"Аберистуит, любовь моя" - читать интересную книгу автора (Прайс Малколм Malcolm Pryce)

Глава 15

Разумеется, он не ошибся. Может, в пылу схватки я бы и пустил их в ход, но не вот так, хладнокровно. Может, занимайся я прилежнее спортивными играми на уроках Ирода Дженкинса, моя рука не дрогнула бы, но, как верно заметил Лавспун, я – цаца.

Что поделаешь. Я вышел из школы и поехал куда глаза глядят, через Комминс-Кох на Пенрхинкогх, а там – на запад в сторону Борта, все дальше и дальше от побережья. По дороге мне на ум снова и снова приходили слова Лавспуна. С каких пор я неравнодушен к Бьянке? Вспомнилась ночь, когда я привез ее к себе домой. Чтобы совершить акт, который – наряду с деньгами – повинен почти во всех моих бедах. Сколько лет я сидел и смотрел, как люди корчатся на моем клиентском стуле, снедаемые подозрением, что им изменяют. И каждый думал, что его несчастье – единственное в своем роде, каждый думал – стоит заплатить мне деньги, чтобы опасения подтвердились, и станет легче. Все это я выслушал уже тысячи раз, Как священник исповеди; я – торговец липовыми индульгенциями. Акт, который перепахивает сердце. Который газеты называют сексуальным сношением, Лавспун зовет половым соитием, мужчина в баре называет перепихоном, Бьянка – вот парадокс – назвала это любовью, а миссис Ллантрисант стыдилась называть хоть как-нибудь. Акт холодного животного совокупления, который в этом городе зачастую не подразумевает ничего, кроме банальной похоти. Я не знал, почему его совершил. От одиночества, от страха и алкоголя, вероятно. Я не задумывался. Почему? Да потому, что она – девушка из «Мулена», и мы все знали, что у них не бывает чувств, а те, что бывают, выдуманы для соответствия обстоятельствам. Мы, мужчины, предостерегали друг друга, чванясь своей опытностью: держись подальше от этих продажных душ. И вот что выходит. Бьянка рискнула жизнью, чтобы мне помочь; и, может быть, уже погибла, а может – и того хуже. На такое могла подвигнуть только любовь или нежность, словом, чувство, на которое она якобы не способна. Я попытался представить, как Мивануи, бойкая и прыткая дочь Аберистуита, жертвует собой ради меня. Но как ни напрягал воображение, знал железно – об этом не может быть и речи.

Когда я добрался до Борта, сквозь серую пелену туч забрезжила заря. Я проехал по полю для гольфа, остановился у подножия дюны и вышел. Я собирался искупаться. Но, взобравшись на верхушку дюны, передумал. Вместо этого сел на песок и стал наблюдать за медленным беспрестанным бегом всеочищающих вод. Мои веки постепенно тяжелели, и я уснул. Меня разбудил Кадуаладр. Тот ветеран, которого мы с Мивануи угощали на пикнике. Кадуаладр предложил мне отхлебнуть у него из банки «Специального», и я не стал отнекиваться, хотя от крепкого пива на пустой желудок меня замутило. Некоторое время мы не разговаривали – просто глядели в вечность океана. Потом я задал ему тот же вопрос, что и Лавспуну Кто такая Гуэнно Гевара? Загадочная женщина-воин, с которой Мозгли познакомился за неделю до смерти.

Кадуаладр ответил не сразу, а когда ответил, то сказал просто:

– Шлюха она была.

– И все? Просто шлюха?

– До войны была шлюха. Девчонка с чайничной попонкой. Потом отправилась в Патагонию, стала солдатом. А после войны – кто ее знает? Она пропала.

Старый солдат встал и уже собрался уходить, когда я окликнул его:

– Помните, что вы сказали о Рио-Кайриог?

Он помедлил.

– Вы сказали, что ваш вариант истории в школе не проходят. Помните?

– Да.

– Вы можете рассказать ваш вариант? Подлинную историю Рио-Кайриог?

– Нет.

– Но вы же там были, не так ли?

– Да уж, я там был.

Он покачал головой и добавил, прежде чем уковылять вдаль:

– Но я не могу рассказать тебе эту историю. Не я должен ее рассказывать.

Когда я вернулся в контору, меня ждала записка от Иа – он просил позвонить, – а Ллинос опять сидел в моем кресле. Он выскабливал грязь из-под ногтей и сказал, не поднимая глаз:

– Хорошо поплавал?

– Недурственно, тебе самому стоило бы почаще бывать на солнце.

– Может, ты и прав, – сказал он, по-прежнему обращаясь к своим ногтям.

Я уселся напротив, на клиентский стул, и стал ждать, пока Ллинос скажет то, что хочет сказать. Ни гугу. Мы так и сидели молча.

Зазвонил телефон.

– Сыскное бюро Луи Найта.

– Если хочешь увидеть девушку, приходи сегодня в полночь в гавань. К «Чандлеру».

– Простите, кто это говорит?

– Приходи один, а то мы ее на куски пошинкуем. – Звонивший дал отбой, а я повесил трубку, стараясь сохранить бесстрастное лицо.

Ллиносу, похоже, было даже скучно спрашивать, кто звонил. Наконец он заговорил. О палеоантропологии.

– Изумительная наука, – сказал он, поднимая взгляд от ногтей.

– Если ты пришел попросить книжку по этому предмету, то последнюю я отдал миссис Ллантрисант.

– Это, кстати, мое хобби.

Я раздумывал, почему же он здесь. Не нашли ли они Бьянку?

– В университете есть малый, который на этом специализируется. У него в компьютере отличная программа трехмерного моделирования. Берет черепа людей Каменного века, сканирует их, а потом медленно восстанавливает ткани, мускулы, все такое, и в конце концов – вуаля! – перед нами человек Каменного века.

– Зачем? Мы и так знаем – он выглядел как ты.

Он было дернулся, но сегодня предпочел блеснуть самообладанием.

– Мы нашли под ногтями у Эванса-Башмака кое-какие волокна. Почитай, ничего, но мы их отдали этому малому, он загнал их в компьютер и восстановил узор плетения. Это была попонка на чайник. Тогда мы пригласили из бюро в Кардиффе двух скоровязов, и они нам сварганили копию исходной попонки.

Я знал, что будет дальше.

– Я просто взял ее и сходил к миссис Крикхауэлл в «Вязкий ум». Она сказала, что попонка такая же, как та южноамериканская, которую украли из музея. И самое смешное – она сказала, что недавно видела ее у тебя в руках.

Он встал и направился в туалет. Взявшись за ручку, он добавил:

– Внизу полицейский наряд на случай, если у тебя нет настроения ждать.

Едва он вошел, я метнулся к двери и повернул ключ.

– Прости, Ллинос, ей-богу, прости! – крикнул я через дверь. Затем подошел к окну и осторожно выглянул наружу. Инспектор не солгал – полицейский глянул наверх и помахал. Настала пора задействовать мой аварийный выход через чердак. Я понимал, что теперь мне не отделаться одной ночью в камере, и отчаянно пытался задержаться на свободе, чтобы увидеть Бьянку. Хотя запереть в туалете Ллиноса значило заплатить за это страшной ценой. Такое он мне с рук не спустит.

Иа открыл дверь, бросил единственный взгляд на мужчину в потрепанном белом парике, темных очках и с фальшивыми усами и сказал:

– А, это ты.

И проводил меня в кухню, где густо пахло недавно пожаренным беконом.

– У меня тут кое-кто тебя хочет видеть, – сказал он, наполняя старый чайник со свистком и ставя его на газовую плиту. – Это мой старый товарищ, еще по Органам. Он знает кое-что о МИКРе.

Иа подставил мне стул, и я сел.

– Давным-давно перед ним поставили задачу – разгромить организацию; однако он погорел, и ему разработали новую легенду.

Отец вышел и через несколько минут вернулся с бывшим агентом. Удивление затопило мое лицо. Это был папа Бронзини.

– Бон джорно, – выдохнул я.

Он печально улыбнулся и пафосом:

– Все о'кей, сэр, мы можем отбросить всякие арриведерчи.

– Так вы, значит, не итальянец? – проговорил я очевидное.

Он покачал головой:

– Увы, нет.

Наступил неловкий миг – я ждал от него объяснений, но не дождался.

– Ну, что ж, меня вам одурачить удалось, – наконец произнес я.

– Я в свое время немного актерствовал – в драмкружке. Полагаю, вам подобное не чуждо?

– Я видел пару пьес.

– Неужели, сэр? Какие же?

– Э… «Веер леди Уиндермир»,[31] – отчаянно выпалил я.

– Теннесси Уильямса?[32]

– Э… да!

Он кивнул.

– Я работал по Станиславскому – ешь, пей, живи в роли, вот и весь секрет. – Его глаза затуманились при воспоминании о временах грима и рампы. – Ах да – я много играл в этой, в «Ричарде II»[33]… «Я долгое время проводил без пользы, зато и время провело меня».[34] Вам она знакома, сэр?

– Да, одна из моих любимых.

Похоже, он остался доволен. Я вежливо улыбнулся и уставился в пол: на идеально-чистой красной плитке лежало несколько соломинок. Сколько я себя помню, вокруг отца всегда валялась солома. Даже в гостиной. Однако она только подчеркивала ощущение чистоты, ведь ассоциировалась с осликами. А что может быть чище ослиной души? Наверное, поэтому отец, выйдя в отставку, и стал разводить осликов. Проведя много лет на моральном дне Аберистуита, бок о бок с уголовниками, он занялся единственной отраслью экономики, которая в этом городе производила невинность. Конечно, и Сослан стремился к чему-то подобному. Он торговал квинтэссенцией младенчества – сахарным, ванильным ароматом материнской груди. Но от тех, кто стоял и ел у его прилавка, невинностью и не пахло, даже если они всей душой желали повернуть часы вспять. Папа Бронзини все болтал и болтал о театре, в какой-то момент ослица – кажется, Миньона – просунула голову в окно, немного послушала, бросила на меня сочувственный взгляд и ускакала. Наконец разговор зашел о старых временах, когда отец с Бронзини служили в Органах правопорядка и Бронзини пытался прищучить МИКРу. По мне, Бронзини оказался фигурой жалковатой, но я видел, что Иа перед ним благоговеет и глядит с некритическим восхищением, как Бронзини, ныне первый гангстер Аберистуита, описывает деяния ультрасекретного элитного подразделения, известного как МИКРа. Он рассказал, что до войны Гуэнно Гевара была уличной девкой и записалась в армию, чтобы подзаработать в войсках. Оказавшись за океаном, она почувствовала вкус к сражениям и воевала хорошо.

– Понимаете, в этом вся Гуэнно, сэр, – объяснил старый полицейский. – К чему бы она ни приложила руку, все у нее спорилось. Отличная шлюха, отличный воин и отличный вожак МИКРы.

После войны Лавспун вознаградил ее – предложил ей любую должность на выбор, не предполагая, что бывшая проститутка изберет пост во новосформированной лиге «карающих разврат». Она же, по обыкновению, преуспела и на этом поприще, со временем поднявшись в иерархии до самого верха. И вдруг исчезла. Никто за пределами организации не знал, кто она и где она, хотя, вероятно, Мозгли разузнать это удалось. Однако он, разумеется, был мертв.

Примерно за десять минут до полуночи между рядами лодок, складами и ловушками для омаров я пробрался на Портовый проезд. Вдалеке слышались рыдания полицейской сирены и выл мотор летящего на предельной скорости автомобиля. Погоня. Я занял позицию в тени ночлежки через дорогу от «Чандлера» и задумался над тем, что натворил. Заперев Ллиноса, я, видимо, сжег мосты; словно цеплялся за край обрыва нормальной жизни Аберистуита – и вот соскользнул последний палец.

У меня под ногами мяукнул кот, и я подпрыгнул; резко шоркнули подметки, и страх уверил меня, что это услышала вся округа. Мчащийся автомобиль приближался. но полицейская машина, кажется, отстала – сирена глохла, удаляясь в сторону Пенпаркау. Неожиданно через дорогу открылась дверь. Волоски у меня на загривке вздыбились, и я перестал дышать. Все на секунду затихло. Стук моего сердца – громче литавр.

Из склада выступил кто-то – или кого-то выпихнули. Судя по фигуре – женщину. Она повернулась и глянула в мою сторону. При том освещении и на том расстоянии было ничего толком не рассмотреть, но я знал – это Бьянка. Я двинулся вперед, боясь, что ловушка вот-вот захлопнется; Лавспун дал мне слово, но чего оно стоило? Зачем назначать встречу в таком месте, в такой час? Бьянка меня узнала и уже собиралась что-то сказать, но тут из-за угла на двух колесах выскочил давешний автомобиль. Мой взгляд метнулся к нему – знакомая машина, я видел ее совсем недавно. Бьянка обернулась, и у меня из горла исторгся крик. Растерянность и ужас пронеслись по лицу Бьянки, раздался удар, и девушка взлетела в воздух, как тряпичная кукла. Переворачивалась, переворачивалась, переворачивалась и упала – раздался треск, словно по дереву ударили топором. Не в силах пошевелиться, я стоял и оцепенело смотрел, как автомобиль задним ходом отъехал на ярд, а затем вновь врезался в изломанное тело Бьянки. Дверца распахнулась, оттуда выскочил человек, и, обогнув капот, шмыгнул в темный проулок между складами. Несколько секунд спустя в гавани затарахтел лодочный мотор.

Я подбежал сбоку к Бьянке и опустился на колени.

Она подняла взгляд – ее глаза стекленели от боли; преодолевая агонию, она силилась заговорить. Баньши выл все громче – полицейская сирена приближалась. Я нежно обхватил Бьянку за плечи, велел не разговаривать.

– Луи!

– Все хорошо, только молчи.

Она обвила мою руку слабыми детскими пальчиками.

– Луи!

– Я здесь, детка!

И тогда ее указательный палец отделился от остальных и медленно согнулся в крючок, словно перст самой смерти; девушка медленно указала на себя и беззвучно произнесла одно слово. Меня как будто потянула за этим пальцем невидимая нить, и когда мое ухо приблизилось к губам Бьянки так, что я ощутил тепло ее дыхания, она заговорила вновь. Каждое слово вызывало корчи в ее раздавленном теле, словно она рожала ребенка.

– Луи!

– Все нормально, не разговаривай!

– Я… люблю… тебя!..

– Ну что ты, что ты!..

– Сочинение…

– Нет, не надо, не напрягайся!

И тут, как бы в миг расставания души и тела, Бьянка вцепилась в меня с пугающей новой силой.

– Сочинение… – отчаянно задохнувшись, проговорила она, – в печной трубе…

Хватка ослабла, и ее голова стукнулась об асфальт, блестящий от крови.

Полицейская машина юзом влетела на дальний конец набережной, а я поглядел на автомобиль убийцы – его двигатель продолжал работать – и осознал, где видел его раньше. Машина была моя.