8

Раздается настойчивый приглашающий трезвон. Достав карманные часы, Ле- нин кидает взгляд на циферблат. Уже и отсюда, из-за кулис, гурьбой тя- нутся в зал. Кауров бросает окурок в урну-пепельницу и пристраивается к покидающей кулисы череде. Вдруг он слышит:

- Того, здорово!

Никто, кроме Кобы, не называл так Каурова. Но Сталин когда-то, еще в дни русско-японской войны, наделил его такою кличкой и с удивительным упорством иначе не именовал. Да, сейчас неподалеку спокойно, как бы вне спешки, толкотни, стоит улыбающийся Сталин. Несколько лет-с памят- ного 1917-го им не доводилось этак вот увидеться, перекинуться слов- цом.

- Здравствуй, Коба.

Крепкое рукопожатие точно возрождает давнишнюю дружбу. Кауров, как ему случалось и прежде, делает некое усилие, чтобы выдержать тяжеловатый пристальный взгляд Сталина. И тоже смотрит ему прямо в глаза-узкие, миндалевидного, унаследованного с кавказской кровью сечения, цвет ко- торых обозначить нелегко: иссера-карие, да еще с оттенком желтизны, то едва заметным, то иногда явственным.

- Какими судьбами ты здесь обретаешься?-спрашивает Сталин.

Кауров кратко сообщает про свои злоключения: ехал на съезд, заболел, врачи только теперь наконец выпустили.

- Валандаться, Коба, тут не собираюсь. Загляну туда-сюда, наберу лите- ратуры и, наверное, послезавтра в путь.

- К себе в поарм?

Произнеся «поарм» (здесь, возможно, нужна расшифровка: политический отдел армии), Сталин, не затрудняясь, назвал и номер армии. Каурову приятно это слышать: Коба знает, помнит, где работает его давний сото- варищ.

- Конечно. А куда же?

- В какой ты там пребываешь роли?

- Секретарь армейской парткомиссии.

Кто-то подходит к Сталину, обращается к нему. Тот неторопливо и вместе с тем живо отказывается:

- Минуту!

И продолжает разговор с Кауровым:

- Того, надо бы встретиться, потолковать без суеты.

- Буду рад.

Наклонившись, Сталин достает из широкого своего голенища блокнот или, верней, военную полевую книжку. Эта простецкая солдатская манера ис- пользовать раструб сапога вместо портфеля опять-таки нравится Каурову. Полистав книжку, помедлив, Сталин говорит:

- Завтра день субботний… Так… В три часа завтра ты свободен?

- Освобожусь.

- Приходи в Александровский сад. Найди там местечко около памятника одному нашему,-усмешка мелькает под черными усами Сталина,-нашему, как это записано, кажется, в «Азбуке коммунизма», прародителю.

- Какому?

- Который не прижился на российской почве. Во всяком случае, памятник не выдержал крепких морозов. Развалился на куски. Может быть, это пра- родителю и поделом: имел слабость, слишком любил говорить речи.

Казалось, Сталин шутит. Но и в этой тяжеловатой его шутке опять словно таится некий второй смысл.

- Робеспьер?-восклицает Кауров.

Коба кивком подтверждает угадку.

- Друг друга отыщем,-заключает он.

Сквозь переборку в почти опустевшие кулисы врывается громыхание апло- дисментов, в зале увидели Ленина.

Коба подталкивает Каурова.

- Иди, иди.

А сам, нашарив в кармане карандаш, что-то помечает на раскрытой стра- ничке, складывает книжку, сует за голенище. И остается за кулисами,

…Ленин уже вышел к трибуне.

- Должен поблагодарить вас за две вещи: во-первых, за те приветствия, которые сегодня по моему адресу были направлены, а во-вторых, еще больше за то, что меня избавили от выслушивания юбилейных речей.

Аудитория и смеется и аплодирует. Ленин, не выжидая тишины, демонстри- рует присланную ему сегодня в подарок карикатуру двадцатилетней дав- ности, изобразившую тогдашний юбилей Михайловского-одного из столпов народничества. Среди поздравителей нарисованы и русские марксисты. Ху- дожник представил их детьми, «марксятами».

Пустив карикатуру по рукам. Ленин быстро ведет далее свою речь. Пожа- луй, ее можно счесть несколько разбросанной, не подчиненной единому архитектурному каркасу. Однако каркас есть.

Вот будто вне какой-либо связи с началом оратор обращается к строкам Карла Каутского, тоже давнишним, поясняет:

- Тогда большевиков нс было, но все будущие большевики, сотрудничавшие с ним, его высоко ценили.

Зал внимает цитате:

- …Центр тяжести революционной мысли и революционного дела все более и более передвигается к славянам.

Кауров, опять присевший на помост близ стенографисток, видит на краю кулисы Кобу, уже надевшего шинель. Суховатая рука держит на весу еще не донесенную к черноте зачеса меховую шапку. Ленин читает дальше вы- держку из Каутского:

- …Новое столетие начинается такими событиями, которые наводят на мысль, что мы идем навстречу дальнейшему передвижению революционного центра, именно передвижению его в Россию…

Этой цитатой Ленин как бы пополняет арсенал доводов, которые он, взыс- кательный к себе марксист, без устали отыскивает в обоснование истори- ческой правомерности того, что совершилось в России.

Вместе с тем в статье, приводимой Лениным, русский марксизм, русская пролетарская партия уже предстают вступившими в пору возмужалости. Нагляден убыстренный шаг истории. Детство, мужание и…

- Наша партия может теперь, пожалуй, попасть в очень опасное положе- ние,-именно в положение человека, который зазнался.

Ленин режет дальше:

- Известно, что неудачам и упадку политических партий очень часто предшествовало такое состояние, в котором эти партии имели возможность зазнаться… Блестящие успехи и блестящие победы, которые до сих пор мы имели,-ведь они обставлены были условиями, при которых главные трудности еще не могли быть нами решены.

Почти всегда выступления Ленина содержат нечто поражающее, не вдруг усваиваемое, кажущееся иной раз неуместным. Такова и его сегодняшняя речь. Слушатели притихли.

Жестом обеих рук он как бы что-то округляет:

- Позвольте мне закончить пожеланием, чтобы мы никоим образом не пос- тавили нашу партию в положение зазнавшейся партии.

Под рукоплескания, скорей раздумчивые, нежели бурные, он покидает три- бунку, которую занимал не более десяти минут.

…Потом, уже после концерта, когда одетый во все кожаное шофер-бога- тырь Гиль захлопнул автомобильную дверку и плавно стронул машину, На- дежда Константиновна, глядя на едва в полумгле различимый профиль, ти- хо спрашивает:

- Польша?

Владимир Ильич поворачивает к ней голову в нахлобученной кепке. Ведь о Польше он на минувшем вечере ни словечком не обмолвился. И кивает.

- Угу…