза. Облачен был в довольно легкий доспех: бригантину с бархатной основой, пронзительно синего цвета, наплечники и наручи, дополнительно усиленные на левой руке. На голове у него – неглубокий круглый шлем с длинным наносником, а на поясе меч, который я прежде никогда не видела.

В это время на площадь ступили первые боевые братья в цветах своих орденов: августинцы в зеленом, а иеронимцы в темно-лиловом. Они шли двумя колоннами, каждая из которых возглавлялась знаменосцем, несущим полотнище на высоком штандарте с изображением святого покровителя. Следом, построившись в ряд по десять, шли, сверкая доспехами, лучшие воины ордена, и ауберга в частности. После, отставая от них на пару ярдов, рослые монахи в снежно-белых одеяниях мерной поступью, чуть враскачку на большом изукрашенном цветами помосте, несли позолоченный крест, увитый терниями и розами. И тот час же многоголосый перезвон охватил площадь, колокола на всех храмах откликнулись разом. Он поплыл, заполняя окрест. Толпа радостно взорвалась приветственными криками. Затем пошли юные послушники и аколиты, в белых расшитых стихарях с корзинами в руках, украшенными лентами. (Аколит (лат. acolythus, – сопровождающий, служащий) – (автор) – церковнослужитель-мирянин ребенок, который выполняет определенное литургическое служение. Чаще всего этот ребенок в дальнейшем пойдет по стопам священнослужителя. В обязанности аколита входит зажжение и ношение свечей, а также ряд других функций. Стихарь – короткое (до середины бедра) облачение из легкой белой ткани, по покрою – рубаха с присборенными на кокетке рукавами и передним и задним полотнищами) Они разбрасывали перед собой и в стороны лепестки роз и пшеницу – символы райской жизни и нынешнего благополучия на земле. Люди протягивали к ним руки в надежде поймать пшеничные зерна, ведь кому достанется хотя бы одно, будут счастливы весь следующий год. За ними, под переменивший тональность колокольный перезвон появились двое носилок с золотыми ковчежцами со святыми мощами апостолов Иеронима и Августина. Дюжие братья, обличенные в альбы, по трое с каждой стороны положили ручки носилок себе на плечи, и ровным шагом двигались по бело-алому ковру, устилающему камни. (Альба – одеяние белого цвета (или совсем светлого оттенка иного цвета) покроя длинного платья до пола, с длинными рукавами, скроенное таким образом, что плотно прилегает к телу.) Восторженный вопль, раздавшийся в момент, когда мощи показались на площади, перекрыл даже звуки праздничного благовеста.

Тут стоящие на площади беллаторы слаженным движением, все как один обнажили свои странные мечи и вскинули их в приветственном салюте. Я сразу же принялась его разглядывать у ближайшего ко мне ко мне воина. Клинок оказался прямым, но с нехарактерной заточкой – полуторной, словно у фальшиона. Лезвие хоть и носило следы многочисленных рубок, было выполнено из очень хорошей стали, такой, что мне аж завидно стало. А еще оно оказалось довольно длинным, два с половиной фута точно, и широкое, я даже заметила утолщение ближе к концу. Утяжеление что ли? Эфес весьма необычный: рукоятка под одинарный хват, а перекрестье уж вообще ни в какие ворота не лезет – ассиметричное, в форме неглубокой чашки, но как-то задранной в сторону, словно бы руку прикрывающее. Оно что должно защищать кисть бойца? (Героиня впервые видит перед собой ранний вариант палаша) Воин перехватил мой изучающий взгляд, задержал на мне свой, посмотрев в упор пару секунд, словно вьюгой по коже продрал. Ох… Вот обмороженные буркала! Я постаралась принять незаинтересованный вид, и поспешила переключить внимание на продолжающую двигаться процессию.

Показался богато украшенный паланкин, в котором восседал Его Святейшество Папа Геласий IX в белой парчовой каппе и митре, с пасторалом в руках. (Каппа – верхнее облачение, по покрою напоминающее плащ-накидку, закрывающее руки на ?. Митра – прямоугольный в основании головной убор, представляющий собой две скрепленные между собой лопасти (формы пятиугольника или усеченного овала), переднюю и заднюю, с двумя тесемками, свисающими сзади. Пасторал – папский посох, с загнутым верхним концом.) С абсолютно прямой спиной он сидел, не касаясь кресла. Взгляд его был невозмутим и безмятежен. Вслед ему понесли не менее красивые портшезы с главами празднующих орденов. Правда, место командора августинцев его высокопреосвященства Урбана, сейчас занимал епископ Бернар, в парадной сутане, подпоясанной широким полотняным поясом с белой окантовкой и кистями, в епископской шапочке на макушке. А вот кто же вместо адмирала Форсина? Того я знала, поскольку видела, когда была неподалеку от Святого города в гавани Исбаунт. Неужели прежний командор почил в борзе? Надо же, а я ничего и не знала. Однако нового командора иеронимцы, похоже, себе еще не выбрали, поскольку в портшезе сидел епископ в одеянии первого достойного доверия, только выражение лица у него было как у человека очень недалекого. Ну ладно, не мне судить об уме священнослужителей пресвитерия. Далее, конечно же, пронесли Ее Благочестие Саскию, родную сестру нынешнего главы Святого Престола. Вот сморщенная урючина! Как всегда в черном! Даже в праздничный день не изволила поменять цвета одежд. Мне отсюда было видно, насколько хмурым взглядом благочестивая окидывала площадь и радостную толпу, плотнее поджимая и без того тонкие губы. А потом пошли священнослужители саном поменьше: епископы, епископы-суффраганы, прелаты, прокураторы и прочая шушера. Процессия растянулась минут на десять.

Я вытягивала шею, вставала на носки, стараясь увидеть, что же делается впереди, поскольку рассматривать мимо-проходящих и мимо-проносимых у меня не было ни какого желания. Там пред Главным Собором должно было разворачиваться основное действо. Несмотря на свой немаленький рост, мне не удавалось разглядеть происходящего. Ах ты ж! Посмотреть-то охота! Я принялась толкать локтем в бок старшую сестру.

– Чего? – недовольно спросила она, тоже приподнимаясь на цыпочки.

– Ну что там? – спросила я, стараясь перекричать шум толпы.

– Где? – сначала не поняла меня та. – У собора что ли?

– Ну!

– Хреново видно, – пояснила Герта, безуспешно пытаясь рассмотреть поверх голов.

У меня мелькнула идея; опершись сзади на плечи старшей сестры, я подпрыгнула вверх. Мне удалось разглядеть, как дюжие братья сняли с плеч паланкин Папы, и как он сошел на мостовую перед собором.

– Ты что творишь?! – взвилась Гертруда, после того как я подскочила вверх. – Совсем рехнулась?!

– Ты что?! Интересно же! – пояснила я, прижавшись щекой к ее уху.

Колокола слаженно выдали последний сложный перезвон и умолкли. На мгновение наступила оглушающая тишина, а потом площадь наполнилась приглушенным гулом многотысячной толпы. Я рискнула подпрыгнуть еще раз; чтобы немного задержаться, уперлась руками в плечи сестры. Едва опустилась на мостовую, как Гертруда шустро развернулась ко мне.

– Еще раз так сделаешь, тебя выкинут вон! – пообещала она. Мы стояли нос к носу, вернее нос к подбородку, поскольку теснота и давка была еще та.

– Я же только посмотрела, – оторопело выдала я.

– Это ты потом беллаторам объяснять будешь, – прошипела она. – Они уже на тебя косятся. Ты вроде первая из нас должна соображать: что можно делать, а что нельзя!

Я ничего не ответила, только фыркнула и бросила взгляд на воина стоящего слева: тот неотрывно смотрел на меня. Вот блин! Ладно, попробуем по другому. Склонившись к Марку стоящему сбоку от меня, и, бросив ему на ухо: 'Не пугайся!', – ухватила его за пояс и приподняла вверх.

– Видно? – поинтересовалась я, стараясь пристроить его зад на своей груди.

– Да! – раздалось сверху.

Я, поудобней перехватила парнишку, буквально усаживая его себе на левое плечо, и искоса посмотрела на беллатора. Тот напряжено бросил взгляд в нашу сторону, но, видимо решив, что мальчик не представляет опасности, не стал зацикливаться только на нас, а продолжил напряженно разглядывать толпу.

– Ну? – нетерпеливо спросила я, одновременно подкидывая Марка, чтобы он не съезжал вниз.

– Его Святейшество Папа Геласий стоит лицом к храму, – прокомментировал парень увиденное, потом, помолчав минуту, продолжил: – А теперь разворачивается к нам. Говорит что-то. Даже руки простер. О!

– Что? – Гертруда, тоже не видя происходящего, заинтересованно вскинула взор на Марка.

– Ему один из епископов празднующего ордена руку целует, – пояснил тот. – А теперь другой. Папа что-то им говорит, а они кланяются. Ух ты ж! Мощи в храм понесли. Похоже не пройдут в двери… Не-е… Прошли. А сейчас хор строится.

– Какой? – подала голос Агнесс впервые за пол часа.

– Обычный, – даже немного удивился Марк. – Тот, который всегда в Главном Соборе поет.

– И что они будут делать? – спросила девочка.

– Ну ты глупая! – протянул пацан удивленно. – Петь, конечно!

– Сам ты глупый! – возмущенно вскричала Агнесс.

– Так, все! – я опустила паренька на землю. – Раз хор будет петь, значит, ничего пока интересного не будет.

– Почему? – Марк удивленно изогнул бровь, почему-то отдаленно напоминая мне в этот момент епископа Констанса. – Там много чего интересного. Поднимите меня, я еще посмотрю.

– Ну ты хитер парень, – протянула я, восхищенная его наглостью. – Ты ж все-таки не пушинка чтоб тебя часами на груди таскать. Будут самые интересные моменты – подниму, а так терпи.

– А как вы узнаете, что момент самый интересный? – лукаво спросил тот.

– Стой, вымогатель! – я постаралась спрятать невольную улыбку. Вот шалопай! Поди из своих родителей, пока был дома, веревки вил. – Как станет тихо, так и будет тебе самый интересный момент.

И тут хор запел. Слаженное многоголосье перекрыло шум толпы, да и люди притихли. Грянули первые слова: 'Gloria in excelsis Deo. Et in terra pax hominibus bonae voluntatis.' (Слава в вышних Богу. И на земле мир людям доброй воли.) Люди стали опускаться на колени. На мгновение мне стало видно, как Его Святейшество с епископами и прочими высшими священнослужителями входят в главный храм, а потом и я опустилась на мостовую.

Служба шла более часа. Для людей оставшихся снаружи собора она дублировалась хоральными песнопениями. Мы то опускались на колени, то снова вставали. Становилось немного скучно и неинтересно. Нам ничего не было видно через такое количество народа, лишь когда ряды перед нами опускались, мне на несколько мгновений удавалось рассмотреть что творится там впереди.

По моим прикидкам скоро служба должна подойти к концу. И точно: через пять минут по толпе прокатился восторженный гул, но его перекрыл раздавшийся голос основного соборного колокола. Я, ни слова не говоря, подхватила Марка за пояс и вновь закинула себе на плечо.

– Его Святейшество выходит, – тут же принялся докладывать парнишка. – Епископы за ним. Опять мощи выносят.

– А чего они с ними делать будут? – спросила заинтригованная Агнесс. Удивительно! Похоже, девочка никогда не была ни на одном крупном празднестве, когда совершается не только церковное богослужение, но и когда молящиеся удостаиваются освящения города реликвией.

– Вокруг стен пронесут, – пояснил ей Марк с превосходством в голосе, и тут же добавил: – Ну ты и темная!

Агнесс вспыхнула как факел, было видно она с трудом сдерживается, чтобы не сказать какую-то гадость. Девочка стояла, яростно глядя на мальчишку, а тот, видя, что умудрился-таки ее достать, хитро улыбнулся, и как ни в чем не бывало, продолжил рассказывать об увиденном.

– Все. Папа садится в паланкин, сейчас его понесут с площади. А перед ним снова строятся боевые братья с флагами. Угу. Точно. Сейчас тронутся. Ага. Пошли.

Я поставила паренька на землю. Н-да, несмотря на кажущуюся легкость, руки-то он отмотал – будь здоров!

Мы стали дожидаться, когда Его Святейшество Папу Геласия IX пронесут мимо нас. Надо же, никогда не думала, что самый главный и важный человек в Церковном Союзе столь тщедушен телом. Прям как епископ Констанс. Только вот думается мне, что дух его раз в десять посильнее моего будет. А уж ум?! Тут и говорить нечего.

Агнесс высунула голову между моей рукой и плечом Юозапы. Кстати, сестра простояла молчаливо все шествие и последовавшую за ним службу. Странно, почему она себя так ведет?… Ладно, захочет сама расскажет. Углубившись в раздумья, я, тем не менее, попыталась было задвинуть девочку назад, но она принялась сильно возмущаться. Пришлось сдаться: в самом-то деле пусть хоть конец толком разглядит.

Обратно прошествовали знаменосцы, боевые братья, потом пронесли ковчежцы с мощами, следом Папу в паланкине, рядом с ним неизменно восседала его сестра Саския. Мне даже смотреть на нее было страшновато. Говорят, что она та еще змеища, даже пострашнее кардинала Слушающих. Вслед им в открытых портшезах протащили заместителей командоров орденов. Н-да… А я почему-то ожидала большего! Думала и обратная процессия будет столь же пышной. Выходит, что нет.

Тут меня в спину начала тыкать Гертруда.

– Ты глянь, глянь! А этот-то все еще живой!

– Кто? – недоуменно переспросила я, разглядывая братьев и епископов, которых те проносили мимо нас.

– Да вон же! Разве не видишь?!

– Ой, блин! Правда! Нифига себе! – удивленно выдохнула я.

– Кто? Кто? – тут же встряла в разговор Агнесс. – Покажите кто?

– Лучше скройся, – почему-то мрачным голосом посоветовала ей Юозапа. Сестра была на удивление неулыбчива, в отличие от сегодняшнего утра.

– Почему? – сразу же обиделась девочка. – Вечно вы так! – она чуть помолчала, а потом в полном обалдении выдала: – А это кто такой??? А что у него с лицом?

– Да скройся ты, – Юза толкнула ее плечом, но Агнесс лишь покрепче вцепилась мне в руку и продолжила разглядывать толпу.

– Нет, ну правда, а кто это? И почему он так внимательно на нас смотрит?

– А вот теперь действительно скройся, – мертвенным голосом потребовала я. Девочка мгновенно послушалась, даже встала за спиной у Гертруды.

Я же напряженно встретила неприятный взгляд самого известного епископа в Церковном Союзе, в самом неприятном смысле этого слова. У меня возникло ощущение, будто бы по позвоночнику ледяным сквозняком повеяло, а в груди стало тесно и тяжело, все прежние пакостные предчувствия ожили вновь.

– Ох ты ж! – тоже выдохнула стоявшая сзади Гертруда. – Вот вылупился! Помнит стервец!

– Еще бы, – ухмыльнулась я печально. – Ему тогда от Берны мало не показалось, ты ж сама рассказывала. И надо было сегодня так нарваться!

– Да кто ж знал-то?! – сердито бросила старшая сестра. – Нет, ты посмотри, даже оглядывается! Все настроение гад испортил!

Все оставшееся время, пока мимо нас проходили остатки процессии, мы стояли мрачные и немного подавленные. Многие верующие последовали за ковчежцами со святыми мощами, которые теперь будут обносить вокруг города, освещая его.

Потом, когда основная масса народа схлынула, мы немного посовещались и решили просто погулять по городу. Марк, не заметивший нашего состояния, тут же вызвался все показать.

Однако стоило пройти пару улиц, как настроение поднялось вновь, мы начали улыбаться, шутить, забыв об инциденте. Марк забежал вперед, затерявшись где-то в толпе, и тут Агнесс поинтересовалась:

– Вы мне так и не сказали, кто это был?

– Да святой сифилитик, – отмахнулась от нее Гертруда.

– Святой кто-о-о?! – протянула девочка.

– Святой сифилитик, – четко разделяя слова, произнесла я, благо такое можно сказать, поскольку мальчишки не было рядом.

– Он ваш знакомый? – похоже, Агнесс по-прежнему не поняла, что я ей сказала.

– Что ты! Господь миловал! – я аж вздрогнула, но пояснила: – Но его каждая собака в союзе знает.

– А почему он тогда так пристально смотрел на тебя?

– С чего ты взяла? – я недоуменно взглянула на девочку.

– Скорее он смотрел на меня, – пояснила ей Гертруда. – Так что не сочиняй.

– Нет, – мотнула головой Агнесс, продолжая настаивать на своем. – Именно на Есфирь, я это точно поняла.

– Да ну тебя, – я отмахнулась от ее предположений. – Скажешь тоже! Он меня знать не знает. И надеюсь, не узнает никогда! – добавила я с чувством.

Девочка чуть помолчала, а потом продолжила расспросы:

– А что у него было с лицом?

– Блин, Агнесс! – не выдержала я, видя, что Марк возвращается. – Если это так интересно, то давай все расспросы ты продолжишь в келье. Хорошо?

– Ладно, – недовольно буркнула та, но отстала.

К нам подлетел Марк.

– Давайте пойдем на площадь Бирага, там говорят, диковинных зверей из Похгуда показывают. Пойдемте а? – принялся просить он.

Марк потащил нас сначала на площадь Святого Бирага, потом на улицу Виеринитов где посмотрели, как монахи ордена Святого Теодора Заступника показывают поучительные истории из жизни равноапостольных братьев, когда те еще не стали святыми, но уже понимали свое предназначение. Глядя на разворачивающееся перед нами действо, я невольно поняла, почему в народе не очень любят теодорианцев: вечно они чего-нибудь переиначивают в угоду современным веяниям. Не успеешь приспособиться к одной трактовке жизнеописания какого-нибудь Святого, так они умудрились уже что-либо поменять, объявив прежние тексты ересью. После представления устроенного братьями мы неожиданно поняли, что за этот длинный день успели порядком проголодаться, и заикнулись было, о возвращении в ауберг к августинцам, как мальчик тут же заявил, что знает, где в этот праздничный день кормят, раздавая еду всем желающим. Поскольку обратно в келью еще не хотелось, мы согласились и отправились вслед за нашим провожатым. Марк привел нас к большущей полевой кухне, где в пяти огромных котлах варилась какая-то похлебка. Пристроившись в конец очереди, мы дождались своих порций. М-да… Однако… Все что раздавали бесплатно, оказалось не очень хорошего качества жидким просяным супом, с редко плавающими кусочками моркови и лука. Хотя с голодухи и это варево пошло 'на ура'. Потом мы еще погуляли по городу, и тут Марк предложил нам полюбоваться на парк, который находился возле Паласта Святого Престола.

– Знаете, – взахлеб принялся рассказывать нам мальчишка. – Сегодня первый раз за этот год туда будут допущены все желающие!

– А что там такого в этом парке? – недоуменно уточнила старшая сестра. – Ну посадили пару цветочков, может еще пару дорожек протоптали…

– Вы не понимаете, – сокрушался Марк, чуть ли не бегом таща нас к паласту. – Я там однажды был и все-все видел! Вы точно не представляете, какая там красотища!

И действительно, когда мы пришли, от восхищения пропал дар речи. Идеально правильной формы деревья, невообразимые по величине клумбы с какими-то цветами, названий которых я даже и не знала. Они разноцветным ковром от желтого, до бордового устилали все свободное пространство, а тропинки между ними были посыпаны розовым песком, привезенным аж с дальних провинций Бараза. Аллеей росли стройные высокие деревья, похожие на свечки. Я подошла к одному из них, и даже прислонилась к стволу, вдохнув удивительный и ни на что не похожий запах.

– Это кипарис, – пояснил мне Марк с видом знатока. – Они вечнозеленые.

– То есть? – я лениво приподняла одну бровь, опираясь спиной об ствол и дыша странным, но очень понравившимся мне ароматом. Он напоминал мне можжевельниковые заросли, по которым я любила прятаться в раннем детстве от отца.

– Листья у них никогда не опадают.

– Угу, – кивнула я, продолжая купаться в приятных воспоминаниях.

До вечера мы бродили по дорожкам парка, любуясь прелестью природы и поражаясь умению братьев, что создали такую красоту. А после когда солнце стремительно начало опускаться за горизонт, неохотно покинули его и принялись прощаться с Марком. Мы с сестрами по очереди обнялись с мальчиком, пожелали ему удачи и не вешать нос в любых обстоятельствах. Он тоже пожелал нам доброго пути, говорил, что ему очень грустно расставаться с нами. Да и нам самим было невесело, поскольку всего лишь за день мы умудрились сильно привязаться к этому шалопаю. Даже жаль было оставлять его здесь, в городе, где он напрочь никому не нужен. Я обнадежила его, что мы однажды встретимся, хотя сама прекрасно понимала, судьба еще не скоро забросит нас в эти края. Прощались мы тепло и долго, но, все же, доведя мальчика до ворот ауберга его ордена, вынуждены были расстаться с ним.

Закат в Sanctus Urbs был весьма стремителен: спустя четверть часа, когда солнце своим краем только касалось края морской глади, становилось сумеречно, а еще через четверть совсем темно. Поэтому до своей кельи мы добрались уже по полной темноте.

– Фух! Ну и находилась же я за сегодня, – выдала Гертруда, снимая сапоги с усталых ног.

– Ага, – согласилась я, в изнеможении плюхаясь на топчан. – Нагулялась на год вперед.

Юозапа прогнулась в пояснице, издав протяжный стон:

– Ох, как хорошо! – добавила она, выпрямляясь, и тут же перескочила на другую тему: – Ну что завтра снова в дорогу? – я покивала.

– Бедные, бедные наши зады, – простонала Гертруда.

Она уже сняла покров и рясу, налила воды в таз и принялась умываться, отфыркиваясь. Я тоже стала разоблачаться, избавляясь от верхней одежды. Агнесс, потоптавшись возле общего с Гертрудой топчана, повздыхала, а потом, бросая на нас вопросительные взгляды, начала откалывать покров.

Когда мы уже лежали на своих местах, я не выдержала:

– Агнесс, ну что ты так на меня смотришь? Хочешь спросить – спрашивай.

Девочка немного помялась, повертелась у себя наверху, но потом все же видимо не выдержав, приподнялась на локте и, не поднимая на меня глаз, задала вопрос:

– Я так все-таки тогда так и не поняла, почему этот мужчина такой странный был? – она смущенно принялась теребить кончик одеяла.

– Какой мужчина? – не сориентировалась я.

– Ну там, в процессии, – пояснила она все больше смущаясь, и еще тише добавила: – Конечно, я многого не знаю, но иногда вы говорите мне какие-нибудь вещи, а я совсем теряюсь, не понимая, о чем идет речь.

– Нашла чем интересоваться, – фыркнула Юозапа, мне было слышно, как она поворачивается на бок, а потом сестра неожиданно добавила: – Кстати, Герта, ты так толком и не рассказывала, что тогда с Берной произошло.

Гертруда вздохнула, почесав затылок через горжет, откашлялась, немного смущенно.

– Блин, девочки: вы что как спросите, так спросите.

– Ну не томи, – поторопила ее сестра. – Фиря вон знает, а я до сих пор нет.

– Да что я там знаю, – бросила я вверх. – Мне тоже до сих пор не известно, почему факел не загорелся.

– Тебе только про факел не известно, а мне вообще мало чего, – недовольным тоном возразила мне Юза. – Так что не гони лошадей, пусть Герта по порядку рассказывает.

– Ой, было б что рассказывать, – как-то печально и немного с надрывом начала старшая сестра. – Дело было восемь лет тому назад. Вы ведь помните, что тогда командиром нашей четверки была Бернадетта?

– Помним, помним, – подтвердила я. – Еще бы такое не запомнить: мы тогда без ее дозволения и чихнуть не смели.

– Ну так вот, я тогда еще тоже не была старшей сестрой, тебя и Юзу только-только из младших в простые сестры перевели…

– Спасибо что напомнила, – буркнула Юозапа. – Что я уже столько лет в простых сестрах хожу.

– Нет, я не поняла, кто просил рассказывать, ты или я?! – возмутилась Герта.

– Ладно, давай дальше, – отмахнулась та.

– На чем я остановилась? А! Короче, вы тогда с Есфирь в монастыре были: Фиря после ранения отлеживалась, а тебя то ли куда-то услали, то ли еще чего.

– Я тогда в молитвенной келье месячную епитимию отбывала, – нехотя пояснила Юза. – Молодая была, строптивая.

– Мать отправила нас с Берной в Шийен, близ свободного города Маребург, что в Канкуле. В общем, прибыли мы туда, остановились в местном госпитале. Кстати госпиталь там далеко неплохой, что б вы знали. А в ту пору, там тоже остановился этот паскуда. Ну и как-то вечером, после вечери решил подступить к Бернадетте. Разум у него, что ли от ее красоты помутился или не знаю что там, но приставать он стал к ней нешуточно. Берна сначала даже не поняла; не мне вам объяснять насколько она истовая дочь Веры. Но когда он руки потянул, да чуть ли не прилюдно рясу задрать попытался, то тут что было! Мама дорогая! Как она его отмудохала! Он кровью харкал! Блин, да его вообще едва живого с госпитального двора унесли! Если бы я тогда все это не увидела и не остановила ее, то сестра бы точно грех на душу взяла.

– Нашел к кому приставать, – скорее презрительно, чем возмущенно фыркнула Юза.

Гертруда тем временем продолжила:

– Берну тогда тут же повязали, но она не сопротивлялась, и даже сама навстречу конвоирам пошла. Те прекрасно понимая, что сестра была во всем права, даже пальцем к ней не прикоснулись, только в карцер заперли. Я в этом госпитале неделю безвылазно просидела, умоляя настоятеля выпустить ее, но куда там. Этот гад, когда очнулся, первым делом потребовал, ссылаясь на свой сан немедленной выдачи сестры дознавателям ордена Ответственных, поднял все свои епископские связи. Неделю спустя, когда он уже ходить кое-как смог, Бернадетту в Корпин перевезли к ближайшим дознавателям прямо в руки. Мне что оставалось? Я следом за ней дернула. Там конечно, первым делом сестру в оборот взяли, и допрос повели. Но вы же знаете Берну: от ее правдолюбия даже дознаватели тихо присели! Она с порога все им выложила, даже чуть ли не покаялась, а после припечатала, мол, таких людей, порочащих слово и истину Веры как злостных еретиков жечь надо, тем самым, спасая их души. Причем говорила она не так, как я вам сейчас рассказываю, а как в святых книгах пишут.

– А ты откуда знаешь, что она говорила на допросе? – спросила у старшей сестры Юозапа.

– Оттуда. Берна же сразу на предварительном допросе заговорила; а по правилам, если преступивший церковник добровольно в своих деяниях с первого же раза сознается, то рядом с ним должен быть его брат или сестра по ордену и вере. Вот и представьте: камера, инструментарий палачей кругом, и сидит наша Бернадетта на табурете точно ангелок: руки на коленях сложила, глаза на пол лица, и серьезная до жуткого сумасшествия в речах. Мне поначалу от окружения этого было страшно, но когда Берна заговорила, тут даже матерых дознавателей мороз по коже продрал. Допросы длились дней десять точно, по-моему, у тех дознавателей даже крыша от такого немного поехала. Они спрашивают: 'Ты, дочь наша, такое непотребство сделала?', – а Берна им отвечает, что я. Они дальше: 'Признаешь ли ты себя виновной в этом?', – та: 'Признаю'. Те: 'Раскаиваешься ли ты в деянии своем?', – а Берна им: 'Нет, не раскаиваюсь…'. И снова долодом, как будто по Писанию читает. И ведь цитирует-то дословно, ни к чему не придерешься. Дознаватели вроде пытать ее собирались, так Берна чуть ли не добровольно к дыбе ломанулась. Я аж обалдела сперва, но потом сморю: дознаватели тоже тихо фигеют. Еще дней на пять ее в покое оставили, запрос куда-то в верха отправив. Не знаю, что бы на самом деле вышло, поскольку тут и я во всю эту круговерть влезла, наплевав на сохранность своей шкуры. Чуть ли не на дыбу с Берной полезла, но на наше счастье в Корпине проездом оказался епископ Констанс. Сестру тогда уже на костер затащили, осталось только факел поджечь, а тут на площадь епископ прибыл. Берна тогда, похоже, в озарении была, или я не знаю, как все это назвать, но перед тем как должны были огонь развести, она речь выдала. Я на всю оставшуюся жизнь запомнила эти слова: – 'Я безмерно благодарна Господу за сей урок, м если Ему угодно, и я грешна, то пусть праведный огонь спасет мою душу, очистив от скверны мирской'. Без надрыва так сказала, спокойно, но вся толпа, что собралась посмотреть на представление, услышала.

– А дальше что? – Агнесс в нетерпении свесилась со второго этажа топчана.

– Что, что… – Гертруда словно вновь переживала те события. Лицо у нее было серьезное, напряженное, скулы заострились, даже казалось, голос стал жестче. – Факел не загорелся. Палач трижды пытался высечь огонь, и трижды ничего не получалось. Толпа обмерла от случившегося. И тогда видя все это действо, вмешался епископ Констанс. Он потребовал бумаги по делу, бегло их просмотрел, а потом, воспользовавшись своим саном, повелел отпустить сестру, заявив, что сам Господь Бог не желает ее смерти. Вот такие дела. Берну, правда, после этого дела сразу же до простой сестры понизили, а тебя Фиря махом в старшие боевые сестры подняли, и назначили двадцатиоднолетнюю соплюху в командиры.

– Да помню, я помню, как чуть ли не через ступень перепрыгнула, – подтвердила я, вздыхая. – Мне, между прочим, это до сих пор аукается. Все сестры в боевых четверках командиры как командиры, а я не пойми что! Ни приказать, ни потребовать не в состоянии. Все упрашивать, уламывать, да уговаривать приходится.

– Я одного не понимаю, – озадаченно спросила Юозапа, пропуская мимо ушей мои последние слова. – Как Берна смирилась с потерей не только лидера четверки, но еще и ступени сестринского звания?

– А это уж ты, что полегче спроси, – посоветовала я ей. – Знаешь, что она мне заявила, после того как мы в мгновение ока крутанулись, поменявшись с ней местами?! Ты, говорит, Есфирь, на меня не обижайся, что тебе в столь юном возрасте приходится на себя ответственность принимать, и знай что я, как подчиненная тебе сестра смиренно приму твое любое решение как командира.

– Что прямо так и сказала?! – не поверила мне Юза.

– Угу, так и сказала, – подтвердила я, усаживаясь на кровати. – Так что не вы одни в обалдении от речей нашей боевой сестры ходите.

– Ничего себе, – удивленно протянула Гертруда, тоже садясь и глядя мне в глаза. – Н-да, Бернадетта умеет ошарашивать окружающих.

Юозапа, не выдержав, тоже решила присоединиться к нам, поэтому спустилась с верха, захватив с собой одеяло, и уселась у меня на постели.

– Слушай, Гертруда, – заговорщическим тоном начала она. – Ты мне только одно скажи, ты что-нибудь с факелом тогда делала?

– Каким факелом? – не поняла старшая сестра.

– Ну тем самым, которым Берну на костре должны были поджечь?

– Нет! – твердо отрезала та. – Чем угодно тебе поклянусь, даже близко к нему не подходила.

– Нет, ты, правда, хочешь сказать, что не причастна к тому, что он не загорелся?! – я вскинула брови чуть ли не до середины лба.

– Сестры я когда-нибудь вам врала?! – похожая сестра даже обиделась на наше дружное неверие. – Я готова спасением души поклясться, но я не касалась его, и даже не видела до того момента, пока палач его попытаться зажечь! Хоть верьте, хоть нет, но я считаю, что это было чудесное проявление Божьей воли.

Мы замолчали потрясенные услышанным. Обычно ведь как считается: чудо – это тщательно подготовленное событие, скрытое от посторонних, а потом преподнесенное в нужном свете. А тут на твоих глазах, с твоими близкими людьми происходит невероятное спасение!

Агнесс завозилась у себя наверху, а потом спустилась в обнимку с одеялом и, завернувшись в него, прижалась к теплому Гертиному боку. В отличие от нас, на нее рассказ старшей сестры не произвел такого впечатления. Наверное, потому что она совсем не знала сестру Бернадетту, а мы с ней бок о бок больше десятка лет провели.

Девочка пригрелась, а после, не вытерпев, снова озвучила свой вопрос, с которого начался этот нелепый разговор:

– А вы мне так и не ответили, почему у виденного на процессии мужчины было такое странное лицо.

Я даже покраснела от смущения, не представляя себе каким образом рассказать нашей любопытной красотке о подобном.

– Слушай, дорогая моя, где же ты воспитывалась, что даже таких распространенных слов не знаешь?! – пытаясь открутиться от вопроса, я начала свой разговор издалека.

– В нашем замке в Фуртоке, – честно ответила мне Агнесс. – Под присмотром трех нянек и тетушки Луизы, – и тут же пояснила: – Тетя Луиза это старшая сестра моего отца. Она никогда не выходила замуж, и поэтому жила с нами. Папа никуда не брал меня с собой, даже когда ездил в столицу. И когда мама уезжала с ним в разные путешествия, меня все равно оставляли под присмотром все тех же нянюшек и тети Лу.

– Ну тогда ясно, – фыркнула я. Так вот откуда берутся такие вот тепличные растения. Теперь становилось абсолютно понятно, почему девочка ничего не знает о неприятной стороне жизни. Но похоже, теперь нам придется ее многому учить, объясняя что хорошо, а что плохо.

Я глубоко вздохнула, собираясь с силами и стараясь побороть смущение, вызванное предстоящим рассказом, начала:

– Дорогая моя, понимаешь, есть такая болезнь, называется сифилис… – слова дальше не желали выдавливаться из горла. Я прокашлялась, попыталась усесться поудобнее, сложив ноги одна за одну. – Дурная болезнь…

– Почему именно дурная? – Агнесс удивленно посмотрела на меня. – Когда болеешь, любая болезнь – это дурно.

Я с силой выдохнула, всколыхнув неровно-стриженную челку, выбившуюся из-под горжета.

– Так! Попробуем по-другому, – сказала я после некоторого молчания. Сестры сочувственно смотрели на меня, стараясь подавить в себе смех, однако на помощь не спешили, предоставив объяснять щекотливую тему самой. – Скажи мне: что ты знаешь о домах терпимости?

– Судя по названию, там что-то терпят, – пояснила мне девочка с весьма серьезным лицом. Все! Я не могу! Девочки уже едва не рыдали от распиравшего их хохота, мужественно стараясь удержать ровное выражение лиц.

– Х-гм!!! Ну, можно сказать и так, – согласилась я, после того как смогла отдышаться и продолжить говорить. – Так вот в таких домах неприлично ведущие себя мужчины получают эту дурную болезнь, – я с трудом умудрялась подбирать слова. Выходило коряво.

– А почему именно там? – девочка ничего не поняла из моего путанного объяснения.

– Да потому что туда ходят, кто не попадя!!! И разносят!!! – не выдержала и рявкнула я, но постаравшись взять себя в руки продолжила: – А Господь завещал тем, кто не служит Ему, то есть людям простым, жить в законном браке, быть мужьями и женами, – и все-таки вновь не сдержавшись, добавила: – А не шляться на сторону! Тогда и пакости никакой не будет!

– А если муж с женой живут, то не будет? – уточнила Агнесс, похоже еще не до конца понимая, на что я намекаю.

– Не будет, – подтвердила я. – Муж берет жену добропорядочную, непорочную… Для доказательства этого простыни наутро после свадьбы вывешивают. Мудрый обычай.

Девочка помолчала, видимо размышляя о чем-то своем. Я уж было обрадовалась, что пытка закончилась, но не тут-то было! Она задала следующий вопрос:

– А муж тоже должен быть непорочный?

Девочки не выдержали: Гертруда засмеялась, развернувшись и уткнувшись лицом в подушку, а Юозапа просто закатилась в голос, ни капельки не скрываясь. Только вот мне было не до смеха: я не знала, куда себя деть от смущения. Объяснять такие вещи было выше моих сил. Поэтому я вновь прочистила горло и выдавила из себя:

– В идеале, да.

Девочка странно посмотрела на меня, а потом, собравшись с силами, задала свой главный вопрос:

– А что между ними происходит?

– Агнесс!!! – хором рявкнули мы, теперь уже втроем утирая слезы и смущаясь одновременно. – Ты у кого спрашиваешь, не забыла?!

Девочка покраснела как маков цвет, замялась и спрятала зардевшееся лицо в одеяле.

А мы смеялись, уже держась за животы. Блин! Вот правду говорят – и смех и грех!

Кое-как успокоившись, Юозапа собралась было полезть к себе, как наша стеснительная красотка вновь огорошила нас вопросом:

– Так я не поняла, а что же было у него с лицом?

Юзу словно паралич хватил: сестра так и застыла в полуподъме с моего топчана. Я же стукнулась головой о стену от неожиданности, прикусив себе язык. Гертруда сначала тоже замерла, но потом, справившись с эмоциями, ровным голосом постаралась пояснить:

– Эта самая дурная болезнь такими язвами у человека на лице проявляется.

– Ой, жуть какая! – вздрогнула Агнесс. До нее похоже только сейчас дошел весь смысл моего рассказа.

А Герта продолжала:

– Поэтому его и прозвали Сифилитиком.

– А почему святым? – растерянно уточнила девочка.

Юозапа плюхнулась обратно.

– Да потому что для всех была придумана сказочка, что его преосвященство принял чужую болезнь из любви к ближнему, совершая тем самым богоугодное деяние и избавив его, то есть ближнего своего от страдания. Святой человек! Угу. Да такие только позорят наше одеяние! А-то по лицу у него не видно от кого и какую болезнь он принял! Меньше бы в каких-нибудь 'резвых ласточках' в свое время скакать надо было! – жестко выдала она. – Об этом все давно знают. Только я одного понять не могу: как он еще в церкви епископом-то считается?!

– Да обыкновенно, – пожала я плечами. Прикушенный язык немного болел. – Деньги могут все.

Сестра дернулась от отвращения и вновь полезла к себе.

Мы улеглись, погасив свечку, и тут в темноте Агнесс вновь поинтересовалась:

– Как того епископа зовут на самом деле? А то все Святой Сифилитик, да Святой Сифилитик.

– А мы разве не сказали? – переспросила я.

– Не-а.

– Епископ Сисварий.