"Аберистуит, любовь моя" - читать интересную книгу автора (Прайс Малколм Malcolm Pryce)

Глава 13

Снаружи лил дождь, и улицы, блестящие и стеклянистые, были по большей части пустынны, когда я несся по Грейт-Даркгейт-стрит в больницу. Сердце мое колотилось, во рту пересохло от страха; новость о том, что Эванс-Башмак мертв, не значила ничего, но открытие, что Мивануи и Дай Мозгли были любовниками, отверткой засело в сердце. У больницы я поставил машину поближе к центральному входу, выскочил под дождь и пробежал к ярко освещенной двери. Из тени выступил полицейский и преградил мне путь:

– Вы куда?

– А что – закон запрещает посещать больных?

– Часы посещений еще не начались – приходите утром.

Еще одна фигура выступила из тени. Ллинос. Он, как обычно, был мне не рад.

– Твоя мамаша что, путалась со стервятником?

– Ты это к чему?

– Не успею я найти труп, как ты уже нарисовался.

– Я мог бы сказать то же самое о тебе.

– Мог бы, но после этого тебе пришлось бы сходить к дантисту. Что тебе надо?

Я понял, что Ллинос меня ни за что не впустит, и решил пуститься во все тяжкие – сказать правду.

– Мне нужно повидать Мивануи.

Он явно не привык к такому обращению.

– С чего ты взял, что она здесь?

– Один человек сказал мне, что нашли Эванса и она поехала в морг. Мне входить нет нужды, дела у меня с ней, а не с Эвансом-Башмаком. Не могли бы вы ей передать, что я тут, – я подожду в машине.

Второй полицейский засмеялся:

– Ой, ну какая прелесть! Не могли бы мы ей передать…

Ллинос оборвал его нетерпеливым жестом. Затем посмотрел на меня:

– В машине? – Я кивнул. – О'кей, это мы можем. Я ей дам знать.

Я прождал в машине примерно полчаса, слушая ритмичное подвывание «дворников». Наконец я увидел, как мимо припаркованных машин в мою сторону идет Мивануи. Я мигнул фарами. Она забралась в салон; мы оказались в почти идеальной темноте, но я не глядя мог сказать – она только что плакала.

– Мивануи…

– Молчи.

Салон заполнила такая тишина, что шорох любого движения казался громом.

– Мы не могли бы куда-нибудь поехать?

– Куда?

– Куда угодно, не важно. Прошу тебя.

Я завел двигатель.

– Куда угодно, только бы подальше от Аберистуита.

Со стороны моря стеной наваливался дождь. Выехав с больничной парковки, я свернул направо, вверх по склону Пенглайс-хилл и дальше во мглу пейзажа. Мивануи рассказала мне про Эванса. Его нашел днем мужчина, который выгуливал собаку. Та побежала за палкой, а вернулась с пальцем. Тело кое-как зарыли под кустами утесника, но замаскировать могилу особенно не старались. Кто-то изуродовал его и удалил отпечатки старым испытанным способом – погрузив пальцы в смесь аккумуляторной кислоты и местного сыра. Даже после того, как паталого-анатомы закончили свою работу, полиция могла надеяться только на опознание.

Мы приехали к трейлеру. Не стоило открывать его местоположение Мивануи, но мне было наплевать. На парковке было тише, чем на кладбище, только поскрипывала вывеска «Свежее молоко» на продовольственном ларьке да где-то вдали, за дюнами, гудел океан. Дождь перестал. В трейлере было зябко и сыро, но походная газовая плитка быстро наполнила его желтым уютным теплом. Лампы горели со вздохами. Мивануи присела на угловой диванчик в хвосте, оперлась локтями о пластиковую столешницу и устало уронила голову на руки. Я в кухоньке заварил две чашки супового концентрата, влил в каждую по порции рома и принес их на стол. Мивануи нашла «лудо» и расставила фишки.

– Ты, видимо, расскажешь мне о Мозгли.

Она бросила кости. Четверка и пятерка; для начала нужно шесть.

– В смысле?

Я выбросил шесть и единичку и начал свое путешествие по игровому полю. Сколько еще людей, молодоженов в медовый месяц, молодых семей в отпуске, пускались в то же путешествие, когда налетевший с моря дождь колотил по фанерным крышам их коробчонок на колесах? Семей, которые ехали два-три часа, изредка останавливаясь, чтобы дать детишкам протошниться, ехали сюда, в царство утесника и песчаного тростника, дюн и бинго, рыбы и жареной картошки.

– Твой кузен погиб, Мивануи. Тебе не кажется, что пора перестать играть в игры?

Она принялась трясти кости. Те перекатывались в стаканчике с глухим клацаньем.

– Я не играю в игры.

– Ты не все мне рассказала. – Клац-клац, тройка и четверка.

– Я тебе рассказала все, что знаю. – Шестерка-дубль. – О-оо!

Я не дал ей передвинуть фишки – накрыл их ладонью.

– Ты умолчала, что вы с Мозгли были любовниками. Я застал ее врасплох, и она закусила губу.

– Не были.

– Я слышал другое.

– Ну, значит, тот, кто тебе это сказал, – врун. Мы не были любовниками. В смысле, мы… ну… этим не занимались.

– А чем вы занимались?

– Ничем. Честно.

– Почему же ты мне об этом не сказала?

– Это не то, что ты думаешь.

– Почем тебе знать, что я думаю.

– Мы не были любовниками, он просто на меня западал. Он еще в школе всю дорогу на меня западал; да и остальные мальчишки, почти все. Разве это криминал?

– Нет, – мягко согласился я, – но убийство – это криминал, и теперь придется рассказать все.

Клац-клац, пятерка-дубль. Мивануи помолчала.

– Это началось вскоре после того, как я пошла работать в «Мулен». Когда он об этом узнал, то очень расстроился. Как-то вечером пришел туда, но его не пустили. Он встал снаружи и ждал. В тот вечер я уходила с джентльменом, уже садилась в машину, когда увидела Мозгли. Он стоял на крыльце «Одежного Спаса» и таращился на меня, как на привидение. На следующую ночь он там снова ошивался. И на следующую. Это как в традицию вошло: приходит, пытается пробраться в клуб, его не пускают, и остаток вечера он караулит снаружи. Сперва его вышибалы пытались отпугнуть. Но ему, похоже, было до лампочки. Думаю, понимал, что они не станут связываться с бедолагой-задохликом. Когда шел дождь, он стоял под дождем, промокал насквозь и даже не дрожал. В конце концов босс попросил меня с ним поговорить – я так и сделала.

– Когда это все произошло?

Легендарная Валлийская Песнопевица уперла язычок в щеку, как школьница, которой не дается трудный арифметический пример.

– Это началось прошлой осенью. На Рождество он ходить перестал. А потом на Пасху он… он умер.

Я кивнул и подумал о том, как точно и запросто называет она даты. Не поздновато ли для таких откровений?

– А что произошло, когда тебя послали с ним поговорить?

– Он сказал: «Мивануи, не делай этого, пожалуйста». Я ответила: «Чего не делай?» – вроде как не поняла; а он сказал: «Не работай в этом заведении». Так и сказал – «Не работай в этом заведении», прямо как из «Оливера Твиста».

– А что потом?

Она вздохнула и опустила взгляд на игровое поле.

– Ну, я ему сказала: «Чего ты хочешь?» А он так как-то долго ничего не говорил. Все смотрел на меня, будто хотел, чтобы я поняла, а говорить вслух не хотел. Ну, я снова сказала: «Чего ты хочешь? Мне уже обратно на работу надо». И тут полил дождь, и я ему снова сказала, что мне правда надо обратно. А он тут положил руку мне на локоть. Рука такая – как у девочки, и говорит: «Мивануи, я тебя люблю». Прямо вот так вот, а я засмеялась. А когда посмотрела, какое у него стало лицо, тут как-то вроде перестала смеяться. Он смотрел как… – Ей не хватило слов. Ее челюсть беззвучно двигалась, пока она силилась найти подходящее определение для бездонного горя, которое причинил робкому нелюдимому школьнику ее беспечный смех. Но ничего не вышло. В ее беззаботной жизни не было переживания, которое могло бы сравниться с таким отчаянием. Откуда я знал? Ведь я ни разу не встречал Мозгли и не был свидетелем той сцены под дождем у входа в «Мулен-Вош»? О, я знал. Просто знал.

– Короче, – сказала наконец Мивануи, – на нем лица не было.

Клац-клац, единичка и пятерка.

– И спросил, нельзя ли завтра после школы угостить меня мороженым. Я сначала сказала «нет». А он тогда стал упрашивать, а я все равно сказала «нет». Не то чтобы не хотела – просто я знала, что, если скажу «да» – он так смотрел, – точно ничего доброго не выйдет. Тут через дорогу в дверях появился мистер Дженкинс и постучал по стеклышку часов. Я снова сказала, что мне пора идти. А он снова стал упрашивать. И тут кое-что произошло.

Она оторвала взгляд от игры и посмотрела мне в глаза.

– Да?

– Он стал отстегивать эту металлическую штуку с ноги. Эту – как ее?

– Шину?

– А я сказала: «Дай, что ты делаешь?» А он ответил, что становится на колени.

Я сочувственно покачал головой, представив эту печальную сцену.

– Ну и я, конечно, согласилась поесть мороженого. Но только, сказала я, при условии, что он больше никогда не будет вот так ждать у клуба и не станет всем трепать, что он мой дружок, только потому что я с ним мороженого поела.

– Он согласился?

– Да, на следующий день я встретила его у Сослана, но было холодно, и мы пошли в кафе «Приморский утес», и там он купил паршивеньких леденцов и сделал мне предложение. Попросил выйти за него замуж. Я сказала, чтобы он не идиотничал. А он сказал: «Это из-за моей ноги, да?» Я говорю: «Нет, конечно, нет». И тут он сказал такую странную вещь. Он сказал: «Мивануи, какое твое единственное, самое большое на свете желание?» А я говорю: «Никакое». Но он и слушать не стал. Сказал, что должно ведь быть у меня какое-то желание. Сказал, что у меня же должна быть мечта. Я ответила: «Нету». А он сказал, что у всех, даже у побродяжек есть мечты. Но я снова сказала: «Нету». И он так затих. Заплатил за конфеты и ушел. Это было в ноябре, и потом я его сколько-то не видела. А под Рождество выхожу я из клуба, а он – тут как тут, опять стоит в дверях, и снег идет. И знаешь что?

Я приподнял брови.

– У него с собой было одно мое школьное сочинение. Старое-престарое. Ума не приложу, где он его раздобыл. Там говорилось, что моя мечта – петь в Опере в Патагонии и что я отдам руку мужчине, который сделает так, что эта мечта сбудется. Я и забыла, чего тогда понаписала. А он сунул мне его под нос и сказал: «Видишь, у тебя есть мечта!» А я рассмеялась саркастически и говорю: «Нет, Дэвид, у меня была мечта. Теперь у меня мечты нету. Теперь я просто девушка из «Мулена», которой мечтать некогда». Тут он говорит: «Однажды я сделаю так, что твоя мечта сбудется, и тогда ты выйдешь за меня замуж». Я хотела было рассмеяться, но этот его взгляд… ну, в общем, я поняла, что не стоит. Так что просто уставилась на него во все глаза. А он пошел прочь. Тогда я его последний раз и видела. Как он хромал по снегу в сочельник. А через пару недель мне пришла посылка. Без всякого письма, с одним только сочинением. Всякое такое про Кантрев-и-Гуаэлод; я его даже читать не стала. А потом как-то я прочитала, что его убили.

– А что ты сделала с сочинением?

– Я его отдала Эвансу-Башмаку.

Было где-то между двумя и тремя часами, когда я припарковался возле магазина «Ортопедо-Башмачок» на Кантикл-стрит. Я устал как собака, кое-как изобразил попытку поставить машину ровно и потащился по унылой деревянной лестнице наверх к себе в контору. Как на Эверест поднимался. Я не стал даже переодеваться – просто рухнул на постель. Едва голова коснулась подушки, как я уснул, и лишь только это случилось – зазвонил телефон.

– Да.

– Где тебя носит?

– А?

– Приезжай быстро. – Это была Бьянка.

– Бьянка? Что стряслось?

– Я в беде. Времени совсем мало. Ты можешь сюда приехать сейчас же?

– Да, что произошло-то?

– У меня сочинение.

Волосы у меня на голове встали бы дыбом, не будь я таким усталым.

– У тебя – что?

– Сочинение. Я его украла, когда Пикель поймает меня, он…

Раздался крик, и линия смолкла.

Когда я приехал в Тан-и-Булх, дверь ее квартиры стояла нараспашку. Мебель и вещь были раскиданы по полу, керамика перебита, ковер устилали бумаги. На стене и на белом глянце двери красовались размазанные кровавые отпечатки рук. Я взглянул на телефон и понял, что надо звонить Ллиносу. Дело зашло слишком далеко. И, насколько я мог судить, полиция уже и без того мчалась сюда. Я посмотрел на телефон. Позвонить в полицию и впрямь стоило, но я не позвонил.