"Октябрь" - читать интересную книгу автора (Сказбуш Николай)27После июльских событий вся власть перешла в руки Временного правительства. Большевистские газеты в столице закрыли, партия уходила в подполье. В Ставку главнокомандующего генерала Корнилова началось паломничество реакционной военщины, доморощенных и заграничных разведчиков, сколачивался заговор. Правда, обстановка в городе, в котором проживал Тимош, имела свои особенности — реакция, с упованием поглядывая на Ставку и на Дон, не решалась предпринять что-либо самостоятельно. Местная партийная организация крепко опиралась на рабочие массы, на расквартированные в городе революционные полки; представительство большевистской партии в Совете было значительным, большевистский список № 3 победил на выборах в Совет в самый канун корниловского мятежа. Тем не менее общее положение было тяжелым. Тарас Игнатович в свободную минуту любил подойти к большой карте путей сообщения, красовавшейся в горнице на почетном месте еще с тех пор, когда водил он курьерский поезд; подолгу рассматривал карту, особенно железнодорожные узлы и прежде всего Петроградский, что-то высчитывал и прикидывал. Однажды товарищи застали его за привычным раздумьем: — Что, Игнатович, никак на курьерском в Питер собрался? Ткач смущенно улыбнулся: — Сына жду. Сынок у меня в Петрограде… Иван, как всегда, приехал неожиданно, Тарас Игнатович вернулся поздно. Заглянули товарищи, засиделись по-старинке, остались ночевать, вспоминали, спорили, только было угомонились, а тут побудка. Весь дом переполошился, порога не дали Ивану переступить; как да что, надолго ли, что в Петрограде? Прасковья Даниловна налила керосин в большую лампу, зажгла ее. Праздник! Так на лице Прасковьи Даниловны и написано: «Не знаю, как для людей, а для матери праздник!». Да и люди были рады приезду Ивана, всему новому, что привез, особенно тому, что Владимир Ильич здравствует и руководит партией. Радовала их уверенность Ивана, та внутренняя ясность, которая невольно передается другим и так дорога в дни испытаний, и еще что-то иное, что Тимош не умел иначе определить, как наполненностью, приобщением к великим событиям. Так, в представлении Тимоша являлись доселе миру только отважные исследователи, все, кто нес человечеству новое слово. А нынче этот дух нового осенял каждого, миллионы простых людей. Просидели до рассвета, не хотелось расходиться. Больше всего запомнился Тимошу рассказ о работе шестого съезда большевистской партии, о выступлении делегатов с мест: в дни, когда партия должна была временно снять лозунг «Вся власть Советам!», когда Петроградский Совет переживал кризис, эти голоса делегатов от всей необъятной земли, заводов и шахт, воинских частей и кораблей всех флотов являлись залогом того, что знамя Советов будет реять над страной. Иван рассказал о решении, партии относительно Союзов молодежи, о том, как это решение претворяется в жизнь в Петрограде: стихийно возникшие молодежные организации приходили теперь к одному, рабочая молодежь и передовое студенчество собирались вокруг партии. — Ну, баста! — воскликнул, наконец, Иван. — И так замучил всех вас. — Однако они долго еще толковали и совещались, и Тарас Игнатович о чем-то поспорил с Иваном, первое легкое облачко пронеслось на горизонте. Впрочем, они тут же помирились, вскоре беседа затихла, погасили свет, и Тимош, как бывало мальчишкой, засыпал с сознанием того, что в хате наступил лад и покой. Тимош понимал, о чем спорили Иван и отец, в чем они расходились или соглашались — всё это теперь представлялось ему не самым главным и не столь уж существенным, — всё отступало перед призывом партии: «Готовьтесь же к новым битвам, наши боевые товарищи! Стойко, мужественно и спокойно, не поддаваясь на провокацию, крепите силы, стройтесь в боевые колонны! Под знамена партии, пролетарии и солдаты! Под наше знамя, угнетенные деревни!» Проснувшись до света, Тимош первым долгом хватился Ивана — ни его, ни гостей в хате уже не было. — Проспал царство небесное, — упрекнул Тарас Игнатович. — Где Иван? — Пошел товарищей проведать, — поторопилась ответить Прасковья Даниловна, засуетилась, стараясь уйти от неспокойных мыслей. Тарас Игнатович хотел было подбросить словечко, спросить, каких это товарищей решил проведать Иван, но смолчал и уже погодя окликнул Тимошку: — Скоро гудок. На заводе день начался незаметным для всех, кроме Тимоша, событием — Антон Коваль явился на работу в ослепительно начищенных ботинках, щеголевато подтянутых обмотках. В обед он первый подошел к Руденко: — Прости меня, Тимошка, понимаешь! Тимош, хотя и смекнул с первого взгляда, о чем шла речь, тем не менее и вида не подал. Коваль по своему расценил молчание друга: — Ну, ударь меня, — выпялил он грудь, — ударь раз, и крышка! — Почему только раз? — шутя осведомился Тимош. — Ну, сколько требуется. Только забудем, что было. Понимаешь, мне не то было обидно… Ну, вообще — я тебе как лучшему товарищу признался, а ты на другой же день к ней… — Ладно. Довольно. Лучше докладывай: кто на меня наговорил? — Не надо, Тимош, брось, — у Коваля было хорошо на душе, не хотелось больше ни дрязг, ни ссор, — сами виноваты, что не умеем дружбу беречь. — А ты не покрывай подлеца, — и Тимош летел уже к проходной. О чем беседовали они с Женечкой, неизвестно, однако вид у Телятникова после этой беседы был такой, точно он вторично пережил потрясение мира. Тимош вернулся к другу как ни в чем не бывало, только плечи вздрагивали, словно не вышел еще из них весь зуд; — Ну, теперь давай говорить спокойно. Катюша была у Растяжной? — Всё время у нее. Насилу успокоили женщину. Хотела руки на себя наложить. Обезумела. Далее Коваль сообщил, что жена Растяжного всё еще боится оставаться одна: — Напугали ее. Приходили в ту ночь, вызывали Растяжного. О чем толковали, не знает. Слышала только: требовали, чтобы Растяжной вернулся на завод. Что-то механик забыл там на заводе, требовали, чтобы Митрий забрал. А тот отказался. — Что забрал? — Не знает. — Где? В цеху? В конторе? — Ничего толком не добьешься. Вроде в цеховой конторе. — Докладывал Павлу? — Первым долгом товарищу Павлу сообщил. Он приказал нам за цеховой конторой приглядывать. Может, кто явится. Спрашивал про нового механика, что за человек. — Ну? — А что я могу сказать? Тебе до него ближе — ваш цех. Но и Тимош ничего не мог сказать о новом механике Петрове. Слышал только, что Петров работал когда-то на шабалдасовском, потом был на фронте, в инженерных частях, получил тяжелое ранение и увольнительную, вернулся на завод. Но обо всем этом гораздо больше и лучше знали Ткач и Василий Савельевич. Значит, Павла интересовало что-то иное, а не то, что в любую минуту могли сообщить Ткач или Кудь. Что же это было? Отношение инженера к рабочим сейчас, после февральской революции, поведение его в цеху? Зачем нужен им инженер Петров? Вскоре Тимош снова столкнулся с новым механиком. Произошло это в обед, когда в снарядном собирались рабочие всех цехов. Созвал людей Новиков от имени союза «Металлист», необходимо было поддержать рабочих паровозостроительного завода. Паровозники бастовали, рабочие других заводов помогали товарищам, собирали средства в фонд помощи, проводили митинги. Борьба обострилась, на завод были введены войска. Хозяева объявили расчет, увольняли рабочих и грозили принимать только на особых условиях. Каждый прекрасно понимал, что означают эти «особые условия» — рабочих пытались лишить всех добытых в революции прав. Сейчас, в после-февральские дни семнадцатого года, в дни провозглашения всяческих свобод и заверений Временного правительства, это звучало особенно нагло, в условиях нарастающей революции хозяйчики осмелились поднять голову. Один за другим откликались заводы, не отставали мелкие предприятия и мастерские; массовки и собрания вспыхивали всюду, рабочие как бы проверяли свои ряды — кто с ними, кто против них. Вслед за Новиковым выступил Петров: — Друзья! Я обращаюсь к вам не только как техник, но и как человек, который пришёл в цех со школьной скамьи. Я помню времена, когда мы собирали первый дизель. А во что превратила завод война? Оглянитесь, товарищи, вокруг — вы, товарищи рабочие, токари, слесари, кузнецы, и вы, мои коллеги, инженеры и техники, — смотреть больно! Цеха приведены в состояние полного развала, люди теряют квалификацию, всюду запустение, запустение и застой. Рабочие слушали его сосредоточенно, стараясь угадать, к чему клонит новый механик, а Петров, не замечая, что творится вокруг, продолжал: — Мы отрезвели от военного угара, очнулись и знаем, что была лишь видимость производства. И вот теперь смотрим правде в глаза: нищета, разруха, голод! В цехе зашумели, кто кричал: «Правильно», а кто «Ближе к делу», шум усиливался. — Товарищи, мы собрались тут по поводу событий на паровозном. В угрозах хозяев рассчитывать и набирать рабочих «при особых условиях» предельно раскрылась вся сущность и политика Временного правительства. Аресты рабочих в Петрограде, набор «при особых условиях» здесь у нас, на паровозном — вот в чем сущность этой политики. Если они осмеливаются увольнять и набирать рабочих по царским законам здесь, значит, они собираются утверждать царские законы там, у себя, в своем Временном правительстве! Шум в цехе усиливался, раздавались голоса одобрения, но всё же отношение рабочих к выступлению механика оставалось неопределенным, чего-то они ждали от него, чего-то окончательного, заключительного. — Товарищи, я считаю, что представитель союза «Металлист» прав: мы и паровозники — единая семья. Мы должны сказать: «Не отдадим завоеваний революции!». Цех загудел, кричали «Правильно!», «Долой Временное правительство!», раздались аплодисменты. Тимош аплодировал вместе со всеми, и всё же выступление инженера не удовлетворило его — слова были хорошими, помогли понять механику происходившего на паровозном, но Тимош так же, как и все вокруг, требовал большего, требовал дела. Он не мог забыть о том, что обращался к Петрову с магазинной коробкой и что тот не помог ему. Если ты уж такой хороший — помоги наладить ремонт винтовоки. Тимош покосился на Коваля и готов был побиться об заклад, что и Антон разделяет его мысли. Перед самым шабашем внимание Тимоша привлек какой-то спор на «галерке», в конторе механика цеха. Когда Руденко вошел в цех, с галерки по крутой железной лестничке сбежал рыхлый человек и скрылся, хлопнув цеховой калиткой. За ним, навалившись грудью на перила, гремя железными ступенями, скатилась уборщица. — Вы что, тетя Глаша? — Да вот, гад необразованный. Я ему говорю: «Нельзя, ход воспрещен. Это, говорю, секретный цех», — а он, дуб проклятый, знай свое: «Я, говорит, представитель флота и во все цехи имею проход». Ну, я вниз за людьми, так они надо мной же насмехаются: «Кончился, мол, секретный цех, тетя Глаша. Пора тебе демобилизацию проводить…» — Толком говорите, — остановил тетю Глашу Тимош, — ничего я не пойму. — Вот и они все так: «Толком, толком». А чего больше толком — вернулась на галерку, а он по столам шарит, на шкаф полез представитель! — Как назвал себя? — Представитель флота. — Панифатов! — вырвалось у Тимоша и, оставив тетю Глашу, кинулся следом за представителем. Обежал все цехи, заглянул в контору, расспрашивал на проходной — никто не получал пропуск на завод. Зашел к Семену Кузьмичу посоветоваться — не застал, направился к Ткачу. В котельной собралось несколько человек — Новиков, Кудь, Тарас Игнатович, механик Петров. Они осматривали паровую машину, что-то обсуждали обстоятельно и горячо, так, словно от этого зависела судьба завода; судя по их хозяйственному виду можно было решить, что иных хозяев на заводе не имелось. Тимошу запомнилась эта дружеская беседа, смелые мысли о будущем, эта деловая встреча в дни разгрома в Петрограде, в канун корниловского мятежа. Петров говорил о повышении мощности котлов, о последующем переводе цехов на электрическую энергию, о производстве двигателей внутреннего сгорания, великой будущности подобных установок с непосредственной реакцией внутри камеры. Увлеченные рассказом инженера Петрова, они не заметили Тимоша. Первым увидел его механик: — А, слесарь-конструктор, и ты к нам на огонек? — и подмигнул Тарасу Игнатовичу. — Это у нас цеховой Кулибин. Особенно по части магазинных коробок. — Малограмотен, — вздохнул Ткач, — недоучка, необразованный. — Пусть к нам на галерку, в цеховую контору наведывается, авось поможем насчет образования. — А я только из конторы. Там вас какой-то представитель флота дожидался! — вмешался в разговор Тимош. — Опять этот представитель, — воскликнул с досадой Петров, — вчера насилу от него отвязался. Забыл, понимаете, какую-то папку на столе прежнего механика и теперь ко всем пристает. Товарищ Кудь, — обратился он к Семену Кузьмичу тоном огорченного ребенка, — у нас не завод, а проходной двор. — Дай срок, товарищ Петров, приберем двор а рукам. Тимош, полагая, что разговор закончен и что механик ничего более к сказанному не прибавит, отозвал в сторону Семена Кузьмича и сообщил о случившемся в конторе снарядного цеха. Выслушав Руденко, Кудь направил его к Павлу: — Ему это дело поручено, с ним и говори, Тимошка. Не дошел Руденко до ворот, — навстречу девушка с контрольной: — Скорей, тут матросик тебя дожидается, — она так и сказала «матросик», хотя в городе ходило уже «братишка». На проходной, упершись плечом в косяк, а другим задевая каждого покидающего завод, стоял Сидорчук. — Здоров, хлопец, — обрадовался он Тимошу, — не забыл уговор? Требуется мне на квартиру поближе к воинскому двору устроиться. Только услыхал про это Тимош, даже еще раньше — едва увидел Сидорчука, — само собой пришло решение насчет его устройства. Однако, вопреки обычаю, Руденко не осмелился действовать на свой страх и предложил зайти к Павлу. Там они уговорились, что Тимош отведет Сидорчука на квартиру к Лукерье. Утром Тимоша разбудил негромкий разговор — он всегда почему-то просыпался от приглушенной речи. Толковали о влиянии «меков» в Советах. Тимош уже привык, что в семье Ткача меньшевиков по традиции именовали «меками». Спросонья он не различил еще смысла спора, улавливая только интонации, и этот тон разговора насторожил его: — Тебя послушать, отец, — всё просто и ясно. Нам с тобой оно, может, и просто, а рядовому человеку попробуй растолкуй! Только вчера дали лозунг «Вся власть Советам!» Сегодня снимаем этот лозунг. Вчера стояли за мирное развитие революции… — За мирное развитие революции, а не контрреволюции. Мы не станем сидеть сложа руки и мирно смотреть, как «мирно» развиваются Корниловы и Керенские, как «мирно» требуют они введения смертной казни в тылу. — Что ты мне разъясняешь. Ты массам разъясни, Тимошке, например. Тимош спрыгнул с постели. Натягивая брюки, крикнул: — А что мне объяснять, батько сказал — всё! Иван с усмешкой оглянулся на младшенького: — Тебе, может, и всё, да кроме тебя еще сто миллионов. Так же, как в первый день, Иван попытался уклониться от спора. Но на этот раз Тарас Игнатович не хотел прощать: — Люди из столицы правду привозят, а ты что привез? — Это не из столицы, — подошел к отцу Тимош, — это всё с Никольской! — он положил руку на спинку стула, так что она касалась плеча Тараса Игнатовича, стоял рядом, как на солдатских фотографиях. — А ты помалкивай, — оглянулся на Тимошку старик, — до тебя еще разговор не дошел. — Верно говорю — всё оттуда! — Рад, Тимошенька, что ты, наконец, к делу привыкаешь, — усмехнулся Иван. — И ты, Иван, помолчи. Хлопец правильно сказал: всё с чужого голоса. — Крутой ты человек, отец. — Не я — земля наша крутая. Свела всех нас в одно, держит, не отпускает. Так и я к вам… Тимош не рад был, что вмешался в разговор, ждал беды, но Тарас Игнатович вдруг притих, сказал только жене, поглядывая на Тимоша: — Вот, Прасковья, на кого надеялся, а кто со мной рядом. Иван взялся за картуз: — На Никольскую? — негромко спросил Ткач. — А хоть бы так! Иван пошел было к двери, одумался: — Совсем позабыл, отец, Александра Терентьевна почтение передавала. Просит вас прийти — они каждый год день рождения деда отмечают. Прасковья Даниловна опередила мужа: — Не знаю, сможем ли, — она хотела сказать: «Непременно пойдем», но опасалась, что слишком торопливое согласие вызовет возражения супруга. — Почему не сможем, — перебил жену Ткач, — непременно надо пойти, Прасковья. Надо почтить человека. Уважаемый всеми старик, первые маевки в городе созывал. Еще в девяностых годах. Можно сказать, отец местного рабочего движения, не то что некоторые… И тут же было решено принять приглашение Александры Терентьевны. Размолвка, казалось, сгладилась. Однако, когда друзья — как часто бывало — застали Тараса Игнатовича в раздумьи у старой железнодорожной карты и кто-то из них бросил шутливо: — Что на Петроград поглядываешь, Игнатович, — сынок-то уже дома. — Старик ответил резко: — Не один он в Петрограде! |
|
|