"Сильнейшие" - читать интересную книгу автора (Дильдина Светлана)

Глава 20

Астала

В последние недели Хранительница тревожилась. Это отмечали старики — слышал разговоры деда с другими — и он сам, единственный из молодых. Башня отнюдь не была разгневана, скорее, испытывала смутное беспокойство, еще не заявляя об этом в голос. И не частые грозы и бури были тому причиной.

Юноша приложил ладонь к нагретым солнцем камням — каждая трещинка была знакомой, родной. И у подножия, и здесь, наверху. А еще тут не слышно ни ветра, ни птичьего щебета. Стук сердца Хранительницы громкий, и заглушает все…

Стал на самый краешек ограждения, раскинул руки, прогнулся. Хорошо… ветер ласкает тело. Если прыгнуть, будет восхитительное ощущение полета… а потом боль. Или нет? Полет… он прыгал и со скал в воду, и в высоты в обличьи энихи. Хорошо… Покачнулся, привстав на пальцах.

— Ну и дурак, — послышался детский голос. Кайе развернулся, готовый ударить. — Слезь оттуда, свалишься ведь, кошка несчастная, — голос принадлежал некрасивой девчонке примерно десяти весен от роду. Она сидела за выступом на плите и грызла орехи.

— Ты кто такая? Я где-то видел тебя, — спросил оборотень с досадой.

— Я Илха, — сказала девчонка с легкой надменностью.

— А, эта… из дома Иммы, — юноша потерял интерес к ней. Равнодушно спросил: — Что ты здесь делаешь?

— Сижу и грызу орехи. А ты все же слезь. Грохнешься, потом скажут, я тебя убила.

Он и вправду чуть не полетел вниз, согнувшись от смеха.

…Илха — приемыш Иммы, средняя дочь в многодетной семье. Два года прошло, как поселилась в чужом доме. Не ведомо никому, что за восторг испытала, увидев на пороге своего — золотую фигуру: челе и юбка из золотистой шерсти, золотисто-смуглая кожа, и украшения лежат ровно-ровно, не звякнут — и тоже сверкают, как солнечный луч. Вмиг река разлилась между прежним и будущим, неведомым еще самой Илхе.

— Я хочу жить у тебя, — сказала она солнечной гостье.

Та глянула удивленно и кивнула:

— Живи.

Два года прошло, прежде чем осознала — отнюдь не красавица Имма Инау. Но отныне красивые вызывали у Илхи только презрение.

— Как ты сюда попала? — спросил юноша, сходя с каменного бортика.

— А тебе-то что, жаль?

Он взглянул на плетеную корзиночку с орехами на ее коленях, на упрямо выдвинутый вперед подбородок. Выбросил руку вперед:

— Здесь могут есть только птицы, — точным движением сопровождая слова.

Илха с видимым сожалением проводила взглядом улетающую в небо корзинку.

— Ладно… Я попросила Имму-дани показать мне город сверху. Она и привела.

— Ладно! — передразнил ее. — А где она сама?

— Она кого-то сверху увидела, убежала. Жди, говорит.

— И давно ждешь?

Девчонка, прищурясь, взглянула на солнце:

— Час-то будет. — И рассердилась: — Тебе-то чего?

— Идем, — кивнул в сторону лестницы.

— Я дождусь Имму.

— Вот дура! Собрались дуры под одной крышей! А если она не придет?

— Придет.

— Кто станет с тобой возиться, если увидит здесь? Станешь пищей для воронов, и все!

— Я подожду! — она сверкнула глазами и уставилась в другую сторону.

— Слушай. — Голос был вовсе уже не беспечный. — Либо со мной идешь — тащить я тебя не намерен, либо ныряешь вниз прямо отсюда! — недвусмысленный знак рукой, и девчонке становится не по себе: это не угроза.

А он говорит сквозь зубы:

— Хранительница — не место для идиоток!

Илха, еще не встав толком, чуть не на четвереньках отбежала к лестнице. По ступенькам помчалась, рискуя сломать себе шею, лишь бы не ощущать его присутствие за спиной. Выбежав наконец наружу, крикнула разгневанно:

— Сам ты… глупая кошка! — и стрелой полетела к дому.

Рассмеялся, глядя ей вслед, погладил стену Хранительницы, прислушался: нет, душа Асталы не успокоилась… не девчонка виной. Впрочем, и сам не верил в такую нелепость. Башня чего-то ждет… и говорит ему. Опустив глаза, пытался понять — но не понимал.

Золотистая полотняная юбка остановилась подле него. Маленькие ноги в позолоченных плетеных сандалиях… помотав головой, вскинул глаза, невольно нахмурившись.

— Ты не встречал Илху? — Имма глядела растерянно. — Куда она подевалась?

— А ты забыла уже? — фыркнул, вспомнив, как удирала девчонка.

— Что? — еще больше растерялась молодая женщина.

— Дома ищи…

Паук на ее плече зашевелил лапками, подчиняясь движению солнечного луча.

— Эй! — окликнул уже почти ушедшую Имму. — Ты ничего не слышишь?

— Я много что слышу. — Женщина вопросительно смотрела на него, но он устыдился — спрашивать совета у этой полоумной. Она ведь если и слышит — неправильно истолкует. И потом, неужто Хранительница скажет кому-то, кроме него?!

Вбегая в дом, едва не сбил с ног Улиши — ощутил исходящую от нее волну притягательного аромата. Сразу вспомнился нагретый солнцем лес…

Та остановилась рядом, потерлась щекой о плечо, мурлыкнула. Нахмурился, отодвигаясь — но она вновь прильнула. Вблизи кожа ее пахла лимонником и медом. Подумалось — наверное, и на вкус такая же, сладкая.

— Я-то тебе зачем?

— Ты мне нравишься…

Позабывшись, привлек ее к себе, губами пытаясь выпить весь мед ее губ — но оттолкнул, вспомнив, кому она принадлежит. Выдохнул:

— Самка ихи!

— Для тебя это не плохо, — засмеялась Улиши.

— Уйди.

— Ты же не маленький мальчик. Будешь думать обо мне… ночами… если еще не думаешь!

— Ты не одна в Астале.

— Одна из немногих, кто хочет быть с тобой по доброй воле! — рассмеявшись, она игриво качнула подолом юбки и убежала, словно танцуя.

Звон нашитых на подол колокольчиков сопровождал ее, стихая по мере того, как она удалялась.

Близнецам не мешали видеться — и они черпали поддержку друг в друге, случайным образом меняясь ролями. Если девушка начинала обвинять во всем родственников, Айтли старался ее успокоить, если наоборот — Этле заботилась о брате.

— Ну что я могу сказать тебе, сестренка, — юноша гладил голубя, довольно ворковавшего на подоконнике. — Крылатая почта… Хотел бы я крылья для нас обоих. Оба наши голубя вернулись с приветом от родни… но мне было грустно читать эти записки.

— Скучаешь по дому?

— Нет, что ты… Они ласковы, но холодность между строк. А может, я просто завидую… ведь вся наша родня сейчас в безопасности… может быть, Ила гуляет с Илику по площади Кемишаль. Если все они забыли нас… этого не понять по письмам, — он резко встал, посадил голубя в клетку.

— Сегодня у тебя плохое настроение, а вчера ты старался меня развеселить, — хмыкнула девушка.

— Гроза придет скоро… нехороший месяц. У нас легче, никогда не бывает столько дождей. И медленно… как же медленно всё…

— Хорошо, что спокойно. Мне уже начинает казаться, что мы зря… ах… — почти беззвучно вздохнула на полуслове. Айтли развернулся мгновенно, прищурился, готовый кинуться на защиту сестры.

Тот, кого испугалась Этле — высокий, с резким лицом и янтарными глазами хищной птицы — стоял на пороге; совершенно бесшумно возник. Осмотрел помещение, лениво, явно не рассчитывая найти ничего неожиданного. На девушку на сей раз внимания не обратил вовсе.

Она облегченно вздохнула, когда полог замер, скрыв ушедшего гостя.

— Вот видишь, глупышка, ничего не произошло, — улыбнулся ей Айтли.

— Ты ничего не знаешь, — упрямо заявила северянка.

— Что же я должен знать? — встревожился Айтли.

— Это же был тот… с площади, и здесь я его видела раньше.

— Ну же, — невольно юноша улыбнулся. — Дурочка, — произнес как можно ласковей. — За две недели с хвостиком он всего лишь два раза зашел, и даже не сказал ничего. Естественно, они следят за нами.

Девушка уселась на скамье, поджав ноги.

— Сдается, от тебя мне помощи не дождаться, — сказала очень обиженно. Однако ссориться с единственно близким человеком не хотела и не могла.

А к вечеру пришел другой человек, назвавшийся Хлау, и велел Этле следовать за ним.

— Ты останься, — преградил он путь юноше, который хотел последовать за сестрой.

— Куда ты хочешь ее увести?

— Я не обязан давать тебе отчет. Тише, птенец, — он стал так, что оказался между ним и девушкой, но и ее не выпускал из виду.

— Вы не смеете мешать нам! — сквозь зубы проговорил Айтли. — Мы можем видеться в любое время!

— Об этом не было договора. Успокойся, ребенок. Никто не собирается обижать вас. — Протянул руку девушке: — Пойдем.

Та брезгливо отдернула ладонь, немного натянуто улыбнулась брату, обронила:

— Я постараюсь быстрее, — и шагнула вслед за южанином.

Северянка не знала — о них говорили давно. Ахатту тревожило пристальное внимание некоторых Сильнейших к заложникам. К тому же разделить их стоило во избежание возможного сговора — неважно, какого. Къятта посоветовал взять девчонку к себе, под крылышко Киаль, как он выразился — матери и Улиши не доверил бы и жука. А мальчишку оставить в Доме Светил.

Если кто попробует претендовать на право оказать гостеприимство второму заложнику… что ж, ему придется услышать отказ. Когда добыча бродит по общей земле — она принадлежит тому, кто возьмет первым. Но в Астале Глава Совета имеет преимущество перед остальными, а выбирать, кому еще предоставить право гостеприимства — оскорбить тех, кому придется сказать «нет».

Поняв, что ее уводят не просто в соседнюю комнату или помещение, а куда-то в неизвестность, Этле попробовала сопротивляться. В ответ на это южанин попросту перекинул ее через плечо, в таком неудобном положении доставил прямо к грис. Дальнейшее обращение тоже не отличалось вежливостью, хоть и грубым особо не было — так могли везти какой-нибудь вьюк, не обладающий разумом и чувством собственного достоинства. Северянка испытала сильное желание укусить своего похитителя и попытаться убежать, но сумела с собой совладать ввиду полной бессмысленности подобного поступка. Да и кусаться больше приличествует южанкам… Попытавшись ответить на невероятное обращение хотя бы высокомерием, она потерпела неудачу — трудно сохранить холодное презрительное выражение, когда тебя то взваливают на грис, то стаскивают с нее и волокут куда-то.

Северянка поняла только одно — это богатый дом. Вряд ли что-то могло быть хуже. Дом — значит, доставить ее сюда — чья-то прихоть.

Этле столбом застыла посреди круглого коридора. Рассыпавшийся смех вывел ее из оцепенения, и она приготовилась защищаться — хоть зубами, хоть чем. Потом сообразила, что смех принадлежит женщине, и, по видимости, молодой. Та змейкой вынырнула из-за узорчатого полога, пояс на тонкой талии зазвенел колокольчиками, совсем как ее смех.

— Ах, бедная ланка! — зубы ее, перламутровые сверкнули в улыбке. — Какая ты встрепанная! Я Киаль. Ты Этле. Будем знакомы!

— Зачем меня сюда привели? — напряженно спросила северянка.

— А затем, что там, — она изогнулась вбок, всем телом отвечая на вопрос, — опасно тебе. Понимаешь?

— Ничего не понимаю. Верните меня к моему брату или же приведите его сюда. И если тут кто-то вдруг заботится о нашей безопасности, зачем хватать меня, словно мешок с отрубями?

— Мешооок? — проговорила-пропела Киаль, и забавно нахмурилась, — Хлау грубиян. Я не подпущу к тебе никого из этих… — она запнулась, пытаясь подобрать слово, видимо, резкое, но такое не шло с языка. — Твоя комната будет рядом с моей. Твои голуби уже там!

— Я останусь тут, только если смогу видеться с братом, — сдержанно сказала Этле.

— А вот это не знаю. Дед вряд ли позволит. Сама посуди — неужто таскать вас через весь город? Нехорошо. — Она поправила выбившиеся из-под обруча тяжелые блестящие пряди. Красивая… слишком красивая, приторно, как все южанки, с внезапной злобой подумала Этле.

— Я могу передавать ваши письма, — улыбалась Киаль. — Не я, так девушки мои. Они верные, быстрые.

Обедать Киаль оставила ее у себя. А после — извлекла из короба шкатулочки, зеркала и усадила перед всем этим Этле. Северянка хотела гордо отвернуться, но соблазн оказался слишком велик. А Киаль открывала крышечки, высыпая на гладкое темное дерево связки граненых разноцветных бус, скрепленных золотыми звеньями, чеканные ожерелья и браслеты, тончайшей работы серьги, крохотные кувшинчики с ароматными притираниями, красками для губ и для век, и многое, от чего Этле не могла оторваться взглядом. И все это — перебирала, показывая с разных сторон, отодвигала в сторону, освобождая место для очередной диковинки.

— А у нас — больше из кожи и перьев делают украшения, сказала северянка, невольно вступая в разговор, а не просто оставаясь безмолвной свидетельницей.

— Тебе нравится?

— Наверное… привозили, я видела — но у нас не носят такие, — она оглядела Киаль, придирчиво, по-женски. Та рассмеялась:

— Примерь…

И вновь отказаться не получилось. Где-то на задворках сознания мелькнула мысль, что Айтли сейчас очень одиноко, но Этле подумала — он почувствует ее радость, и все будет хорошо.

Скоро ее руки попали в объятия тяжелых браслетов в виде сплетающихся куниц, а в волосах засияли изумрудные цветы. Сама северянка в этом великолепии несколько поблекла.

— Не больно-то они меня красят, — грустно сказала она, стягивая украшения. Киаль уже не вызывала отторжения, а ведь несколько часов назад казалась едва ли не врагом.

— Ты огорчилась? — сочувственно сказала южанка, и потянула из груды новые украшения:

— Это должно подойти тебе больше.

— Зачем? Для кого? — вдруг испугалась заложница. Киаль застыла с ожерельем в руках, удивленно пожала плечами:

— Для тебя.

— Ты говоришь правду? — Про то, как смотрел на Этле старший внук Ахатты и что сказал ей, северянка не хотела упоминать. Впрочем, сказал-то как раз слова, которые должны были успокоить. Только вот неспокойно. А ведь он ярок… но вызывает ужас и отторжение. Если ее привезли сюда для него…

— Конечно правду. Что случилось? — Киаль обняла девушку. И та поведала о собственных страхах — краснея и белея одновременно, и неловко пытаясь высвободиться.

— Не бойся, Къятта не тронет тебя. Раз сам сказал…

— Он может и передумать, — сдавленно произнесла Этле. — Южане живут только своими прихотями… прости, — смутилась, отводя взгляд от гибкой, словно молодая ива, дочери Асталы. Та не обиделась ничуть, вскинула руки, зазвенев бубенчиками на браслетах:

— Ой! Может, конечно… только такого я не припомню. У него было время понять, интересна ты ему или нет. Жизнь твоя нужна югу. А остальное… не льсти себе. Ты такая же, как все. Тебе нет смысла делать больно — закричишь сразу, заплачешь, и что? И в постели… уж тут он может позволить себе выбирать! — расхохоталась. — Право же, ты погляди на себя! Косточки птичьи, сама как сухая тростинка, сломаешь одной рукой!

— По-твоему, я очень некрасива? — пунцовая, спросила, пряча глаза.

— Ты? — Киаль села поближе, обняла снова: — Ты очень миленькая… но только совсем-совсем дитя, и нужно долго быть рядом, чтобы понять, какая ты…

— Нет, правда… я действительно… некрасивая? — северянка подняла голову.

— Да что ты, в самом деле! — рассмеялась Киаль. — То боишься, то огорчаешься!

— Я же не о нем! — вспыхнув еще пуще, вскочила, скинув руку танцовщицы с плеча. — Я просто… — Этле совсем потерялась, примолкла.

— Просто ты — девушка и хочешь нравиться. Я помогу тебе стать очень красивой. Иди сюда! — весело позвала Киаль. — Научу всему скоро! Не оторвешься от зеркала!

— Но тогда… — северянка пугливо оглянулась на дверь.

Киаль шутливо дернула ее за ухо:

— Как думаешь, брат у меня хорош?

— Да, — прошептала Этле, погибая от смущения и ужаса. — Только не мучай меня больше вопросами!

Киаль оказалась радушной хозяйкой, и северянка почти стыдилась внезапных вспышек неприязни к южанке. Еще бы та не вела себя столь навязчиво-покровительственно… Впрочем, с ней было действительно безопасно. Настолько, что Этле решилась на третий день повторить свою просьбу:

— Я не могу перестать тревожиться об Айтли. Если ты хочешь позаботиться обо мне, забери сюда и его.

— Не стоит, — Киаль склонила голову к плечу, лукаво глядя. — Ради него самого… не стоит. Мне захотелось, чтобы ты была тут, и дед позволил. Но кроме меня и Къятты есть еще и наш младший брат.

— Кто?

И сама испугалась своей догадки. Но те двое — никогда не забудет — стояли рядом, плечом к плечу.

Киаль пригладила ее волосы, рассмеялась. А северянка поежилась, ощутив, как холодная когтистая лапа провела по спине:

— Это его называют — Дитя Огня?

— Кого же еще?

— Твой младший… он так смотрел на Айтли, с такой ненавистью…

Киаль беспечно промолвила:

— Кайе не любит северян. C полгода назад или чуть больше того тут жил полукровка. Кайе подобрал его в лесу, чуть не раздетого, нянчился с ним. А мальчишка украл его любимую грис и сбежал.

— Почему? С ним обращались плохо?

— Если бы! — танцовщица вновь рассмеялась. — Мой братишка не самый лучший подарок, но он потакал полукровке во всем. А Къятта ревновал страшно…

— Ревновал? Почему?

Киаль улыбнулась и потрепала девушку по щеке.

— Вам, северянам, не понять.

Этле, чувствуя, как слова царапают горло, спросила:

— Что твой младший сказал о том, что я появилась в вашем доме?

— Сказал — слишком много чужих женщин. И вообще чужих. Еще сказал… — Киаль чуть нахмурилась, припоминая: — Что разделили вас зря.

— Почему?

— Я не знаю. Он странный. Мне кажется, что он представлял вас как одно существо, которое нельзя разделить пополам, не покалечив. Хочешь — спроси сама, — сделала наивное лицо, понимая, что предлагает невыполнимое. И дополнила уже серьезней, задумчиво: — Он последние дни на редкость добродушно настроен. И, по-моему, успокоился даже в отношении твоего брата…

— Нет, никогда. Я рада, что у них нет возможности пересечься случайно.

— Хм… — Киаль потянула из лазуритовой шкатулки нитку лазуритовых же бус, подала Этле:

— На-ка, примерь.

Ей было жаль девочку. Она упорно не понимает — Дитя Огня не остановит ни один замок и ни одна стена. Разве что возведенная старшим братом.

В горах Тейит луна была очень большая и очень светлая. Она нависала над домами-ульями и бесчисленными лестницами и колоннадами. Но казалась легкой, и если крикнуть — слышалось эхо, будто звук отражался от серебристого диска. А здесь луна была очень тяжелой, сочной, как спелый плод — и молчащей. Юноше с севера была неприятна эта луна. К тому же она мешала спать, бросая на подушку и на пол слюдяные лучи. Молчала, но усмехалась довольно.

Она видела близнецов — обоих — но не желала помочь им хоть в малости. Даже одновременно смотреть на луну юга они вряд ли смогли бы — сочный свет резал глаза и давил на сердце.

Этле.

Там, на севере, они порой расставались. Бывало — на сезон или больше, когда один из близнецов покидал Тейит. Правда, редко такое бывало. А сейчас всего несколько кварталов между ним и сестрой — а будто весь мир.

Дома Сильнейших не в центре — но и не на окраине. Не так уж и далеко, если вдуматься — по по-прежнему ощущает биение сердца сестры. Зачем увели, боялся подумать. Напрашивалось… но Ахатта Тайау — глава Совета Асталы, он не позволит… Или напротив? Может безнаказанно брать, что угодно? Не он сам, конечно. Он не один не то что в Роду — в доме.

Сердце сестры слышал мысленно — а свое нет. Порой оно словно совсем останавливалось — и сердце, и время. Чувствовал себя моллюском, замурованным в раковину — не только снаружи, еще и внутри. Почему не догадался, что приходили за девушкой? Как мог подумать, что не в другой дом увели ее, а попросту в свою комнату? Глупый мальчишка…

Здравый смысл подскакивал услужливо, помахивая куцым хвостом: что сделал бы? Да еще и с браслетом?

Браслет… будто бревно привязали к руке. Часто рассматривал, пытаясь понять, как устроен замок. Но делали мастера похитрее Айтли.

Смешно… знал, что уканэ носят такие браслеты — кроме Сильнейших. Вот и он сам…

«Я могу уйти», — думал Айтли, — «Оставить тело, тут браслет не помеха». Нет, говорил себе тут же. Умереть он не имеет права, пока Этле здесь — да и не хочет. Совсем не хочет. А уйти на время, чтобы избавиться от муки ожидания, от необходимости видеть южан — вернут. Есть кому. Говорят, очень неприятно, когда возвращают насильно.

Айтли устраивался в уголке на постели, завернувшись в одеяло из шерсти грис. Так и проводил почти все время, словно птица в гнезде, единственном надежном месте.

Порой вспоминал про оборотня — когда видел почти сошедшие синяки. Этле там, в его доме. Если с ней что… Лучше он убил бы меня. Но сердце сестры билось ровно, и он успокаивался.

Несколько дней прошли совершенно мирно. К вечеру четвертого дня Айтли даже вышел в маленький дворик, посмотреть на растущую луну. С неохотой признал — сады в Астале были великолепные. Запахи цветов и смол — тяжелые, дурманящие, слишком сладкие для севера — мешали сосредоточиться. Северной Силе трудно было бы здесь, понимал юноша. А вот южной — самое то… страсть, затуманенный рассудок…

Но, Мейо Алей, как же красиво! Черные ночью кусты обсыпаны искрами голубоватых мерцающих светляков… Тихо, уютно…

Падающая звезда чиркнула по небу, за ней еще одна. Дробную трель издала сидящая где-то рядом птица — юноша вздрогнул, до того неожиданно. Хорошо было. Спокойно…

Может быть, все обойдется, думал Айтли. И он не придет.

Но он снова пришел.

Айтли как раз покинул «гнездо» — стоял посреди комнаты, с виду бесстрастный, и с места не двинулся.

Кайе сделал несколько шагов, очутился на расстоянии локтя.

…Презрительно сжатые губы, до конца не зажившие метки на шее, светлые тонкие пряди падают на лоб, мешая видеть глаза.

Стояли, смотрели друг на друга… смешно звучат подобные фразы, мелькнуло у Айтли. Друзьями назвать….

Сегодня южанин выглядел далеко не столь пугающе — и ярости не было в нем, скорее, раздражение и неприязнь, куда без нее. И… любопытство. Он словно спрашивал — ты наконец понял, кто хозяин этой земли? Вздрогнули губы оборотня, чуть приподнялась верхняя — словно кошка намеком показала клыки. Северянин опомнился. Открытый взгляд — вызов… За взглядом в упор обязательно последует удар или что-то подобное… Айтли принялся рассматривать потолок. Слабости — не дождется… но бросать энихи вызов — нелепо. Ведь Этле у них…

А сердце оборотня громко бьется — чуткий слух уканэ отметил. Он неспокоен… может в любой миг ударить. Но эсса обучали владеть своими чувствами, держать их в узде, а не выплескивать, подобно южанам.

Когда тишина стала слишком протяжной, Айтли ощутил неприятную истину — теперь достаточно было помолчать немного еще, и оборотень ударит уже потому, что не может понять, потому, что молчание сочтет вызовом.

— Что с Этле? — выдохнул северянин, сознавая, что проиграл — он лишь чувствовал, не умея подчинять.

И взглянул ему прямо в лицо.

— Киаль опекает ее. Моя сестричка добрая, — дернулась бровь.

— Ударь, если хочешь, — Айтли не опускал глаз.

— Заносчивые вы, северяне, — гость нашел его руку, сильно прижал чувствительную точку между большим пальцем и указательным. Айтли побледнел, но старался не отдергивать руку.

— Тебе нравится причинять боль?

— Мы берем силу и в этом тоже. А вы причиняете не меньше боли — но вам она безразлична. Даже радости нет. Так кто из нас хуже?

Айтли прикусил губу, стараясь держаться. Если он только дернется… с каким бы презрением эсса ни смотрели на южан, вряд ли кто добровольно хотел испытать то, что может сделать это чудовище.

Кайе неожиданно отпустил его руку, отошел к стене, спиной прислонился. Разглядывал заложника. Ледышка… сушеное щупальце. Как и сестра его. А ведь некоторые южане соблазнялись северянками… и мать Огонька была северянкой. Ничего привлекательного. Не понять…

— Вы считаете чудовищами всех нас, а сами? — спросил почти весело. — Тебя отдали нам спокойно — почему? Из гордости любовь и заботу не покажете, северяне? А на самом деле в Тейит о вас по ночам льют слезы?

Айтли отвернулся. Нечего ему было ответить. Он хотел бы поставить на место это существо… но айо был прав.

— Ты ведь пришел не болтать. Так не трать время попусту.

— Как ты заговорил! — рассмеялся оборотень. — Я пришел потому, что мне этого хочется. И чтобы ты не задирал нос…

— Мне все равно, что ты скажешь.

— И про Этле?

Северянин молчал. Старался сосредоточиться на одной мысли — с сестрой все в порядке. Он это видит сердцем. А он все равно не принес никаких новостей, что могли бы оказаться добрыми.

Неожиданно айо кивнул:

— Хорошо. Не хочешь говорить — и я буду молчать. А ты все равно знаешь, что сказанное мной — правда. Не хочешь признаться себе.

У Айтли застыли кисти рук — тепло уходило из тела, и юноша не мог понять, виной тому оборотень, сам он или стечение обстоятельств. Неужто в самом деле боится? А Ила как-то сказала, что тоска похожа на холод.

— Я хочу видеть сестру. Мы не пленники. Узнай эсса, как вы обращаетесь с нами…

— Ты недоволен чем-то? Так пожалуйся мне!

— А если — твоему деду?

Кайе повел плечом:

— Пока в тебе остается хоть искра жизни… ему все равно. Если северяне потребуют показать вас — мы исполним их просьбу. А вылечить можно быстро. Наши целители не уступают вашим.

— Я буду рад, если слово Тевееррики верное. Мы умрем, но и вы сдохнете все.

— А ты глупый, — заметил Кайе. — Гордишься передо мной своей выдержкой… да плевать я на нее хотел. Сломать тебя легче легкого. Северяне боятся боли, а мы умеем черпать силу даже в ней. И умнее всех себя считаешь… Когда травят крыс в доме, не поджигают дом вместе с хозяевами.

— Ты сам хочешь столкнуть над пропастью север и юг, — откликнулся Айтли.

— Я — хочу. Только пропасти нет. Хочу, чтобы правил воистину сильный. И это будет южанин.

— Может быть… — почувствовал невероятную усталость, опустил голову, поняв, что на сей раз ему ничего не грозит. — Может быть, нас с тобой завтра не будет на этом свете. Мне все равно, что ты говоришь о войне или мире. Пока это не более чем слова.

Рука обхватила его шею сзади.

— Слова? Я не люблю их, не то что вы. Так — лучше? — стиснула, почудилось — хрустнули шейные позвонки.

— Ты понимаешь сам, кто ты? — вырвалось, несмотря на острую боль.

— Нет.

Айтли не шевелился, ожидая смерти — и ему понадобилось время, чтобы осознать — оборотня уже нет в комнате.

Над излучиной Читери в сиреневом мареве скользили три продолговатых облачка. Легкие, грациозные, как и полагается облакам. Любопытные, полупрозрачные.

Заметив их, человек приоткрыл рот и застыл, будто врос в землю. И лишь когда незваные гости подлетели совсем близко, заорал и помчался, не разбирая дороги, прочь от излучины.

Женщины полоскали белье в реке, слышали крики, и, напуганные вертели головами по сторонам, пытаясь понять, что случилось. Потом одна пальцем указала на небо. Другая отмахнулась и снова взялась за стирку, пока облачко не спустилось ниже и не зависло неподалеку от женщин. Тут младшая попросту ухватила подругу за руку и потащила в сторону, и облачко чуть сдвинулось в сторону и будто лизнуло воздух — через миг от корзины остались щепки, а разбросанное белье закачалось в воде, устремилось вниз по течению.

Новость, что на окраине появились «перья», достигла первыми тех из Сильнейших, кто находился поблизости.

— Куда смотрели стражи селений?

— «Перья» давно не появлялись на юге…

Несколько человек завороженно наблюдали за легкими покачиваниями «перьев». Синта, они не были напуганы — либо не показывали страха, в отличие от простых жителей, столпившихся поодаль.

— Я видел пару… в пути, — тихо откликнулся Кайе.

— Летят… на город. — Небесные гости покачивались над излучиной, очень медленно продвигаясь вперед. Только что они закончили с любопытством плавать вокруг покинутого хозяевами домика, разломав его на части, как ребенок разламывает игрушку — без злобы, с наивным любопытством желая понять, не прячется ли что у нее внутри.

— На севере их много — может, не тронут. Там с ними живут.

— Нет, — юноша качнул головой. — Смотри — развалины. Скоро «перья» пролетят над домами…

— Это окраина, — раздался мягкий голос из-за плеча. — А дальше — кварталы бедноты. Ничьи. Пусть плывут. Если и уничтожат, не страшно, а если свернут — будем думать.

Кайе обернулся резко — словно кошку дернули за хвост.

— Ты… откуда ты здесь взялся?!

— Я увидел их, — кивнул Ийа, глядя на «перья». — Знаю, что это такое.

— Вот и катись к ним! Амаута, там же наши… наши люди, пусть общие! А если пройдут над кварталами здесь и свернут к башне — что делать в городе? Доламывать то, что оставят они?

— Ты собираешься драться с ними, Дитя Огня? Они сильнее тебя, и не выпускай коготки. Они и вправду сильнее. Ты — на земле, они — в своей стихии.

Пустой домик словно могучая рука смяла — он сложился, и обломки прижало к земле. Люди непроизвольно качнулись назад.

Кроме одного, который пригнулся и готов был прыгнуть вперед.

— Погоди, — пальцы Ийа впились в его запястье. — Иначе ляжешь там, как этот домик.

— Не дождешься!

— Не шипи, успокойся. На севере справляются с ними, потому что знают, как. У нас толком не знают. Так послушай меня. Если ударишь, да еще как любишь, с размаху — всем будет плохо. Нужно поставить щит, только не твердый, а вязкий — и мягко отводить «перья» в сторону. Не толкая и не ударяя ни в коем случае. Понял?

— А ты откуда знаешь?

— Я стараюсь знать о мире побольше, чем ты. И с такой подругой, как Имма, это еще проще, — улыбнулся.

— Не врешь о «перьях»?

— Нет. Остальные тебе не нужны, не сможете действовать слаженно. А я пойду тоже.

— Еще зачем?

— Ты не умеешь ничего делать плавно. Раз твоего брата рядом нет, я помогу. Только позволь направлять тебя.

— Хорошо… — сквозь зубы, — Амаута, — выдохнул, глядя, как в щепы превратился колодец. — Пошли наконец!

Его пришлось удерживать — мало кто знает, как велики возможности «перьев», а мальчишка рвался прямо вплотную к ним. Выбрав безопасное расстояние, Ийа снова внимательно посмотрел на небесных гостей, сказал оборотню: можно.

Тот под ноги не смотрел вообще — только на небо. А ведь мог и споткнуться — камней здесь, в траве, целая куча. Ощутил бесплотное касание, дернулся, мгновенно закрылся.

— Глупый. Держи щит тогда, когда надо… а ты ставишь его не вовремя.

Вот уж чего вынести не мог, так это насмешек. Наклонив голову, чтобы не видеть ненавистного лица и не показывать своего, исподлобья глянул на «перья» и снял щиты. На, подавись, подумал.

Чужая Сила обожгла, не понять, горячая или холодная… так бывает в первый момент, если сунуть руку в ледяную воду, или напротив. Но тут же уплотнилась, став одновременно опорой и оболочкой. Юноша ощутил короткую зависть — так владеть своей Силой надо уметь еще.

Зажмурился. Ему не надо было видеть, все равно все делал не он, он был лишь кровью, которая бежит по венам, а стенки и сердце, кровь толкающее — другой. Забыть, что это чужой, едва ли не самый ненавистный человек в Астале — не получалось. Оставалось ждать, удерживая желание разорвать эту невидимую оболочку. Даже рванулся один раз, вспомнив лицо врага — но мягкая опора вдруг стала жестче базальта.

Он опомнился — не время выяснять, кто и что может. Там люди… Открыл глаза и следил за тем, как небесные гости плавно разворачиваются, увлекаемые неощутимым ветерком, и устремляются к лесу, на север, время от времени изгибаясь, будто оглядываясь обиженно.

Обратно они шли вдвоем, рядом, хоть это и злило оборотня. Но не убегать же — еще решит, что он испугался. На всякий случай заверил:

— Не думай, что стал лучше относиться к тебе!

— Не думаю, — Ийа задумчиво глянул. — Какой же ты наивный еще…

— Что?!

— Ничего.

Они взобрались на грис и ехали дальше молча; расстались на перекрестке.

Кайе так и не понял, что испытывает, когда думал о «перьях». Не радость от одержанной победы… он и не победил. Не злость, что позволил другому вести. Не тревогу — осознание: что-то не так, он где-то ошибся. Он просто ничего не понимал сейчас, а мысли прогонял, ныряя в стремнину или занимаясь физическими упражнениями.

А еще «перья» напомнили о полукровке, и это было самое неприятное и очень понятное. Его так внаглую оставили в дураках… После каждого подобного воспоминания ветка ломалась в руках, или сгорал кусочек дерна, или замертво падала птица, огласив предсмертным криком окрестности. Испортилось настроение. Тогда позвал к себе Чинью.

На другом конце города тоже вспоминали о небесных гостях. И не только о них.

Молодой человек прижимал к себе пятнистого детеныша дикой кошки, почесывал за ухом. Подлинная нежность была на лице — даже когда котенок шипел, пытаясь царапнуть человеческую руку. Шипел, но тут же смолкал.

Имма беспокойно наблюдала за обоими, и сейчас не казалась погруженной в себя. Наконец зверек успокоился — точнее, смирился, позволил погладить себя под шейкой и замурлыкал, щуря глаза. Только тогда он осторожно поставил котенка на пол:

— Беги, малыш.

Проследив взглядом за котенком, Имма спросила:

— Почему ты его не убил? Тогда, давно, хотел сохранить ему жизнь, и теперь… Он был открыт и следил только за «перьями». А если бы умер, обвинили бы их, не тебя.

Ийа опустил подбородок на переплетенные пальцы.

— Знаешь, это уж чересчур. Он, считай, подставил мне спину… ради других людей. Пошел вперед, хотя мог превратиться в массу перемешанной плоти и костей.

— Не думаю, что он мог поверить в такой конец.

— Это неважно. Не верил — слишком молод еще, слишком привык быть первым. Но он бы все равно пошел, Имма. Из гордости, например.

Улыбнулся, словно луч вспыхнул:

— Хотя старые счеты не отменяются.

Откинулся на плетеную спинку. Тень прошла по лицу, согнав улыбку.

— Но он… я и представить не мог, что он носит в себе такое. Даже после шаров-льяти. Я предпочел уверить себя — случайность. Считал просто зверем… А сегодня решил посмотреть. Вот, знаю теперь…

— Ты готов примириться с ним, — заметила Имма. Молодой человек взглянул удивленно — такой разговорчивой она бывала не часто.

— Примириться? Я не испытываю к нему неприязни. Но что это решает, скажи?

— Ты думаешь, как северяне. Любовь или ненависть решает все, а у них…

— Это моя гордость, что я могу думать и как они тоже.

— Хорошо, что тебя не слышит никто.

Молодой человек коснулся причудливой золотой серьги, и та качнулась, зазвенела.

— Имма, пойми. Нет «мы» и «они». Есть две стаи хищников, которые либо сольются, либо перегрызут друг друга.

— Мы — это семьи. Если уж юг ты считать не желаешь.

— Семья — это всего лишь несколько человек… они смертны. Налетит гроза — и где они все? Если прятаться всей семьей под одиноким деревом, можно только гордо погибнуть.

— Но ты не хочешь простить смерти Альи.

— Не хочу, — светло улыбнулся. — Во мне все-таки кровь Юга.