"Беспутный и желанный (Клятва верности)" - читать интересную книгу автора (Хенке Ширл)

10

Ребекка сидела на краю постели, согнувшись и спрятав голову между коленей в тщетной надежде, что рвотные спазмы наконец перестанут терзать ее. Так начиналось для нее всю последнюю неделю, каждое утро, и Ребекке все труднее становилось скрывать от матери постыдные свидетельства ее непонятной болезни. Ее выворачивало наизнанку, но рвота не приносила облегчения.

Потом ей приходилось спешно и тайком опорожнять и отмывать ведра под умывальником в своей спальне, прежде чем мать принималась за ежедневную уборку. Это давалось Ребекке нелегко, потому что в первые два-три часа после пробуждения ноги не держали ее и голова кружилась.

Доркас уже сделала несколько язвительных замечаний по поводу ее пропавшего аппетита, и даже отец высказал вслух за столом, что дочь кажется ему бледной и вялой. Ее болезненное самочувствие послужило законным предлогом не принимать в доме Амоса Уэллса, но он и сам не давал о себе знать с той поры, как Рори Мадиган отправился в Денвер. «Скорее возвращайся, милый», – молилась Ребекка.

С его отъезда прошло более трех недель. Она ничего не слышала о поединке. Подобные новости не попадали на страницы респектабельной местной газеты.

Сперва Ребекка приписывала свою хворь страху за исход сражения Рори с чемпионом. То, что она хотя бы на время лишилась его любви, его ласки, его заразительного смеха, повергало ее в гнетущую тоску. За несколько месяцев их знакомства вокруг них образовался особый мир, в котором было место только для них двоих. Рори стал центром ее существования. Ради него она жила, дышала, двигалась.

Когда впервые у нее не начались месячные, она отнеслась к этому без тревоги, посчитав, что причина кроется в ее нервозном состоянии. Но на следующий месяц повторилось то же самое, и уже теперь сопровождалось головокружением и тошнотой. Она осознала, что на нее надвигается нечто ужасное, о чем страшно и подумать.

Доркас ни разу не заводила с дочерью разговор о женщинах в «интересном положении», но Ребекка слышала от более осведомленных и болтливых подруг, что задержка месячных и тошнота – верные признаки беременности.

Поначалу Ребекка обрадовалась при мысли, что носит в себе ребенка от Рори, но радость сменилась ужасом, когда она подумала, что ей придется объяснять родителям причины скоропалительной свадьбы. Гневные тирады матери она еще могла как-то пережить, но только не скорбное молчание отца, с которым, как Ребекка была уверена, он выслушает признание дочери.

Первые недели она ощущала незримую поддержку Рори. Хоть он и отсутствовал, но все же воспоминания о счастливых мгновениях были свежи в ее памяти и словно бы защищали от всего дурного. Но поездка в Денвер туда и обратно не могла занять больше двух недель, если, конечно, там не случилось с ним что-нибудь страшное.

Вспоминая жуткую картину кулачного боя, которая так поразила ее своей грубой жестокостью в день, когда она впервые увидела Рори, Ребекка представила, как должна быть опасна схватка с мировым чемпионом. Ведь она была свидетельницей лишь заурядной любительской стычки с местным тупым увальнем, а в Денвере Рори противостоял закаленный профессиональный боец. Он, должно быть, вовсе не человек, а исполин – с чудовищными мускулами и огромными кулаками. И вот он надвигается на Рори…

Страшные видения преследовали ее по ночам и не отпускали днем. Ей представлялся Рори, лежащий на ринге, избитый и окровавленный. Его прекрасное стройное тело корчится в муках, а лицо изуродовано до неузнаваемости. Ребекка должна была узнать, что произошло с ним.

Собрав все мужество, она решила в это утро отправиться в конюшню и расспросить обо всем мистера Дженсона. Уйти из дома и добраться до конюшни оказалось не таким уж трудным предприятием, как представлялось Ребекке. Доркас послала ее в галантерейную лавку за катушкой ниток.

Когда она вбежала в прохладное сумрачное помещение, где располагались стойла, то первым делом ей бросилась в глаза знакомая личность. Юный низкорослый паренек с худеньким тонким лицом поднимал на вилах на удивление громадные охапки сена и разносил их по стойлам. Она узнала Морта Логана. Его семья хоть и считалась беднейшей среди белого населения Уэлсвилла и была всеми презираема, Ребекке этот трудолюбивый и всегда такой одинокий мальчик был симпатичен.

– Доброе утро, Морт. Здесь мистер Дженсон?

Мальчуган неловко стянул с головы потертую шляпу и с готовностью ответил:

– Да, мэм. Он с той стороны конюшни, в ближнем загоне.

Она поблагодарила его и направилась через широкое помещение к противоположным воротам. Мальчик следил за ней с любопытством. Ребекка едва удержалась, чтобы не посмотреть на лесенку, ведущую в мансарду Рори, где она так бесстыдно отдалась ему в одну из ночей. Как только она задаст вопрос мистеру Дженсону о его работнике, тот сразу поймет, что ее связывают с ирландцем близкие отношения.

Она молила Бога, чтобы босс Рори оказался достаточно благороден и не выдал никому ее тайны. Бью Дженсон не посещал церковь ее отца, да и никакую другую в Уэлсвилле, но он был порядочным человеком и пользовался уважением. Лишь некоторые горожане косились на него за то, что он тренировал лошадей для скачек на денежные призы, и к тому же был выходцем из Алабамы и единственным в городе избирателем, упрямо голосовавшим за демократов. Элита Уэлсвилла поддерживала северян-республиканцев, а беднота вообще не голосовала.

При виде спешащей к нему Ребекки Синклер Дженсон – массивный мужчина с бульдожьей внешностью, смутился, а его багровое лицо еще сильнее покраснело. Значит, ради вот этой молодой кобылки Рори выдержал все побои и отдал все силы на ринге? Малышка преподобного Эфраима… Кто бы мог подумать?

Он снял шляпу и почтительно поклонился.

– Утро доброе, мисс Синклер! Что привело вас в мою конюшню?

Взгляд его умных глаз был изучающим, но не злым. «Он знает!» – сразу же подумала она. Набравшись мужества, Ребекка ответила на его приветствие и тут же без обиняков задала вопрос:

– Вы сопровождали мистера Мадигана в Денвер несколько недель тому назад?

– Да, мэм. – Он понимал мучительную неловкость, которую сейчас ощущает девушка, стоящая перед ним. Ее святоши-родители никогда не позволили бы своей дочери и близко подойти к конюшне, где нашел работу и приют презираемый ими ирландец. Девушка поступает так на свой страх и риск. Дженсон отнесся к ней с уважением.

– Вы должны гордиться знакомством с Рори Мадиганом. Малыш одержал победу в бою, который, не сомневаюсь, войдет в историю. Можете мне поверить – это был поединок истинных рыцарей.

– Но с тех пор прошло уже больше месяца. Он не говорил вам, когда вернется? Ведь он может потерять работу у вас…

– Он уже не нуждается в этой работе. Парень завоевал приз в пять тысяч долларов и столько же выиграл в тотализатор. Его дружок Блэки Драго поставил за Рори тысячу, а получил один к шести.

– Кто этот мистер Драго? – спросила Ребекка, уже заранее страшась того, что ей ответят.

Бью покраснел еще больше, вдруг осознав, что планы Рори в отношении этой трогательной доверчивой малышки могли измениться.

– Блэки Драго – влиятельная персона в Денвере. Известный уважаемый человек, – смущенно проговорил Джексон. – Он принадлежит к спортивному миру… в некотором смысле…

– В том смысле, что занимается салунами, азартными играми и прочим. Я вас правильно поняла, мистер Джексон?

– Да, мэм. – Джексон вспомнил, как липла к Рори рыжеволосая Джуния Киллиан. – Блэки знает Рори с детства. Они земляки. Дело в том, что, хоть Рори и выиграл бой, его здорово побили…

Ребекка побледнела, и Дженсон тут же поспешил добавить:

– Не пугайтесь, ничего серьезного. Просто Рори решил пожить у Блэки и подлечиться малость. Он хотел вернуться в Уэлсвилл не только с мошной денег, но и красавцем пуще прежнего. Он говорил, что все расскажет вам в письме.

– Я не получала никакого письма! – Ее собственный голос показался ей далеким и едва слышным. Как будто эти слова произнесла не она, а кто-то другой.

Очнулась она на скамеечке в тени. Бью Джексон неловко пытался обвязать ей голову влажным полотенцем.

– Мисс Синклер, с вами все в порядке? Вы упали в обморок прямо на меня и чуть не сбили с ног. Со мной тоже чуть не случился обморок, впервые в жизни. – Джонсон попытался под шуткой скрыть свою растерянность.

Ее ридикюль и шляпка валялись в пыли, волосы растрепались. Должно быть, выглядит она ужасно. Что подумал о ней мистер Дженсон?

– Мне уже лучше. Извините меня. Могу я попросить вас, мистер Дженсон, об одной милости? Не говорите никому, что я наводила справки о Рори Мадигане.

– Я родился в Алабаме, мэм, а там умеют держать слово, – произнес он торжественно, помогая ей встать. – Вы действительно в порядке? Может, вас отвезти домой на тележке?

– Спасибо, вы очень любезны, но я дойду пешком.

Дженсон поднял с земли ее вещи, отряхнул, подал Ребекке.

– Дайте Рори шанс, мэм. – Дженсон старался говорить как можно убедительней. – Я думаю, что мальчику нужно некоторое время, чтобы привыкнуть к большим деньгам. Он никогда не держал в руках такую сумму. Вы понимаете, о чем я говорю? Но он вернется. Обязательно. Наберитесь терпения и ждите.

Но Ребекка не могла ждать. У нее не было времени.

«Жди меня, дорогая!»

Как он мог так поступить с ней после ночей, когда держал ее в объятиях, любил ее, после их взаимной клятвы? Он не прислал даже письма с объяснением своей задержки. Его синяки и царапины уже, должно быть, давно зажили. Ничто не держит его в Денвере. Разумеется, кроме старого друга с мерзким именем Блэки Драго, похожим на воровскую кличку.

У того, наверное, нашлось в избытке и виски, и продажных женщин. Этим можно совратить и самого дьявола, а Рори привык к такому образу жизни. Зачем ему возвращаться в скучный Уэлсвилл к скучной Ребекке, когда вокруг весело сияют огни Денвера, а карманы полны денег?

Следующие три недели полностью убедили Ребекку, что она ждет ребенка и что отец этого ребенка не собирается предъявить на него свои права. Она должна была что-то предпринять. Но никакой разумной идеи не приходило ей в голову, а посоветоваться было не с кем.

Предстоящее объяснение с родителями было страшнее эшафота. Милая хохотушка Селия, без сомнения, растеряется, когда Ребекка заикнется ей о своей беде, а потом начнет укорять себя, что помогала подруге совершить грехопадение. Одна надежда была на Леа.

Хотя сестры никогда не были близки, Леа сама сейчас ждала ребенка. Может быть, радость по поводу своего будущего материнства смягчит ее сердце?

Ребекка направилась с визитом к старшей сестре на старенькой семейной таратайке.

Генри Снейд недавно построил для себя и супруги новый дом неподалеку от ранчо «Быстрый ручей», и у Ребекки появился предлог для поездки – поздравить сестру с новосельем. По пути Ребекка репетировала, как и что она скажет о своем отчаянном положении. У них были родственники в Бостоне. Может быть, ей удастся уехать на Восточное побережье и тем уберечь семью от позора?

Ребекку душили слезы. Какая же она стала плакса! С тех пор как она встретила Рори Мадигана, ей пришлось пролить слез больше, чем за всю предшествующую жизнь.

К счастью, Леа и Генри достаточно состоятельны, чтобы пожертвовать малую толику денег Ребекке на дорогу, и тем самым избавиться от беспутной сестрицы. Если только в Бостоне согласятся принять незамужнюю беременную родственницу.

«Я больше никогда не увижу родного дома. И никогда не увижусь с отцом. Я ненавижу тебя, Рори Мадиган, за твое подлое предательство!» Ребекка хлестнула старую кобылку, та встрепенулась и понесла. Тележка, попадая колесами в дорожные рытвины и угрожающе поскрипывая, казалось, готова была развалиться.

Новое жилище Леа показалось Ребекке сказочным дворцом; хотя дом был невелик, но аккуратен и уютен. Он был похож на красивую игрушку – с остроконечной черепичной крышей и большими окнами в гостиной и столовой, затененными французскими жалюзи. Стены были сложены из добротного темно-красного кирпича, а внутри обшиты дорогим полированным деревом.

Родители уже нанесли визит дочери и зятю в их новом жилище. Тогда Генри гордо объявил им, что Снейды ожидают прибавления семейства. Эта новость была встречена с восторгом. Совсем по-другому отнесутся родственники к ее беременности.

Ребекка решительно затормозила раскатившуюся и чуть не разваливающуюся на ходу тележку, выбралась из нее и достала привезенные подарки – несколько жестяных банок с маринованной зеленой фасолью, конфеты, обожаемые Леа, и кувшинчик с пикулями для Генри.

Мальчик-китаец, прислуживающий Снейдам, провел ее с угрюмой вежливостью в гостиную, потом извинился за то, что вынужден покинуть гостью, чтобы доложить хозяйке о визите младшей сестры. Он старался выглядеть солидно, но роль дворецкого ему не очень удавалась. Оставшись одна, Ребекка уселась на новенький диванчик с атласной обивкой и, чтобы успокоить нервную дрожь, занялась осмотром обстановки.

Комната была забита безделушками – фарфоровыми статуэтками и вазочками, куколками, подсвечниками и прочей дорогостоящей дребеденью. Две большие бронзовые лампы стояли по углам, а на мраморной каминной полке оглушительно тикали массивные часы с купидонами и наядами, в немыслимых позах разместившимися вокруг замысловатого циферблата.

Когда Леа вошла в гостиную, Ребекке сразу же бросилась в глаза ее бледность и изможденный вид. Нарядное шелковое платье совсем не красило ее. Она сильно пополнела, но по-прежнему туго затягивалась, что, по мнению доктора Марстона, лишь усугубляло неудобства, присущие беременности. Леа всегда была склонна к полноте, и ее теперешнее состояние сразу же отразилось на ее фигуре, но Леа Снейд слишком заботилась о своей внешности, а твердый характер не позволял ей согласиться с тем, чтобы естественные природные явления одержали над ней верх.

Она поставила себе цель продержаться в лучшем виде до самого последнего предела.

– Какой сюрприз, Ребекка! – воскликнула Леа, но в ее голосе не чувствовалось особого энтузиазма.

– Я привезла вам немного зеленой фасоли, а для Генри пикули. Мы с мамой замариновали их на прошлой неделе. – Ребекка протянула сестре корзинку.

Та взяла ее и тут же понесла на кухню. Ребекка проследовала за сестрой.

– Как ты себя чувствуешь, Леа?

– Отвратительно, но другого ожидать в моем состоянии не приходится. Если ты хочешь кофе, Вонг тебе его приготовит. В последнее время я не выношу запаха.

Ребекка отрицательно покачала головой.

– Нет, спасибо. Я сочувствую тебе.

Ребекка сказала это искренне. Леа всегда страшилась любых неприятностей и раскисала при малейшей хвори, и вот теперь она по-настоящему страдает. Желая перевести беседу в более приятное русло, Ребекка поинтересовалась:

– Генри рад будущему ребеночку?

– О! Он-то рад. Он выполнил самую приятную часть работы, – произнесла Леа с обидой. – Заканчивать ее придется мне. – Она открыла жестянку с фасолью, запустила пальцы в маринад, потом облизала их. – Одно меня утешает, что я наконец отправила его спать в другую спальню. Я имела на это право после того, что он совершил со мной.

Ее щеки мгновенно порозовели, когда до нее дошло, что она заговорила об интимных материях в присутствии незамужней сестры. В ответ на удивленный взгляд Ребекки она сердито вскинула голову, тряхнув светлыми серебристыми кудрями.

Она вновь увлеклась фасолью, глотнула прямо из банки стручки и острую кисло-сладкую жидкость и, насытившись, объяснила Ребекке:

– Не удивляйся. Женщина о многом узнает, выйдя замуж. И далеко не всегда это доставляет ей удовольствие.

– Может быть, ты почувствуешь себя лучше, если перестанешь затягиваться? – посоветовала Ребекка.

Вспоминая, какое наслаждение доставляли ей прикосновения Рори к ее телу, Ребекка не могла представить себе, что ее сестра, состоящая в законном браке, благословленном церковью, может относиться к плотским удовольствиям совсем по-другому.

– Я наконец-то заимела столько красивых платьев, а теперь не могу даже влезть в них, – пожаловалась Леа. – Тебе, конечно, этого не понять. Если б ты испытала то же, что и я…

– Вот как раз об этом я и хотела поговорить…

Вероятно, идея обратиться за помощью к старшей сестре была не так удачна, как казалось вначале. И все же кто еще мог выручить Ребекку? Она набрала в легкие побольше воздуха и продолжала:

– Я многое знаю, Леа, гораздо больше, чем ты думаешь. И я нуждаюсь в твоей помощи. У меня тоже будет ребенок.

– Боже мой! – Леа не устояла на ногах и опустилась на стул. – Как ты могла совершить такой отвратительный аморальный поступок? Как я смогу теперь появляться в обществе? Ты покрыла нашу семью позором. Папа будет вынужден отказаться от прихода. Кто же этот негодяй? У тебя был только один серьезный поклонник, но не верится, что мистер Уэллс позволил себе…

– Нет-нет. Я не подпускала Амоса Уэллса к себе и не давала ему повода…

Ребекка так вцепилась в спинку стула, что ее руки побелели.

Леа хрипло расхохоталась.

– Он и сам будет теперь обходить тебя стороной, когда узнает. На тебе уже клеймо…

Она злобно сощурила глаза и уставилась на сестру.

– Скажи, кто отец ребенка, Ребекка? Говори же! Может быть, Генри заставит его на тебе жениться, пока мы все еще не очутились по уши в грязи.

– Он уехал их Уэлсвилла. И из Невады. Но есть возможность избежать неприятностей, если вы с Генри мне поможете и дадите денег на дорогу. Я могу уехать к дяде Магнусу в Бостон.

– Ты бредишь! Его жена тетя Эстер лучше умрет, чем пустит в дом падшую женщину. Ты должна как можно скорее выйти замуж, Ребекка. Другого выхода нет. Кто этот негодяй? Генри достанет его из-под земли, если понадобится.

– Нет! Я не нужна Рори! Он нарушил свое обещание…

– Рори? Это тот ирландский хвастун, который отдал двадцать долларов за твою корзинку с ленчем? Неудивительно, что он потребовал за свои денежки большего, чем жареный цыпленок. – Леа была жестока. Ей доставляло удовольствие видеть, как Ребекка сникает под градом ее слов. – Вот почему он затесался в конюшню Дженсона! Он хотел задержаться в городе и соблазнить тебя. И ты из всех мужчин выбрала его, наихудшего, отъявленного вруна и вертопраха. Как ты могла, Ребекка? – Леа попеременно то краснела, то бледнела. – Ты должна выйти замуж, но не за этого нищего проходимца. Тогда уж лучше тебе остаться одной и родить незаконного ублюдка. В любом случае мы все сгорим от стыда.

Леа, обхватив голову руками, погрузилась в тяжкое раздумье. Ребекка, дрожащая, с поникшими плечами, стояла перед ней, бледная как привидение.

– Кто же на мне женится? – упавшим голосом спросила она. – У меня нет никого. «И я никому, кроме Рори, не позволю прикасаться ко мне», – добавила она мысленно.

– Я должна подумать, – между тем продолжала свою речь Леа. – Я посоветуюсь с Генри. Он всегда знает, что делать… Если Амос Уэллс не будет знать о ребенке…

– Я не могу лгать ему. – Ребекка похолодела при мысли об Амосе. – К тому же он давно не появляется у нас. Я ясно дала ему понять, что не расположена к нему, а он гордый человек…

– А ты свою гордость спрячь подальше и поступай так, как мы сочтем нужным. Мы обсудим твою проблему с Генри.

Амос Уэллс появился на следующей неделе. Он принес букет замечательных сирийских роз и попросил Ребекку пройти с ним в сад, где они могли бы поговорить наедине.

– Иди, иди, – весело напутствовала дочь Доркас. – Я поставлю эти цветы в лучшую хрустальную вазу. – Она обратилась к мужу. – В ту самую, что твой брат Магнус подарил нам на свадьбу. Мы займемся хозяйством, а молодые люди пусть пока погуляют. К вашему возвращению будет готов сливовый пирог.

Амос галантно распахнул перед Ребеккой дверь.

– Только после вас, дорогая.

Ребекка ответила ему вымученной улыбкой.

– Благодарю вас, Амос.

Она куталась в серую шерстяную шаль, несмотря на теплый вечер. Они прошлись между аккуратных грядок с овощами. Ребекка старалась не смотреть на тыквенные плети и налитые кочаны капусты. «Здесь я споткнулась, упала в грязь, и Рори… Нет! Я не должна вспоминать об этом!»

Голос Амоса прервал ее мысленное путешествие в прошлое.

– Сожалею, что дела задержали и я столь долго отсутствовал, но, может быть, это пошло нам обоим на пользу. У вас было время одуматься и по-новому взглянуть на некоторые вещи.

Да, она одумалась. День и ночь Ребекка копалась в своем сознании, бесконечно и уныло перебирая немногочисленные варианты, а зародыш новой жизни в ее теле постоянно напоминал о себе. Как ей поступить? Сказать Уэллсу о ребенке означало немедленный и постыдный для нее разрыв. Или подчиниться наставлениям Леа и с благодарностью принять от Амоса предложение руки и сердца, если таковое последует.

– Я заметила ваше отсутствие, Амос, – с осторожностью произнесла она.

Вдруг ее словно ударило обухом по голове. Что, если Леа поделилась новостью с Генри, а тот поведал Амосу о ее беременности?

Она зацепилась ногой за тыквенную плеть, точь-в-точь как в то утро. Амос бережно поддержал ее.

– Осторожно, дорогая.

Нет, ее сестра и свояк никогда не пойдут на это, потому что страстно желают свадьбы Амоса и Ребекки. Если б Амос все знал, он не явился бы сегодня с розами.

– Я дал вам время подумать, но завтра я должен ехать в Карсон-Сити на назначенную встречу с губернатором и законодателями штата. Стать сенатором Соединенных Штатов непросто. Здесь еще замешаны мои интересы в горнодобывающей и финансовой сферах. Боюсь, что мне придется поторопить вас, Ребекка, с ответом. Если вы примете мое предложение, нас тихо обвенчает здесь, в Уэлсвилле, ваш отец, а потом мы устроим грандиозный праздник в честь нашего бракосочетания в столице штата.

Огород кончился. Они уперлись в живую изгородь. Амос взял ее руку в свои ладони, легонько сжал, терпеливо ожидая, что она ответит.

«Как все плохо!» – подумала Ребекка. Его руки были холодными и чужими. Никакого трепета она не ощущала, не было и пламени, которое мгновенно вспыхивало, когда они с Рори касались друг друга. Но ирландец покинул свою возлюбленную, променял ее на рулетку и денверских шлюх, предоставив ей самой заботиться о себе и об их ребенке.

С большим трудом она нашла нужные слова.

– Это очень серьезный вопрос, Амос. Я должна обсудить его с отцом. Вы узнаете мой ответ утром. Вас это устроит? – Ребекка испугалась, что чем-то обидела его, но в его глазах не отразилось никаких чувств.

– Я с нетерпением буду ждать, когда наступит утро.

Он слегка улыбнулся и приложил пальцы к своим губам, посылая ей на прощание весьма прохладный воздушный поцелуй.

Перед тем как явиться к отцу в кабинет, Ребекка наплакалась вволю. Глаза у нее опухли и покраснели от слез. Сжавшись в комочек в кресле напротив отца, она выглядела истинным воплощением горя, отчаяния и раскаяния.

– Прости, папа, но я не могу согласиться на предложение мистера Амоса, не рассказав тебе всей правды, хотя Леа настаивает на моем молчании.

– Если тебе хочется поделиться своими проблемами с отцом, я тебя слушаю, Ребекка.

История грехопадения младшей дочери, рассказанная сбивчиво и прерываемая рыданиями, обрушилась на него словно ледяной водопад и потрясла душу.

«О Боже, почему не только я, но и любимейшее дитя мое стали жертвой проклятых ирландцев?»

Вновь обретя дар речи, он спросил:

– Значит, ты не выйдешь замуж за Амоса?

Эфраим Синклер страшился того, что она ему ответит, но все же задал этот вопрос.

– Не знаю… Я знаю только одно. Я должна сказать ему про ребенка. Я не могу предстать перед святым аналоем с ложью в душе. Все равно он узнает всю правду, и очень скоро.

Ребекка была слишком растерянна и несчастна, чтобы ощущать неловкость при разговоре с отцом на эту тему.

– А может быть, и не узнает, – осторожно произнес отец. – Подумай о судьбе невинного младенца, Ребекка. Дитя вырастет без отцовской заботы и ласки, если… мы не предпримем некоторых действий. Амос может поверить, что ребенок от него. Он будет беречь его, как сокровище, ведь его первая жена не могла подарить ему наследника.

При этих словах отца Ребекка вздрогнула и с испугом посмотрела на него.

– Ты… Ты хочешь, чтобы я лгала… обманывала?

Все, во что она верила и что было ей дорого, рушилось одно за другим. Сначала Рори… Теперь отец. Он учил ее соблюдению высокой морали и правдолюбия, говорил о чести, чувстве долга и справедливости. Теперь он сам опровергал свои проповеди.

Эфраим заметил, с каким ужасом она смотрит на него.

– Конечно, то, что я сказал, звучит некрасиво. Согласен. – В печальной задумчивости он провел ладонью по своей благородной серебряной седине ото лба к затылку. Тяжело вздохнув, он продолжил:

– Я пытаюсь найти способ, как спасти тебя от мук и позора. И твое дитя, которому безвинно придется всю жизнь нести тяжкий крест и страдать. Ведь ребенок не просил тебя производить его на свет. Ты зачала младенца помимо его воли. И Амос будет гораздо счастливее, если поверит, что ты пошла под венец добровольно, а не для того, чтобы заиметь отца для своего ребенка. Вероятно, кто-то назовет мои рассуждения софистикой, но тебе не надо осквернять уста ложью. Достаточно просто скрыть, кто настоящий отец. Да и Амос вряд ли станет задавать тебе какие-то вопросы.

– Но… – Щеки Ребекки стали пунцовыми от стыда. – Но ведь ребенок… Так получится, он родится раньше положенного срока… намного раньше… я рассчитала…

Растерявшись, она оборвала фразу и закрыла руками лицо.

– Пара месяцев не составит большой разницы. Младенцы часто рождаются преждевременно, и в этом нет ничего странного. Все знают, что природа преподносит разные сюрпризы. Твоя ошибка с ирландцем – а я не могу не считать это ошибкой молодой невинной души, а не смертным грехом – не нуждается в публичном покаянии. Я вижу, как ты терзаешь себя, как раскаиваешься в содеянном, и уверен, что Бог милостив и позволит скрыть беду, постигшую нас, от посторонних. Вполне возможно, что Божий промысл и состоит в том, чтобы ты и Амос стали мужем и женой.

– Ты считаешь, что так было предопределено свыше – что Рори бросит меня? – В ней вдруг проснулся гнев. – Разве мог милостивый Господь так безжалостно поступить со мной?

– Ребекка! Не богохульствуй!

Голос священника окреп. Он выпрямился в своем кресле.

– Прости, папа, но… – Она поникла и не смогла больше говорить. Тяжесть предательства, совершенного Рори, давила на нее.

– Я знаю, что ты мне хотела сказать, Ребекка. Ты сочла себя обвенчанной, пусть не в церкви, но перед Богом. Ты обманулась, но Мадиган обманул тебя сознательно, добиваясь своей цели и давая ложную клятву. Весь грех падет на него. Ты напрасно ждала, что он останется верен своим обещаниям. Люди его веры могут поклясться в чем угодно и потом отречься. Для них священна только клятва, данная в католической церкви. – Эфраим помолчал, понимая, что его слова ранят дочь, но боль, которую он причинял ей, очищала его душу. По крайней мере он на это надеялся. – В моей жизни случилось то, о чем я не рассказывал никому. Это было давно, в Бостоне. До того, как я встретил твою мать…

Догадываясь, о чем намеревается поведать отец, Ребекка похолодела.

– Из-за этого ты ненавидишь ирландцев?

Выражение лица Эфраима на мгновение смягчилось. Он улыбнулся дочери.

– Ты все схватываешь на лету, Ребекка. Поэтому я всегда гордился тобой. Да, дочка! Я был влюблен в девушку-ирландку. Она служила горничной в доме моего друга. С первого взгляда меня околдовали ее голубые глаза и черные как смоль волосы. Дьявольски красивый народ – эти ирландцы!

У Рори тоже были голубые глаза и темные волосы.

Отец продолжил свой рассказ:

– Я был молод и учился в колледже. Я только что перешел на богословский факультет. Как ты знаешь, наша семья всегда пользовалась уважением, хотя и не имела больших денег. Я пренебрег советами родителей и тех добрых людей, кто мне покровительствовал… Я ухаживал за Кэтлин, и мы стали любовниками. Подобно вам мы поклялись не расставаться до конца жизни. Но она не желала отказываться от католической веры и требовала, чтобы я отрекся от своей и перешел в лоно римской церкви.

Да простит меня Бог, я уже почти поддался искушению. Но твой дядюшка Магнус узнал об этом и сообщил отцу. Мои чувства подверглись испытанию, но мудрость и воля отца оказались сильнее моей воли. Я понял, что не могу отказаться от своего будущего поприща священнослужителя, на которое уже истратил столько времени и сил, да и денег.

И все же я не желал расстаться с Кэтлин. Ее низкое общественное положение и то, что она ирландская иммигрантка, – ничего не значило для меня. Хотя семья непременно подвергла бы меня остракизму за мой поступок, я все же решился сделать ей предложение, взяв на себя ответственность перед Господом, но просил только ее согласия обвенчаться в моей церкви. Я рисковал всем, что имел, и ставил под угрозу свое будущее. Я мог быть вычеркнут из списков бостонской элиты, стать парией в обществе и лишиться возможности закончить богословское образование в Йеле.

Но она не пожелала ни в чем уступить мне, даже в самой малости – оформить наш брак по моему обряду. Она плакала… даже готова была вновь мне отдаться, лишь бы я отступил… Когда я сказал «нет» – а это, поверь, было нелегко, – она отказалась выйти за меня замуж, заявив, что наше взаимное обещание ни к чему не обязывает, так как дано не в католическом храме.

Она ушла в женский монастырь. Я пытался проникнуть туда, помешать ей стать затворницей на всю оставшуюся жизнь, но «добрые» монахини прогнали меня. Потом ее братья подстерегли меня однажды ночью и жестоко избили… Они угрожали еще худшей расправой, если я вновь появлюсь в монастыре. Кэтлин стала монахиней. С тех пор мы не виделись.

Физически и эмоционально опустошенный, Эфраим поник, уронив голову на стол и обхватив ее руками. Его плечи вздрагивали от беззвучных рыданий.

Ребекка молча смотрела на отца.

«Он по-прежнему любит ее, хотя прошло столько лет, но не хочет себе в этом признаться и ненавидит ирландцев лишь потому, что когда-то ирландская девушка ранила его сердце и душу».

– О, папа! Теперь я все понимаю!

«Ты никогда не любил маму. Ты не мог ее любить. Твое сердце было отдано другой женщине!»

Это объясняло вечную горькую тоску и сварливость Доркас. Родители Ребекки жили в браке без любви. И она обречена на такую же судьбу, должна пройти этот скорбный круг. Снова нарушенное обещание. Вновь разбитое сердце.

Эфраим поднял голову. Глаза его были влажны от слез.

– Как бы ни распорядился Господь, все служит во благо… Я приобрел верную и заботливую супругу, мать моих дочерей. Моя работа доставляет мне радость и, надеюсь, приносит пользу. Бог благословил меня детьми. И тебе дарована возможность исправить свою ошибку.

Его умоляющий взгляд заставлял ее страдать. Никогда раньше она не видела отца плачущим, даже на похоронах близких друзей.

«Я тоже обречена прожить жизнь без любви, как и ты, папа».

– Я приму предложение Амоса.

Он поднялся из-за стола, шагнул к дочери, ласково потрепал по плечу и вдруг, в порыве отчаяния, жалости и любви, горячо обнял.

Виргиния-Сити

Город Виргиния-Сити никогда не засыпал. Под ним круглые сутки на глубине сотен футов от поверхности земли работали в шахтах тяжелые механизмы, добывая из скальной породы руду драгоценных металлов. Там внизу температура достигала ста сорока градусов по Фаренгейту. Шахтеры трудились в тесных забоях, лишь на короткие перерывы поднимаясь на земную поверхность. Многие покидали шахту в бессознательном состоянии, вызванном удушьем и жарой. Горные работы шли безостановочно двадцать четыре часа в сутки все семь дней в неделю, когда обнаруживалась новая золотоносная жила.

Пивные, бары и салуны работали так же напряженно и в том же сумасшедшем ритме, что и шахты. Никогда не закрывались и «веселые» заведения при салунах, расположенные на вторых этажах. В распахнутые двери вливались толпы разгоряченных мужчин. Сперва они торопились утолить жажду, затем похоть.

«Ревущая пустошь» оправдывала свое название в смысле воя и рева, царивших внутри салуна, но никогда не пустовала. Здесь каждый мог за деньги удовлетворить любую, самую извращенную прихоть, и никто не заглядывал соседу по стойке бара в лицо, а знакомые делали вид, что не узнают друг друга.

Он привык за много лет к этому заведению и даже полюбил запах пролитого виски и опилок, которыми посыпали земляной пол салуна на первом этаже, и возбуждающие ароматы дешевых духов и пудры, женского пота и мужского семени в коридоре и комнатах наверху.

Когда он приблизился к двери комнаты, где, согласно договоренности и внесенному заранее авансу, его ожидало удовольствие, он ощутил некоторое волнение. Это был хороший симптом. Может быть, ему удастся то, что давно не удавалось, и Англичанка Энни не будет усмехаться ему вслед, когда он будет покидать спальню.

Распахнув дверь, он застыл на пороге, удивленный и разочарованный.

– Ведь ты не Энни? – потерянно пробормотал он, чувствуя, что «вдохновение» уходит безвозвратно.

Сухощавая брюнетка с подведенными черной тушью глазами, костлявая, немолодая и, вероятно, на ощупь такая же твердая, как скала, которую шахтеры дробили на глубине под салуном, уставилась на него без обязательной приветливой улыбки.

– Энни доигралась, и ее пинком вышвырнули вон. Слишком много опиума… Она хватила через край… У нее башка уже не варила. А в нашем деле башка нужна. Так думает хозяин… А раз так – ей здесь не место.

Она сразу оценила его дорогой костюм. Клиент был привлекателен и даже чисто умыт. Еле заметная улыбка чуть смягчила ее жесткое лицо, но в темных глазах была по-прежнему холодная пустота.

– Сладенький мой, ты останешься мной доволен. Зовусь я Магнолией, сама я из Алабамы.

Ее жаргон и акцент, густой и тяжелый, трудный для понимания, скорее смахивал на говор выходцев из восточного Техаса. Не верилось, что она родилась в южных штатах. Но он не стал обсуждать эту тему, быстро разделся и лег на кровать. Ему больше по нраву была пухлая женская плоть, а не эти кости, обтянутые смуглой кожей, но все же это была шлюха, обязанная доставить ему удовольствие.

Магнолия без церемоний стянула с себя платье. Под ним у нее оказалась одна кружевная сорочка. Раздевшись, она бросила взгляд на клиента. Он смотрел на нее выжидающе. Его член, сморщенный, мягкий, бессильно лежал между ног.

– А ты, значит, из тех, кто приходит сюда поболтать о своей женушке?

Из ее горла готов был вырваться безрадостный смех, но, взглянув в его лицо, она тут же осеклась. Проститутка взобралась на клиента и принялась за свое дело.

Ничего не получалось. Она ни на что не годилась. Он сердито выругался, схватил за волосы и сбросил с себя. Клок ее темных, побитых сединой волос остался в его руке.

– Ах ты, подонок! Я тебе не Англичанка Энни! Это ей под кайфом было все равно, что делать, а у меня мозги не набекрень… Если у тебя не стоит, так проваливай… – Она в сердцах потерла место на голове, откуда он вырвал клок волос. – Ты меня еще лысой сделаешь. Я не позволю таскать меня за волосы никакому жеребцу. Жеребец! Ха-ха! Может, ты и не жеребец вовсе. И жену свою не трахаешь… Твой сахарный тростничок, сколько ни соси, совсем не сладкий. Кто ж тебя, беднягу, кастрировал? Не твоя ли женушка постаралась?

Он ударил ее кулаком. Магнолия попятилась, наткнулась на стул, опрокинула его. Она раскрыла рот, чтобы закричать, но не смогла издать ни звука. Глаза ее расширились от ужаса так, что заняли половину лица. Он был уже рядом, пальцы его сомкнулись на ее горле.

Магнолия колотила его, извивалась в сильных руках, отчаянно царапалась.

Злоба все яростнее закипала в нем. Он свалил ее на пол, сам упав на нее.

– Ты… ты посмела пачкать имя моей жены, мерзкая шлюха. Ты назвала меня кастратом…

Ее острые ногти впились ему в лицо, и тогда он сдавил ее шею еще сильнее. Он не разжимал пальцев до тех пор, пока под влажной от пота кожей не раздался негромкий хруст. Руки ее бессильно упали, взгляд безжизненно застыл.