"Аберистуит, любовь моя" - читать интересную книгу автора (Прайс Малколм Malcolm Pryce)Глава 11Иа разглядывал пуговицу через увеличительное стекло – как, бывало, на спор искал мяч на «волшебной картинке». – Да-с, – произнес он. – Они самые. – «Лига Милостивого Иисуса»? Он кивнул. На первый взгляд обычная черная пластмассовая пуговица, каких много: такие пришивают к старушечьим пальто. Но, присмотревшись повнимательнее к отверстиям для нити, можно было увидеть, что они расположены иначе. Два больших круглых, снизу – одно треугольное, а под ним – прямоугольное. Кроме того, и форма пуговицы была не идеально круглой, – по обеим сторонам шли углубления, отчего она смутно напоминала картофелину. Пришитые к плащу, эти штуковины не бросались в глаза. Но на свету виделось сразу: это череп. Иа отдал мне пуговицу поверх лоснящейся спины Генриетты. Я оперся руками на Генриеттино седло, ослица терпеливо стояла, глядя за леера в морскую даль. Судя по газете, Иоло Дэвиса нашли у подножия скалы. Сорванный дерн на краю обрыва показывал, где он по трагической случайности потерял равновесие. Повреждения целиком и полностью соответствовали картине падения со скалы, и никакого криминала. По крайней мере, по официальной версии. – Не те старые кошелки, что раздают брошюрки под дверью «Мулена», – продолжил Иа. – Эта пуговичка принадлежит большим девочкам: из МИКРы. – МИКРы? – Что-то вроде тайного подразделения коммандос; элитный отряд, набранный из бывших пехотинцев. Название происходит от первых букв слов «Милостивый Иисус Карает Разврат». Я присвистнул. – Официально их не существует. – И я их вывел прямо на него. Он усмехнулся: – Что проку себя винить? Они добрались бы до него рано или поздно; так бывает всегда. – Мне нужно было быть осторожнее. – Нет, Луи! – неожиданно резко оборвал меня отец. – Он попал в их список, значит, уже был обречен. Вопрос времени. Смирись с этим. – Как их можно найти? – Никак нельзя. В смысле – не получится. Или не стоит. – Ты же понимаешь, что надо. – Никто не знает, кто они и где они. Их даже почтальон обслуживает с завязанными глазами. – Ну, папа… – Да тебе-то вообще какое до этого дело? Думаешь, этот малый, Эванс-Башмак, того достоин? – Он тут ни при чем, ты же знаешь. – Что же тогда «при чем»? – Много чего. Отец замолчал, погладил Генриетту по гриве и сказал, словно бы умывая руки: – Что ж, полагаю, ты возьмешься их искать, что тебе ни скажи. Но не бери на себя вину за смерть Дэвиса. Если уж на него нацелилась МИКРа – он был живой труп. И никак иначе. Благообразный белобородый дядюшка преклоняет колена у кромки прибоя и, прищурясь, глядит в морскую даль. Вокруг него собираются дети. Дядюшка говорит: – Здесь, под этими неутихающими водами, – наша земля. Добрая, тучная земля. Земля, где наш народ сможет жать и сеять, где смех наших детей разнесется в серебре дня… Амба Полундра взяла дистанционку и выключила телевизор. – Что за собачатина! – Тихо-тихо! Незачем так выражаться. – Да кто вообще захочет ехать в Кантрев-и-Гуаэлод? – Похоже, очень многие. – Зачем тогда рекламу крутить по телевизору? – Она бросила пультик на диван и принялась расхаживать по конторе, загибая пальцы. – Пункт первый: Мозгли замыслил план возрождения Кантрев-и-Гуаэлода. Лавспун пришел от затеи в восторг. Пункт второй: Мозгли начинает какие-то другие исследования. Лавспуну это не по вкусу, и он велит музейному смотрителю ему не помогать. Потом смотритель теряет работу, а потом… – Она выдержала паузу. – А потом он падает с утеса. Мы переглянулись, как нашкодившие дети. – Пункт третий: Мозгли спрятал сочинение в хорошо известной точке, прямо под носом, и ищет женщину по имени Гуэнно. – Пункт четыре. – Подошла моя очередь. – У Эванса-Башмака имеется лоскуток чайничной попонки индейцев майя. – Попонка – валлийская, дизайн – индейцев майя… Слов; замерли у нее на губах – она глядела на двери. В дверном проеме стояла Мивануи, и виду нее был недовольный. – Эй, заходи! – Я уж, спасибо, здесь постою. Я все равно здесь не останусь. – Даже чайку не выпьешь? – Я просто пришла сказать, чтобы ты прекратил расследовать исчезновение моего кузена Эванса. Пришли мне счет за уже проделанную работу. – Ты мне ничего не должна, я ведь отказался от дела, помнишь? – Да, но я тебя уговорила. Я повернулся к Амбе: – Эй, не могла бы ты поставить чайник? – Она сказала, что не хочет чаю! – А я вот хочу. – Прям щас? – Да, прям щас! Она посмотрела на Мивануи в поисках союзника, но та просто сказала: – Свали, детка. Амба поплелась на кухоньку: – Если дело касается расследования, оно касается и меня тоже. Я повернулся к Мивануи: – Ты просто ходячая буря. – А чему ты удивляешься? Я растерялся: – Так-таки и нечему? – Да, нечему… после… после… – После чего? – После того, что ты сделал. – Что же я сделал? – Ты что, еще спрашивать будешь? Я воздел руку, как бы провозглашая временное перемирие, подошел к кухонной двери и закрыл ее нарочито плотно. – Мивануи, прошу тебя. Скажи, что я наделал? – То есть ты не знаешь? – Нет! – Тогда тем более. – О господи боже мой, – сказал я, переходя к столу, поскольку никаких других действий в голову не приходило. – Перестань играть в игрушки и рассказывай, что я там якобы натворил. Она замялась и посмотрела на меня. Я тоже посмотрел на нее и поощрительно улыбнулся. – Ты переспал с Бьянкой. Я разинул рот. – Не пытайся отпираться – она мне все рассказала. – Я не пытаюсь отпираться, я просто ошарашен. – Ты что думаешь – мы друг с другом не разговариваем или как? – Мивануи! – Нет, это надо же – из всех телок… ты заваливаешься в постель с моей лучшей подругой и думаешь, она мне ничего не расскажет? – Но Мивануи! – вновь возопил я. – С моей лучшей подругой, Луи! Лучшей подругой! Да уж, подружка хоть куда! – заорал я. А это еще что значит?! Понятия не имею, мать-его, ты ведь сама сказала мне это сделать, Мивануи! – Я… – Теперь пришел ее черед с отвисшей челюстью вытаращиться на меня. – В клубе, помнишь? – Но я же не имела это в виду! – заверещала она и, возмущенно всплеснув руками, развернулась и затопотала вниз по лестнице. Ее последние слова, брошенные через плечо, были: – Нет, ну как можно быть таким тупицей! Я остолбенело таращился на дверь. Вошла Амба. – Надо ее отшлепать, босс. – Не начинай, – предупредил я. – Я не начинаю, я просто констатирую. Она из тебя веревки вьет. – Тебя не касается. – Как раз-таки касается. – Да неужели? – Да. Во-первых, ты – мой друг, и мне не нравится смотреть, как о тебя вытирают ноги; во-вторых, подобные вещи могут сказаться на твоей профессиональной эффективности; и в-третьих, это влияет на чистый итог. – О чем ты? – Я ослышалась, или ты не собираешься выставлять ей счет за услуги и расходы? – Это не твое дело. Он подхватила свой школьный рюкзачок и невозмутимо произнесла: – Как скажешь, только подметки – не бесплатные. Второе правило частного сыщика. Не успела она выскочить за дверь, как я поднял трубку телефона и связался с Мейрионом. После обычного обмена любезностями я спросил, слыхал ли он что-нибудь про Иоло. Он, само собой, слыхал. Он слыхал все – только не мог это публиковать. – Большинство повреждений, кажется, получено в результате падения с утеса, – сказал он. – Большинство? – Ну, не все они похожи на раны от падения с утеса. – А на что они похожи? – Больше всего – на отверстия, оставленные шляпными булавками. Я вздохнул. – Еще что-нибудь? – Да, кое-что очень странное. Кто-то на мостовой перед жилым комплексом в Аберайроне сделал граффити… кровью. – Кровью? – Кровью пострадавшего. Я нахмурился и затаил дыхание. Мейрион явно припас и другие сюрпризы. – Я, конечно, не эксперт, – хохотнул он, – но, судя по всему, есть два способа это сделать. – Не томи. – Или какой-то идиот пошел к подножию скалы и собрал кровь Иоло. Или Иоло написал это сам. – Каким образом, он ведь был мертв? – Ага! – хохотнул Мейрион. – Только ведь это зависит от того, когда он это написал, не так ли? – Так, Мейрион, я знаю – у тебя есть версия. Выкладывай. – Если бы ты меня спросил, я бы ответил, что убили его перед жилым комплексом и граффити он написал сам. Окунул палец в собственную кровь и с предсмертной силой стал возить им по асфальту. Затем убийца утащил его на скалу и скинул вниз, чтобы все представить несчастном случаем. Но поскольку было темно, никто не увидел крови до утра. Я кожей чувствовал, как он сияет на другом конце провода. Он явно был прав. – Так и что же там написано? – Два слова. «Рио-Кайриоп». На следующий день мы с Амбой ехали в Музей, а у меня в голове блуждали последние слова Иоло Дэвиса. Не для меня ли он это написал? Должно быть. «Рио-Кайриог». Знаменитая битва Патагонской войны. Имя, некогда начертанное на карте кровью целого поколения, а ныне выведенное кровью музейного смотрителя на тротуарах Аберайрона. Тема сочинения Мозгли? Та, из-за которой он погиб? Паркуясь под сенью бомбардировщика «ланкастер», я прокручивал в мыслях историю Рио-Кайриог. Она достаточно хорошо известна. Несколько месяцев подряд в 1961 году Первый экспедиционный корпус нес невосполнимые потери в предгорьях Сьерра-Махинллет. Снайперы, провокации, засады невидимого врага день за днем косили наши ряды. И тут произошел знаменитый налет. В часы «роллекс» умельцы из Лланелли засадили радиомаячок. Часы были умышленно проиграны в карты одному из бандитов в задней комнате трактира. И когда бандит взял их домой, на свою базу, за ним последовал бомбардировщик «ланкастер». Но почему это заинтересовало Мозгли? В чем тут связь с Кантрев-и-Гуаэлодом? Мы выбрались из машины и поднялись по ступенькам в фойе, украшенному позолоченными херувимами и алебастровыми колоннами. Компания «Паровая Железная дорога „Олово и Свинец Чертова Моста“» строила, с уверенностью глядя в будущее, – чего уже давным-давно не делают в наше время. Великолепие портили унылые муниципальные указатели: «Комбинаций и Корсетов»; «Двухголовые Кабанчики и другие Курьезы»; «Кистеперые». В фойе красовалась еще одно достижение прошлого. Кабинка для фотографирования на паспорта, созданная все теми же искусниками из отдела специальных операций Технического Колледжа Лланелли. Единственная в мире микроточечная фотокабинка – она выдавала ваш портрет размером с ягодку смородины. Чтобы его разглядеть, нужно было купить специальный диаскоп в сувенирной лавке. Почти вся микроточечная технология, воспетая в бесчисленных шпионских фильмах, была разработана во время Патагонской войны. В Буэнос-Айресе организовали ветеринарную клинику, через которую военная разведка вывозила сжатые до микроточек сведения под видом глазных пластырей для амблиопичных хомячков. В детстве мы своими рисунками на эту тему, как «горошком», уделали стену кабинета рисования. Амба подбежала к кабинке и скользнула за оранжевую занавеску. Я терпеливо ждал вспышки, праздно любопытствуя, какие – без сомнения, непристойные – жесты продемонстрирует она камере. Наверху, в главной галерее две сверхувеличенные черно-белые фотографии заполняли целую стену морем зернистой серости. Одна из фотографий изображала, как два бомбардировщика «ланкастер» вылетают с аэродрома Милфорд-Хейвен под общее ликование толпы. На другом снимке пять авиаторов стояли полукругом перед каким-то богом забытым южноамериканским трактиром, попивали текилу и дурачились. Все они были молодые, кровь с молоком, и хохотали в объектив с таким задором, что становилось ясно – снимок сделан в самом начале конфликта. Это был экипаж, бомбивший Рио-Кайриог. Лавспун, Дай Торт-Кидай и учитель физкультуры Ирод Дженкинс с еще молодой трещиной рта. Триумвират нынешних сильных мира сего в Аберистуите. Не разнюхал ли Мозгли про них такое, от чего могли потускнеть их знаменитые медали? Какой-то неудобный моментик, от которого трещина улыбки исчезла бы с лица Ирода? Черно-белые улыбки не выдавали своих тайн. Амба подошла ко мне с видом человека, совершившего открытие. Я взглянул на нее и улыбнулся, а она протянула мне пачку заламированных в пластик карточек с биографиями летчиков. Лавспун: герой войны, школьный учитель, увенчанный наградами поэт и Великий Маг Совета Друидов. Торт-Кидай: поставщик высококачественного мыла, от которого ваше лицо становится черным, и стрел краснокожих индейцев, которые якобы пронзают вашу шею. Ирод Дженкинс, школьный учитель физкультуры; в молодости был членом сборной Уэльса, а впоследствии, хоть карточка об этой заслуге и умалчивала, прославился тем, что послал чахоточного школьника в пургу на верную смерть. Последним был Освальд Фробишер. Пустое место. Один из горстки английских интеллигентов, которые не успели на Гражданскую войну в Испанию и так расстроились, что ушли добровольцами на Патагонскую. В карточке говорилось только, что он умер от ран, когда его «ланкастер» рухнул в Рио-Кайриог. Ни словом не упоминалось, какие то были раны, но любой школьник мог вам сказать: бандиты отрезали его «Длинного Джона» и затолкали ему в рот. Амба по-прежнему держала в руках одну из карточек. Я вопросительно взглянул на нее, и она протянула карточку мне. Подробностей там было даже меньше, чем на карточке бедолаги Фробишера. Точнее, их не было вовсе – лишь белая картонка и на ней имя. Его я последний раз слышал из уст мамаши Дая Мозгли. Имя женщины, с которой ее сын отправился повидаться за неделю до смерти. Гуэнно Гевара, говорилось там, героиня борьбы за свободу. |
||
|