"Свет всему свету" - читать интересную книгу автора (Сотников Иван Владимирович)
глава седьмая ТОВАРИЩИ ПО ОРУЖИЮ
1
Все годы войны Ян Ярош был рядовым бойцом французского Сопротивления. Еще три года назад судьба свела его с советскими партизанами и франтирерами, и вместе с ними он находился в гуще борьбы.
И вот теперь, когда на французской земле стихли бои и фронт переместился уже в Германию, он оказался совсем не у дел. Поэтому изо всех сил старался перебраться в Советский Союз, чтобы попасть в чехословацкий корпус, уже сражавшийся на родной земле.
День за днем обивал пороги своего посольства и хлопотал о документах. Но дело не двигалось. И вдруг сегодня все наконец решилось неожиданным образом. Его попросили остаться во Франции при ставке Эйзенхауэра в качестве корреспондента «За свободне Ческословенско». Это же газета войск генерала Свободы, куда он рвался все эти месяцы! Не долго раздумывая, Ярош согласился. Если нужно, он будет сражаться с врагом и оружием слова.
Обосновался Ян Ярош на набережной Анатоля Франса в «Палаце д'Орсэ», где жили западные и советские корреспонденты. Больше всего его заинтересовал советский журналист майор Крамин.
— Братше майор, — обратился чех к Крамину, — перед вами скромный, еще малоопытный газетчик и воин Ян Ярош. Не откажите в дружбе.
Советский журналист братски обнял чеха, и они долго просидели за чашкой кофе.
Крамин был бодрым, энергичным. У него мужественное лицо, сильные руки, умные проницательные глаза. Чех был выше ростом, выглядел очень худым, но подвижным и деятельным. Чистые голубые глаза его поблескивали из-под очков в красивой коричневой оправе. Уже через час-другой им обоим казалось, будто они давно знают друг друга.
У Крамина срочная поездка. Нужно своими глазами взглянуть на трагедию Орадура. Не хочет ли Ян составить ему компанию? Чех с готовностью согласился, и они тут же отправились в путь на «оппеле» Яроша. Машину вел молодой француз, недавний франтирер — Поль Сабо.
Всю дорогу Крамин прямо и исподволь интересовался чехом.
Ян Ярош скупо поведал о своей жизни. Он был поручиком чехословацкой армии. Его отец старый социал-демократ. Всю жизнь прививал сыну умеренность, приучал сторониться всего радикального. Стремясь уберечь все, он не сохранил ничего. Немцы все попрали. А началась война — Ян перебрался во Францию. Стал партизаном, участвовал в парижском восстании. В их отряде под одним знаменем сражались французы и русские, итальянцы и чехи, арабы и немцы. Да, и немцы-антифашисты.
За Лиможем «оппель» спустился в зеленую долину речушки Глан и запетлял среди кудрявых холмов с живописными французскими деревнями.
За мостом вдруг показалось необычное мертвое селение.
— Орадур! — Поль снял фуражку.
Они вышли из машины. Менее года назад деревню уничтожили эсэсовцы дивизии «Рейх». Разрушенные, с выбоинами от пуль, дома. Место, где расстреляны почти двести мужчин. Руины церкви, в которой заживо сожжены сотни детей и женщин. И кладбище, где похоронены жертвы. Внутри церкви — серая куча золы и дощечка с надписью: «Человеческий пепел. Склонитесь перед ним». И все это — Орадур.
— Франция никогда не забудет Орадура! — сказал Поль Сабо.
К церкви подкатила еще машина, и у паперти шумно хлопнула дверца. Приехавшими оказались американцы в форме армейских офицеров — Крис Уилби, с холеным лицом и холодными глазами, и Фрэнк Монти, очень живой и развязный.
Познакомившись, Фрэнк всем восторгался и все осуждал. Уилби лишь слушал и молча глядел на пепел, собранный в кучу.
— Как ужасно и бессмысленно! — покидая церковь, сказал он сквозь зубы.
— Бедная Франция! — вдруг расчувствовался Фрэнк.
— Нет, она не простит такого варварства, — горячо сказал Поль. — И беспощадно накажет нацистских преступников.
Милый, дорогой Поль! Разве знал он тогда, что случится потом: дивизия «Рейх» целиком сдастся американцам, ее командир генерал Ламмердинг, которого для проформы приговорят к смерти, останется вовсе безнаказанным. Правда, непосредственных участников трагедии осудят и французский суд приговорит их к смертной казни, но президент помилует преступников.
2
После обеда «оппель» Яроша долго кружил по улицам Парижа, и Крамин лишь глядел и слушал. Поль и Ян наперебой старались как можно больше рассказать о Париже, где один из них провел всю жизнь, а другой — всю войну.
Много говорили о советских людях. Тут все гордились их мужеством и отвагой. Бежав из плена, они вливались в партизанские отряды и клялись не складывать оружие. И сколько их, героев, павших в боях!
В разгар парижского восстания группа советских партизан через мост Альма прорвалась на бульвар Сен-Жермен. На улице Гренелль русские попали под обстрел из пушек. Их ничто не остановило. Пробившись к зданию советского посольства, они взломали дверь, водрузили над входом Красное знамя, запели «Интернационал». Им аплодировали французы из окон своих квартир.
Несколько дней спустя толпы парижан устремились к ратуше, где де Голль собирался приветствовать борцов Сопротивления, освободивших столицу.
Советские партизаны, выйдя с улицы Галльвера, где находился их штаб, двинулись по проспекту Елисейских полей. Их встречали восторженно. У статуи Жанны д'Арк попали под залпы — с крыш стреляли гитлеровцы и вишисты.
«Оппель» Яроша остановился у статуи.
— Это здесь было! — тихо сказал Поль, и все трое молча обнажили головы.
Ярош привез друга к Дворцу инвалидов, где покоится прах Наполеона.
В углублении — саркофаг императора, возле стен скорбно застыли двенадцать статуй женщин, олицетворяющих собой побежденные страны. Однако весь мир знает, их скорбь и их покорность — раззолоченная ложь!
Нет, как ее пышно ни украшай, тирания бессильна восславить даже самую высокую власть.
Поль направил свой «оппель» в сторону Булонского леса. На каждом шагу новая и новая трагедия Франции. Изгоняя жителей из своих квартир, немцы занимали улицу за улицей. Грабили, увозили горы добра, ценнейшие картины,гобелены,скульптуры.
Безжалостно разрушали знаменитые памятники. Машина как раз вынеслась на большую площадь. В свое время здесь высился Виктор Гюго. Памятник Родена был гордостью Франции. Немцы переплавили статую на снаряды и расстреливали ими чужие города. Только и разрывы этих снарядов были бессильны заглушить слова писателя о том, что будущее не за мечом, а за книгой.
Весь Париж дышит историей. Здесь сражались на баррикадах, штурмовали Бастилию. Здесь казнили короля. Здесь жил и работал Ленин.
Поль привез журналистов на кладбище Пер-Лашез, где покоится прах Бальзака, Анри Барбюса, Вайяна-Кутюрье, где погребены парижские коммунары. На этой возвышенности был их последний оплот.
Ограда из серого камня похожа на крепостную стену. За нею высятся старые каштаны — свидетели трагедии коммунаров, их беспримерного мужества. У этой стены двести героев отважно бились против трех тысяч версальцев и пали тут смертью храбрых.
Германские милитаристы помогли Тьеру создать многотысячную армию, чтобы угрожать Парижу, и в борьбе за коммуну рабочий Париж потерял тогда сто тысяч своих героев. Спустя всего неделю после кровавого побоища один из уцелевших коммунаров Эжен Потье сложил пламенный гимн, а древообделочник Пьер Дегейтер написал к нему музыку, и, как живой наказ поколениям, на весь мир прозвучали слова того гимна: «Вздувайте горн и куйте смело, пока железо горячо!» Слова гимна, как набат, разбудили миллионы.
У стены, выщербленной пулями версальцев, гитлеровцы расстреливали героев Сопротивления.
В свой отель журналисты возвратились поздно вечером и немедля сели за работу. Как у корреспондента при ставке союзников, у Крамина надежная связь с Москвой, что обрадовало Яроша. Это облегчит ему передачу корреспонденции и в свою газету.
Корреспондентские обязанности почти не оставляют Крамину свободного времени. Тем не менее весь следующий день он провел с Ярошем и Сабо. Изучал Париж, его людей, расспрашивал их о виденном и пережитом. Второй фронт — это большая политика. Высокая и низкая, честная и бесчестная одновременно. Человек большой культуры, он пытался все увидеть, все познать, чтобы в верном свете показать советским людям этот сложный и противоречивый мир. Ярош с интересом присматривался к советскому журналисту и многому учился у него.
После ужина он вышел на набережную подышать свежим воздухом. На другом берегу Сены высился Лувр. Ярошу вспомнилась история с «Джокондой».
Когда-то картину похитил итальянский художник и два года молился на «Мону Лизу», пока ее не разыскали и не возвратили обратно.
Нацисты посягали на большее. Они пытались похитить все сокровища мира, и не затем, чтобы молиться на них.
3
На другой день Ярош и Крамин отправились в бар, чтобы взглянуть на невоюющую Америку. Это одно из многих пристанищ, где дни и ночи гуляли офицеры тыловых штабов американских и английских войск.
Журналисты с трудом разыскали свободный столик. В зале накурено и душно. Крики, азартные споры, даже ругань. Какофония звуков из оркестра на низкой эстраде. Костюмы девиц столь экстравагантны, что вызывают шумный восторг разгулявшихся офицеров. Молодой, сильно раскрасневшийся капитан развязно протиснулся к сцене и, схватив за руку одну из танцовщиц, потащил ее за собой. Она хохотала, не упиралась и шла через зал, сверкая стеклярусом очень короткой юбочки. Уговаривать ее не пришлось слишком долго. Вскочила вдруг на стул, а с него вспрыгнула на стол. Загремела разбитая посуда, и под азартные крики начался ее танец.
Не успел Ярош опомниться, как танцовщица оказалась вовсе нагой, и журналистам стало не по себе. Они собрались было уйти, как к ним подсели двое. Оказывается, уже знакомые американские офицеры, с которыми они повстречались у церкви Орадура: майор Крис Уилби и лейтенант Фрэнк Монти. Первый все так же самоуверен, но сдержан, второй очень шумен и отчаянно фамильярен.
Кивнув на танцовщицу, которая на виду у всех застегивала юбку из стекляруса, Крис Уилби сказал:
— Видите, купленная Европа.
— Бесстыжая Европа! — уточнил Крамин.
— И такую освобождать! — воскликнул Фрэнк.
— Есть другая, настоящая. Она либо в концлагере, либо с оружием в руках сражается против фашизма.
Опрокинув виски, Уилби расфилософствовался. По его мнению, жизнь — не что иное, как ярмарка, где все продается и все покупается.
— А гитлеровцы? — в упор спросил Ярош.
— Это корсары, и их тоже покупают, чтобы нападать на конкурентов.
— Нет, их просто уничтожают, — возразил Крамин.
— А по-моему, все товар. Сегодня на него нет спросу, но кто знает, какую цену ему назначат завтра.
Журналисты возмутились и заспорили. Это уж цинизм, философия торговцев смертью. Но Монти надоела вся политика и философия, и он, бесцеремонно перебив заспоривших, вдруг стал по сходной цене предлагать дамские подвязки, иголки, трикотаж — любой из товаров. Если угодно, можно осмотреть сейчас же. Ярош и Крамин расхохотались даже. Ну и ну!
Расстались с американцами холодно.
Ярош был на линии фронта и видел англичан и американцев. Там они не такие, и среди них немало славных ребят. Впрочем, чему тут удивляться. Давно известно, Америка богата контрастами.
Расплатившись, журналисты покинули бар.
У Яроша есть знакомый художник-портретист, и он познакомил с ним Крамина. Скромный труженик искусства еще не создал больших полотен, способных изумлять мир. Но в годы войны им написаны десятки портретов героев Сопротивления. На высоком чердаке, где размещалась его мансарда, он писал их дни и ночи. Будучи связан с подпольем, он предоставлял свою мансарду в распоряжение франтиреров. Жан Ферри и укрывал их под видом натурщиков.
Сейчас их портреты он выставил прямо на бульваре возле Версальского дворца, и тысячи парижан часами стоят у крошечных полотен, размером с тетрадный листок, с которых на них смотрят живые лица людей. Одни из них ушли на фронт добивать нацистов, другие давно погибли. Свою выставку художник назвал очень просто: «Живая честь Франции», и к каждому портрету он сам дает пояснения.
Что он любит больше всего, Жан Ферри? Бог мой, конечно, искусство. Нет, далеко не все. Но самое любимое — вот здесь, в альбоме. Крамин с интересом перелистал диковинный альбом. В нем собраны гравюры с лучших произведений искусства всех стран. На первой странице его альбома гравюра с картины Делакруа «Свобода, ведущая народ на баррикады». Женщина, обнаженная чуть не до пояса с трехцветным знаменем в правой руке и с винтовкой в левой подняла вооруженных людей на приступ. Вся фигура полунагой женщины полна целомудрия и страсти.
— Чтобы сильнее любить, я глядел на эту картину и на портреты моих партизан, а чтобы сильнее ненавидеть, я глядел вот на эту, — указал он на последнюю страницу альбома.
Крамин и Ярош даже вздрогнули. Перед ними была гравюра с картины Холарека «Возвращение ослепленных болгар из византийского плена». Император Василий Второй приказал ослепить пятнадцать тысяч пленных болгар. Каждой сотне он дал в провожатые старика, которому оставил один глаз. На картине страшная сотня слепцов, которую ведет одноглазый старик. Они идут сквозь вьюгу, и над ними уже кружат черные вороны.
Крамин содрогнулся, его затрясло. Как все далеко и как близко!
— Знаете, — сказал Жан Ферри, — за окном моей мансарды виднелась длинная улица. Ее бомбили немцы. И черные глазницы ее мертвых окон мне до сих пор напоминают выколотые глаза. Тогда казалось, они могут выколоть их всему миру, ослепить весь свет. А прогремела Москва — я вздохнул с облегчением. Нет, глаза миру выколоть невозможно!
4
Через несколько дней Крамин и Ярош уехали на Эльбу. Как и в Париже, здесь полно американцев. Раскрашенные и декольтированные кокотки с открытым вызовом любой нравственности, пьяные и шумные офицеры, азартные споры и бесконечные тосты — все то же. Только очень много и цивильных мужчин, тоже пьяных и тоже с женщинами.
— Разве этих спасали мы от фашистских изуверов? — глядя на разгульную публику, возмущался Ярош. — Ради них не сделал бы и выстрела.
Нет, Крамин думал иначе:
— Их мир погряз в тине, и его нужно вытаскивать из крови и грязи. Должно же быть все по-другому!
— Они все равно не поймут нашего подвига.
— Придет время — поймут, — возразил Крамин. — Без нас они стали бы пеплом в лагерях смерти, заживо сгнили бы в фашистской неволе. Кроме нас, некому бороться, и своей борьбой, какой бы ни была она, мы и их вытаскивали из грязи. Если ты человек, настоящий человек, ты не можешь стоять сложа руки, не можешь валяться в грязной луже, заниматься наживой. Нет, будешь бороться!
5
За несколько недель пребывания в газете Максим Якорев объездил чуть не весь фронт. В редакции он не засиживался. Сколько же их, рядовых тружеников войны, людей смелых и отважных, давно уже ставших гордостью и славой своих полков и дивизий! Он видел их в бою и на марше, в окопах и на отдыхе — везде и всюду. Это были люди всех профессий и званий, молодые и старые, суровые и добродушные, шумные и тихие — всех характеров и темпераментов, и о каждом из них у него было что сказать в статьях и очерках.
Ему не сиделось на месте: тянуло в войска, естественно, и в свою дивизию, с которой столько пройдено в эту войну. Как там воюют его друзья-товарищи? Березин хвалит его выступления в печати. Письма Оли тревожны. Раны заживают медленно, и ее почему-то особенно беспокоят опасности, с какими встречается он, Максим. Вот чудачка! Как бы выбрать время и хоть на часок заскочить к ней в госпиталь? Что ж, многое зависит от того, что скажет ему сегодня редактор. Но едва Максим переступил порог его кабинета, как понял, задача будет необычная. Полковник молча уставился на молодого газетчика, словно ожидая от него ответа на какой-то еще невысказанный вопрос. Максим даже смутился. Уж не допустил ли он серьезной оплошности?
Усадив Якорева за стол, редактор начал не спеша прояснять суть дела. Максим направляется на Эльбу, где предстоит встреча советских и американских войск.
Задание редакции было необычным, и он долго не мог опомниться. Подумать только, нужно сегодня же ехать на Эльбу!
Быстро собрался в путь и помчался в Торгау.
Всю дорогу обдумывал план действий. На что обратить внимание, с кем встретиться? Искал точные свежие слова, оттачивал мысль.
Но вот и Эльба! Она разделяет две армии и сближает их до дружеских объятий, до заздравного тоста. Апрельский день удивительно хорош. Американские солдаты, преодолевшие Атлантику и Ламанш, пришедшие сюда через всю Францию и Германию, добродушны, задорны, просты. Встрече радуются непосредственно, от всего сердца.
Немецкий город Торгау на левом берегу Эльбы сильно разрушен. На правом — солдаты Первого Украинского фронта. Вместе с ними Максим сражался за Днепр, за Корсунь, за Киев. Они двинулись потом на Запад, а дивизия Виногорова, в которой служил Максим, повернула на юг, в Румынию, Венгрию, Чехословакию.
И вот встреча.
Штаб Конева ожидал гостей с того берега, где тоже кипела подготовка к знаменательному событию.
Кавалькаду американских генералов и офицеров, за которыми следовали корреспонденты, у моста встретили советские офицеры. Их лица строги и просветленны. В их глазах нескрываемое сознание своей силы, гордости. Держатся они с достоинством, как хозяева.
На берегу реки через дорогу вывешены красные полотнища с приветственными лозунгами. Высокое здание справа украшено портретами Сталина, Рузвельта, Черчилля. Девушки-регулировщицы, изящно взмахивая флажками, пропускают машину за машиной.
Американских гостей везли прямо в ставку маршала Конева. Он встретил их у ворот немецкой виллы, где размещался его штаб. Могучего телосложения, с огромной лысой головой, он выглядел сейчас празднично и хозяйственно властно, как и подобает военачальнику, пришедшему сюда с победой. Вместе с тем он держался скромно и приветливо, как радушный хозяин, который и гостям рад, и себе знает цену.
За столом было шумно и весело. Заздравные тосты провозглашались с обеих сторон, тосты дружбы и привета, тосты добрых обещаний и пожеланий.
Дух дружбы был столь силен, что казалось, его никому не разрушить. Но что покажет время? Укрепится ли эта дружба товарищей по оружию, по страданиям, по крови или ее разрушат те, кому старое дороже мира и человечества?
За столом Максим познакомился с Краминым и Ярошем. Их он расспрашивал про Париж, про борьбу русских партизан во Франции. Крамин был точен и краток. За его словами ощущалось большое и сложное дело.
Яроша, в свою очередь, особенно интересовало чехословацкое войско.
После обеда в честь гостей был дан концерт. Хор советских солдат исполнил американский национальный гимн. Они выучили текст гимна, ни слова не зная по-английски. Затем выступила балетная группа. У американцев разгорелись глаза. Девушки были очень изящны, их движения женственны и грациозны.
— Это балерины? — спросил у Максима сидящий рядом чех.
— Нет, просто девушки-солдаты, — пояснил Максим. — Самодеятельный концерт.
Вечером гости прощались. Конев подарил американскому генералу Брэдли коня, рысака-красавца под седлом. Брэдли в ответ подарил джип.
Американцы уехали, корреспонденты расстались. Чех поехал в штаб фронта с надеждой поспеть в чехословацкий корпус, Максим — в редакцию фронтовой газеты.