"Сильнейшие" - читать интересную книгу автора (Дильдина Светлана)

Глава 22

Тейит

Ила, в которой поначалу чудилась суровость, оказалась чудесной сказочницей — не зря ее поставили нянькой при детях. Она и Огоньку рассказывала сказки, правда, с оговоркой — было ли, а может, и нет? Были они смешные, были и страшноватые. Больше всего пугала такая сказка: Однажды пожилая пара подобрала возле озера девочку-заморыша, и приняла под свой кров. Когда наступил праздник урожая бобов, все оделись нарядно и собрались на площади, а девочку прогнали — она была одета в лохмотья. Тогда девочка обиделась, стала змеей и сожрала всех жителей и солнце впридачу. Но молодой воин, которого по случаю не было в селении, копьем проколол ей брюхо и выпустил наружу людей и солнце, а змея скинула кожу и распалась на тысячи мелких змей, и теперь они ползают повсюду и мечтают собраться вместе.

Ила не могла подолгу отлучаться от детей — своих подопечных, но все же свободного времени у нее было вдосталь; благо, дом вести не приходилось.

— Руки скучают по чему-то домашнему, — как-то призналась она. — Тут и кормят досыта, и комнату приберут, только знак подай — а не то…

Этого подросток понять не мог — впрочем, и не пытался. После невозможности умыться, плохо пахнущих шкур, неаппетитной на вкус и на вид еды жизнь в Ауста казалась верхом блаженства. А что делать ничего не обязан — так можно вздохнуть облегченно, и занятие себе по душе найти.

— Смотрю, ты среди бедняков знакомства завел, а кроме них — только Атали. Не дело, — призадумалась как-то Ила, добавила:

— Если что, за советом или за помощью через полгорода не побежишь, да и будут ли они, совет либо помощь? Пожалуй, стоит тебя с Кави свести — он, если что, позаботится.

Огонек поблагодарил вяло, и больше из себя ничего выдавить не сумел. Хватит, обзавелся как-то одним защитником… Но Ила если и заметила, что подросток особого восторга не проявляет, знания своего не выдала. Взглянула на солнце — уже низко у горизонта, пожалуй, пора — и самой скоро надо быть на месте, едва-едва успеют.

На половине пути остановила:

— Что считаем тебя внуком Лиа — не говори. Не надо пока.

Они прошли через двор, под арку — на другую сторону уступа. Здесь Огонек ни разу не был — отпугивали суровые лица мужчин, стоявших на страже у арки. Илу они пропустили свободно, а Огонек постарался смотреть только ей в затылок — все еще робел перед людьми, в которых чувствовал жесткую силу.

На зов Илы из-за полога-двери показался человек, еще не достигший среднего возраста, хмурый, тонкокостный — но, видимо, сильный, с волосами, собранными в узел по-северному. На щеке человека темнел старый шрам — присмотревшись, Огонек недоуменно узнал в нем знакомый уже знак Бездны.

Зачем? Или почему?

Знак не походил на татуировки южан, да и слышал, что совершившим святотатство ставят клеймо на лицо — раскаленной медью. А это был след от чего-то острого. На всякий случай Огонек шагнул поближе к спутнице — больно уж неприветливо глядел незнакомец.

Да Ила же его сестра, сообразил чуть погодя. Ростом ниже намного, но лицо — похоже, насколько женщина тридцати с небольшим весен может походить на мужчину тех же годов.

— Мы близнецы, — по-девичьи хихикнула Ила, угадав его мысли. — Есть еще один брат… он далеко отсюда.

— Сразу трое? Так не бывает, — уверенно сказал Огонек. Заметив, какими понимающими улыбками обменялись взрослые, смутился, но решил отмолчаться — если и совершил глупость, потом как-нибудь сознается в этом.

— Лиа учит его. Помоги, если вдруг этот мальчик обратится за помощью, — сказала женщина, и Кави внимательно поглядел в глаза полукровке — пронизывающий взгляд; потом всего его осмотрел, и, наконец, кивнул.

Огонек, оказавшись рядом с братом Илы, словно стал рыбой, очень маленькой и очень глубоководной. На юге только от Киаль да Кайе заботу видал, а от всех, кто старше — угрозу или равнодушие. К счастью уж на Къятту ни Кави, ни остальные его приятели не походили нимало. Окажись подобное сходство — и разбираться бы ни стал, хороший ли человек, убежал бы из Тейит в лес подальше. В лесу порой голодно, грязно, мошкара — но совсем не опасно. Подумаешь, пауки ядовитые или тахилика — всего лишь неразумные твари…

Ила не стала задерживаться — скоро попрощалась, поманила Огонька за собой. С радостью поспешил в арку. Уверен был, что Кави прекрасно заметил его испуг — если уж Ила заметила! — и посчитал мальчишку трусом невероятным.

«Я еще докажу!» — подумал он, вновь оказавшись на улице.

Однако пару дней спустя набрался смелости — заглянул к Кави. Не прогнали; понемногу освоился.

Кави жил в узком длинном доме, примыкающем к стене, которая ограждала центральный квадрат. Дом был один, но много входов — и комнаты стенками отделялись одна от другой. Воины, внутренняя стража. Комнату с Кави делил молодой воин по имени Кираи, а соседями были еще двое — один, с виду ровесник Кираи, но с седыми висками, Шику и второй — постарше, со шрамом, пересекавшим лоб и переносицу. Огонек побаивался этого человека, хоть не слышал от него ни единого слова.

Слыхал, что шрам ему оставили южане в некой стычке — но вот при каких обстоятельствах, не говорил никто.

Кели почти сравнялось тринадцать, но ростом он не вышел — да и ходил, согнувшись, опираясь на палку. Неправильно срослась сломанная несколько весен назад нога. Редкие волосы зачесывал в хвост, как взрослый — отчего смешно торчали уши; зато глаза у Кели были круглые и любопытные. Огонька к нему привела Сули — и всю дорогу смотрела, будто извинялась за хлопоты. Кели встретил полукровку целителя с восторгом, к которому примешивался интерес исследователя, щедро сдобренный недоверием: ух ты, надо же, и такие бывают?! О себе он в этот момент не думал, и, кажется, возмутился, когда Огонек собрался осмотреть его. Это к нему, Кели, привели диковинку! Это он должен изучать и рассматривать! Однако ногу все-таки показал, и хихикал, вертелся, пока пальцы Огонька бегали по коже, ощупывая и словно вслушиваясь.

— Не дергайся ты! — говорил Огонек. Страшновато было испытывать ответственность за здоровье другого. Дикари… нет, не думал о них, как о людях. Жалел, но — как зверей, попавших в беду. А когда Иве помог — так лишь парой дней позже осознал, что натворил. А теперь руки немели — вдруг сделает что не так, и не то что хромоту не излечит, и вовсе ходить перестанет мальчишка?

Мальчишка оказался довольно трудным пациентом — не столько из-за неправильно сросшейся ноги, сколько из-за непоседливости и смешливого недоверия к Огоньку.

А тот перестал спать ночами, видя перед собой его скрюченную ногу, и прикидывал, как сделать и что — кости не изогнуть, не ломать же заново?!

Но под его Силой и кость поддавалась, на самую крохотную малость становясь мягкой, уступчивой.

На исходе двенадцатого дня Кели, наконец, преодолел расстояние от стены до другой без палки. И долго хмыкал после этого, недоверчиво взирая на светящегося гордой тихой радостью Огонька и на собственную счастливую до беспамятства мать — ее не спустило с небес на землю даже признание полукровки в том, что он сделал все, что мог — сын навсегда останется хромым… хоть и способен отныне ходить сам.

«Похоже, более сильные целители сумели бы его излечить», — хмуро думал подросток. «Только зачем им?»

И старался наверстать все, что, по его мнению могли, но не делали другие… забывая о том, что Тейит — большая, привязываясь к тем, кому помогал и, по сути, не покидая пары кварталов. Вниз, на поля, Лиа пока не брала его. Важно было одно — он важен и нужен.

К Тейит привык незаметно — она не ошеломила яркостью так, как когда-то Астала, да и Огонек пришел сюда отнюдь не перепуганным ничего не соображавшим зверьком. Он сам рвался на север… сейчас казалось странным, что сумел уговорить и Седого придерживаться северного направления. Впрочем, порой спускался с высот на землю — дикари считали его чем-то вроде высшего существа, по всему, оттого и слушали… И вновь начал испытывать пренебрежение, когда говорили о них. Порой стыдился этого — разве не Белка совала ему в руку вкусного по ее мнению жука или съедобную шишку? Разве не Седой поделился шкурами — своей добычей? Разве не кормили его остальные? Старался думать о чем-то другом.

Жуки…

Здесь была иная еда, нежели на юге. Много злаков… густые и жидкие каши, супы из вареных зерен с добавлением трав. Питательно, хоть и не так вкусно. Впрочем, напиток чуэй был точно такой же, и мясо птицы, и еще был тростник с мягкой сладкой сердцевинкой. А вот плоды тамаль, к которым привык на юге, составляли нечастое лакомство — деревья тамаль росли во влажных низинах.

Счастье оказалось очень простым — ничего особенного, просто пушистый маленький зверек сидит на руках или в груди, и мурлычет…

Он привык просыпаться от солнечного луча, падающего на льняную подушку. Привык шагать по каменным улочкам, уступами перепрыгивающим одна в другую. Привык слушать стук молоточков, скрип резцов, вдыхать запахи пыли и влажной глины, видеть пятна краски на руках красильщиков и как давно известное принимать, что черную делают из дерева хумату, красную — из ашиота, да мало ли красок! Красочными делали шионте, а простую одежду не красили, оставляли серой.

В Астале постоянно видел грис, смешных и мохнатых, а тут их почти не было — небольшие стада держали внизу, и одежду шили больше из растительной ткани. Но шионте — всегда из шерсти.

Сам удивлялся порой — как быстро. Засыпая, еще мог вспомнить, как сворачивался калачиком на пыльных плитах башни, а после — недолго — считал своим домом тот, просторный, с широкой верандой, выходящий в сад с огромными бабочками. Здесь не видел таких…

А там, в племени Седого, разве не принимал он как есть сон среди остро пахнущих шкур и вороха трав, которые сам же и собирал?

Есть ли я вообще? — спрашивал себя порой. Так много всего… и все проходит сквозь меня, словно свет через неглубокую воду, не задерживается.

И возражал сам себе: но я нашел место, где меня любят, где принимают таким, как есть, где я по-настоящему нужен.

Я хочу быть собой. Я хочу быть нужным, быть другом… я сумею, — повторял, словно заклятье — не вслух.

Радушие Шима, Сули и прочих грело. А случайная встреча с Лачи или спутницей его, Саати, их беглый взгляд и улыбка подтверждали — ты необходим, ты единственный.

Побывав в квартале гончаров, загорелся идеей: видел у них в изобилии фигурки животных. Приволок в Ауста большой комок глины, размял его и теперь пробовал свои силы в лепке. Не сказать, что хорошо выходило: грис получилась похожей на четырехногую индейку, туалью — на дохлый моток веревки… Атали зашла, когда он вдохновенно лепил припавшего на передние лапы энихи, прокралась в уголок и сидела тихо. Честное слово, зверь удавался… движением пальца чуть закрутил вбок его хвост, опустил голову… определенно, этой работы можно было не стыдиться. Зверь из темно-коричневой глины стоял на доске, как живой, только маленький — будто Огонек смотрел издалека. Вот-вот, и прыгнет… на кого?! Противный липкий комок пополз от желудка к горлу; одним движением Огонек смял в кулаке глиняную фигурку.

Атали изумленно смотрела, как счастливая улыбка сменилась на лице Огонька страхом и неприязнью. А тот угрюмо поднялся, убрал в сторону доску и глину, ополоснул руки. Вопросительно взглянул на Атали.

— Послушай, — она заметно смущалась. — Можно тебя спросить?

— Ну, спрашивай.

— Я не могу понять одной вещи. Тебя подобрали у дикарей, сбежавшего с юга. Оборванного… Ты же порой говоришь о том… южанине так, словно он тебе чуть ли не другом был.

— Что? — в первый миг Огонек искренне удивился, во второй — ощетинился, заметив в глазах девочки до боли знакомое любопытство.

— Лицо у тебя застывает, словно уносишься мыслями далеко-далеко… ты должен его ненавидеть. Я же видела шрамы. Ты не можешь испытывать к нему ничего, кроме ненависти… отвращения.

— Почему? — усмехнулся мальчишка. — Потому что иное — неправильно? Когда бьют, надо чувствовать злость, когда гладят — мурлыкать?

— Но я слышала слова Лайа — даже своим он опасен. Ты же смеялся вчера, когда вспомнил о нем. Светло так… А сейчас… — покосилась на доску.

— Интересно, какой ответ ты хочешь услышать.

— Знаешь, даже когда ты молчишь о нем, это весьма выразительно выглядит! — заявила девчонка. — Разве он стоит привязанности? Зверь…

— А ты всегда знаешь, что стоит привязанности?

— Знаю, конечно! — с вызовом сказала Атали. — Любой разумный человек знает, отчего возникает привязанность и почему она проходит.

— Я и забыл, что северяне знают про все на свете!

— Да ну тебя! — возмутилась девчонка. — Меня учили лучшие наставники Тейит, я часто разговаривала с мудрыми людьми. А ты…

— Ты способна понять, как можно чувствовать многое сразу? Когда есть и за что благодарить, и за что ненавидеть?

Нежное лицо девочки не просто побледнело — цвет его приобрел сходство с цветом молодой зелени.

— Ты это серьезно?!

— Я от тебя устал, — Огонек сжал пальцами виски. — Что снова не так? Южане хотя бы тем уже лучше, что говорят всегда прямо.

И замер, глядя, как лицо девочки меняет цвет с зеленого на пунцовый.

— Если ты был их игрушкой, то есть… он подарил тебе Силу за это?

Огонек вскочил; теперь и он цветом лица напоминал спелый плод тамаль:

— Да ты что, сдурела совсем??

— Я не сказала ничего столь уж особенного! — с вызовом буркнула северянка. — Если ты жил там, должен был понять — им что мальчики, что девочки — все равно. И родня, или нет…

Воинственный пыл Огонька пропал.

…Усмешка в янтарных глазах… там, далеко на юге. Усмешка — и грусть. Слова, сказанные как-то — «Къятта оберегает меня». Воспитывал с детства…

Увядшим голосом мальчишка сказал:

— Ах, вот как… понятно.

И добавил:

— Это естественно. Ты не убьешь того, кто почти равен тебе по Силе; а дети других Родов не всегда друзья — они тоже хотят власти. Я и не знал…

— Мы как-то обходимся почему-то! — гнула свое Атали.

— Они силу черпают из другого. Они другие, чем вы… У вас — камни и золото, у них — огонь в их же крови.

— Ты споришь со мной просто для того, чтобы спорить!

Огонек взобрался на подоконник, на место Атали, оперся подбородком о колено.

— Знаешь… я не стану тебя разубеждать. Думай, как хочешь. Только… ты совсем не веришь, что другой человек может сказать правду — свою правду, от вашей отличную? Ты, такая нежная, такая правильная?

Девочка привычно покусывала кончик косы, и губу заодно. Подошла, стала рядом:

— Я тебя обидела? Прости. Но ведь они могли… всё.

— Могли.

Спрыгнул с подоконника, протянул руку:

— Пойдем вниз.

Атали защебетала, порхая вниз бабочкой и почти не касаясь ступеней.

Атали считать другом не получалось — девчонка, со странностями и слишком обидчивая, да и относился все-таки настороженно — из правящей ветви. Хватит уже, насмотрелся. А вот Кели вполне сошел за приятеля — хоть и мал был, но бойкий. Когда сумел нормально ходить заботами Огонька, полукровка только диву давался, глядя на шустрого мальчишку. Гордился — если бы не он, Огонек!

А Кели, несмотря на хромоту, на месте сидеть не любил. Из-за ноги толку на работах от него не было, и он помогал матери, не принимая всерьез насмешки ровесников. А в свободное время его от дома прямо потоком смывало. Огонька он привел к еще одной диковинке Тейит — на скальном выступе ветром, временем и руками людей создано было чудо.

Вздрогнул Огонек, поняв, что из камня высунулся огромный орел и вот-вот склюнет посмевшую приблизиться мелюзгу. Перья на его шее топорщились, тяжелый изогнутый клюв чуть обломан на кончике. А Кели не испугался, беспечно показывая пальцем на ужасную птицу:

— Видишь, там голова? Это Повелитель Орлов. Говорят, внутри она пустая, но выложена изумрудами. Потому и глаза у Повелителя горят иногда…

Огонек присмотрелся к пустым глазницам. Жутковато… а уж если полыхнет оттуда зеленым светом — и вовсе беги со всех ног.

— Я уж подумал — настоящая… Ну а там хоть кто-то бывал?

Кели вздохнул:

— Не получается… И боятся, по правде сказать. Говорят, там и летучие мыши живут, злые, с вооот такими зубами! Только они спят днем. Я бы залез… — он покосился на больную ногу, — Куда мне. Ну, может, ты сумеешь? Ловкий…

Огонек ощутил себя большим и сильным. Разве не приходилось ему лазить по камням у рууна? Только вот высота… Поднял голову, и голова закружилась, будто нарочно поджидала момента. Огонек подошел к скальной стене, хмурясь, потрогал ее. Страх… так и жить, позволив ему волочиться следом? Ничего не стоит бояться… Глянул через плечо — Кели взирал на полукровку уже с сомнением. А, ладно! — махнул рукой Огонек. Каменная стена — не пропасть, не веревочный мост. К тому же наклонная, если вниз не смотреть — и не понять, что внизу пустота.

— Ладно… Только как же туда лезть? Не у всех на виду же. А ночью сам говоришь — мыши…

— Так рано утром никто не ходит сюда! — заторопился Кели.

— Что ж, я попробую, — солидно и чуть свысока сказал Огонек. И самому интересно, и Кели приятное сделать… да и прославится на всю Тейит. Уж по камням-то лазить — не привыкать.

На всякий случай выпросил у Атали веревку. Проснулся еще до рассвета. Страшновато было шагать по темному городу, по камню гулко шаги отдавались. Где-то далеко в горах выли акольи — далеко разлетались звуки; гремели сверчки в щелях изгородей и с едва уловимым ушами писком носились летучие мыши, напоминая о тех, что живут в каменной голове.

Добрался, когда уже почти рассвело. Кели ждал в условленном месте — возле самой скалы.

Возле Повелителя Орлов не оказалось больше никого — судя по всему, народ и так сюда не больно ходил. Вот и отлично, никто не помешает. Огонек примерился — и пополз вверх. К левой глазнице было не подняться, гладкий склон. А к правой — вполне, ветер выгрыз в камне довольно широкие ступени. Для ловкого и умелого не так трудно. А проще всего на веревке сверху — но это ж на какую высоту забираться, да и обходить долго! Показать себя умелым и ловким хотелось очень — ну, не покрасоваться перед хромым, конечно, так Кели и не завидует.

Огонек лез, прижимаясь к скале, а ветер поддерживал сзади широкой ладонью — не налетал хлесткими порывами, просто клубился за спиной. Четыре человеческих роста — не особенно высоко… Добравшись до перьев на шее орла, засмеялся — и впервые вниз поглядел. Руки ослабели, и подросток поспешно перевел взгляд вверх, на огромный клюв. Вблизи тот не выглядел настолько уж правдоподобным, и все же столь близкое соседство пугало.

Цепляться за каменные перья оказалось весьма удобно, и Огонек скоро оказался вблизи глазницы, повис, перегнувшись пополам, перевалился внутрь головы. Там было довольно темно еще — солнце вставало с другой стороны. Я сумел! — едва не выкрикнул во все горло. Сообразил, что не стоит привлекать внимание — вдруг кто услышит? Из мешочка на поясе достал крошечный светильник и кремень. Огонь загорелся с одного удара, и полукровка поднял руку повыше, водя глазами по сторонам. Его ждало жестокое разочарование — внутри стены оказались простым серым камнем, и никаких изумрудов. Только на месте, где у живого орла крепился бы язык, лежал пористый черный булыжник с пол-Огонька величиной. Видно, затащили его через замурованный ныне проход.

Раздосадованный, Огонек высунулся наружу, щурясь немного — утро успело в силу войти.

— Слезай! — резко окликнули его снизу. Свесив голову, увидел мужчину со шрамом на лице… узнал — тот, что живет рядом с Кави.

Огонек спустился поспешно, позабыв о высоте, ободрал кожу на локтях и коленях. Пальцы северянина пребольно ухватили его за ухо.

— Что ты там делал, южное отродье?

— Я полез посмотреть, — сказал Огонек, попытавшись оглядеться в поисках Кели. Взвыл — человек едва не оторвал ему ухо.

— Ни один человек не смеет прикасаться к Повелителю Орлов!

— Но я же не знал! — холодея, пролепетав Огонек. — Мне сказали…

— Кто и что тебе сказал?

Зажмурившись, Огонек замотал головой. В носу противно защипало — теперь боялся открыть глаза, чтобы не потекли слезы. Не боли — обиды. Кели — понимал все? И удрал, заметив этого воина?

— Мне сказали, что голова изнутри выложена изумрудами. Я захотел проверить…

— Изнутри, говоришь? Ничего, когда полетишь со скалы, узнаешь, какого цвета у тебя мозги!

— Как… со скалы? — пролепетал Огонек.

Тот не счел нужным ответить.

Пожалуй, Огонек испытал бы разочарование, если бы разговор Сильнейших Тейит достиг его ушей. Ни грома, ни молнии, разве что Лайа сидит в кресле неподвижно, будто проглотила кол. И лицо соответствующее. А за окном — чудесное утро, уже переходящее в день, небо легкое-легкое, и единственное золотистое облако отращивает длинный хвост и плывет к горизонту.

— Я удивляюсь тебе и считаю, что тебя настигло временное помутнение рассудка, — Лайа с явным сожалением произнесла слово «временное». — Это лесное отродье обосновалось в городе, как среди тех полуживотных, по всему явно равных ему! Оскорбление Дома Светил, а теперь и…

— Никто не знает об этом, кроме Тилави, — ровно проговорил Лачи. — Он будет молчать. Дорогая, ты же сама понимаешь — пусть бы хоть гнездо себе свил в голове Повелителя Орлов, полукровка нам нужен.

— Он должен быть наказан! Не лишением жизни, но как-нибудь иначе.

— Тилави и без того перепугал его до полусмерти. О наказании станет известно другим, начнутся ненужные разговоры — почему осквернивший запретное до сих пор жив и здравствует?

— От него одни неприятности!

— Что делать — пока нам остается только терпеть, — тонко улыбнулся, — И посуди сама — для существа, воспитанного дикарями и юва, он удивительно умен. Ему ведь не четырнадцать весен, моя дорогая… по уму не больше двенадцати, если не меньше — когда он потерял память? И до этого толком не видел людей. Но мальчик умеет соображать и учиться. Вот только пока он маленький дикаренок.

— Хорошо, ты меня убедил, — раздраженно произнесла Лайа. Негромкий голос Лачи убаюкивал, словно журчанье ручья в жаркий день.

Понурый, Огонек сидел у себя в комнате и не знал, что и думать. В глубине души утешал себя — мало ли кто что скажет в сердцах? Если б хотели убить, уж точно не привели бы обратно в Ауста! Да и посудить здраво — такая приманка для любого мальчишки эта голова! А там внутри — подумаешь, ценность, только один булыжник!

Посланного за ним человека встретил, окончательно успокоившись. А обнаружив, что привели всего-навсего к Лайа, а не куда-нибудь в страшный каменный мешок, почти повеселел. Благо, и встретили его не приговором, а всего лишь нравоучениями.

— Неужто я сделал что-то ужасное, элья? Наверняка мальчишки лазают туда целыми толпами!

Лайа на миг потеряла дар речи.

— Тебе не известно понятие запретного места?

— Известно. Места, куда нельзя было ходить, обычно были ловушками — только дурак пойдет!

— Тебе четырнадцать весен — никогда не поверила бы! — холодно говорила Лайа. — Мальчишки восьми годов от роду умнее в два раза.

— Поставьте их на мое место и посмотрите! — огрызнулся Огонек, не зная, что повторяет увещевания Лачи, только на свой лад.

— Очень удобно искать оправданий в собственном незнании.

— Но я и в самом деле не знаю! И не собираюсь оправдываться!

— А зря. Ты многому научился на юге, я вижу. Только совсем не тому, что следует. Если бы не… — она осеклась, только губы шевельнулись, договаривая беззвучно.

— Что?

— Не ты задаешь здесь вопросы. Ступай, ты свободен.

«Чтоб тебя крыса тяпнула!» — не сдержался полукровка, прошипел пожелание в сторону дверного занавеса. Лайа умеет читать мысли? Вот и превосходно. И без того каждый раз морщится едва заметно, стоит ей завидеть полукровку. Так хоть будет за дело.

Вернувшись в Ауста, забрался на подоконник, как обычно делала Атали, завернулся в шионте, хоть было тепло. Смотрел на оголтело носящегося над оградой козодоя — очень хотелось бросить в него камнем, чтобы не мелькал перед глазами… Но далеко. Когда появилась девчонка, не сразу вспомнил — на этот час договаривались выбраться посмотреть какие-то фрески. Совсем позабыл.

— Пойдем? — прощебетала Атали.

— Спасибо, не хочется, — хмуро откликнулся он, поплотнее укутался в накидку. Мог бы, и на голову бы натянул… Но не при Атали же. Отвернулся, порадовался, что козодой улетел.

Девочка ушла, обиженная, что он глядит волком. А Огонек все вспоминал Кели… Не маленький ведь тот. И он — знал, не мог не знать. Но ведь Огонек помог ему — неужто тот сознательно хотел его смерти? Вряд ли…

Вспомнилась дорога в Тейит, равнодушные лица… Им было все равно, спутникам Элати. А Кели было любопытно… больше он не нашел бы того, кто полез. Всего лишь любопытство, не что иное.

— А! — со злостью треснув кулаком о подоконник, Огонек взвыл от боли.

Ила скоро узнала про историю с Повелителем Орлов — Лайа позвала к себе няньку и отчитала сурово, так что в груди молодой женщины едва-едва не вспыхнуло желание устроить ответную отповедь. В конце-то концов, она ничем не обязана Сильнейшей Обсидиана!

Однако Иле ведь доверили присматривать за Огоньком… а она плохо справляется со своими обязанностями. Движимая заботой о полукровке, поспешила к нему.

— Пойми, тут для всего есть свои правила, — увещевала Ила. — Никто не желает тебе зла — в конце концов, тебя не наказали за ту нелепую выходку… и особо не рассердились, похоже. Неужто необходимы другие знаки расположения к тебе Высших?

— Нелепую… Знаки… Лучше бы рассердились. Когда стоишь так… а на тебя смотрят, будто ты не достоин даже презрения…

— Тебе просто кажется так. Они вполне доброжелательно настроены к тем, кто им служит.

— Я не хочу никому служить!

— Тогда тебе надо в лес, мальчик. Иначе как ты проживешь? Даже попросту обрабатывая землю, ты будешь служить Тейит.

— Всей Тейит — я согласен…

— Такой смешной… Зачем ты ВСЕЙ Тейит?

«Может, и нужен!» — с непонятной для самого мрачной гордостью подумал подросток, — «Ведь они уже не раз намекали, что я несу в себе нечто ценное!»

— Так хочется почувствовать себя особенным?

— А тебе не хотелось бы? — ощетинился, — Ты… Лиа говорила, в юности ты была смелой!

— Мальчик, ты уверен, что Лиа была бы рада видеть тебя рвущимся на рожон, лишь бы доказать кому-то чего-то? Неужто так туго пришлось на юге? — печально сказала она.

— На юге… и в башне, и тут… я хочу сам хоть чего-то стоить, ты понимаешь?! Дикари… может, и благодарны были за спасение Белки. Но я ушел от них. А так… всюду чужой…

— Неужто мы мало любим тебя? — потянулась обнять.

Увернулся, запоздало подумав — не обидел ли?

— Не мало… Прости. Но я… хочу быть человеком. Достойным не только любви, но и уважения… любить можно и кошку.

— Неужто я, Лиа, Кави, Кираи видим в тебе лишь кошку? И те, кого ты лечил? Неужто и для родителей ты был… кошкой?

— Для них… они погибли, — Огонек опустил голову. — А вы… я хочу быть достойным, ты понимаешь? А так… я никто!

— Дурак ты! — сердито сказала молодая женщина, и сквозь обличье ласковой мудрой няньки проглянула былая девчонка. — Себя измотаешь без толку, расстроишь бабушку — а чего добьешься?

— Уважения к самому себе! Тебе легко говорить, ты не была… подобранным забавным зверьком!

— Пошли по кругу, — вздохнула Ила.

Поставила на стол узорную миску с темным ароматным супом — в бульоне плавали алые ломтики овощей и полоски тонко нарезанного лука; положила рядом пропитанную соевым маслом лепешку.

Опершись рукой о подбородок, наблюдала, как Огонек ест.

В голове крутилось — бедный… сколько он перенес… с ним были жестоки на юге…

А Огонек думал отнюдь не о прошлом. Первоначальное намерение разобраться с не в меру любопытным Кели угасло, оставив послевкусием терпкую горечь. После ухода Илы, стараясь быстрей пережить обиду, уткнулся в свитки — и со злости начал совсем скоро разбирать знаки. Несказанно обрадовался, осознав, что почти бегло читает. На радостях выбежал на улицу — всему свету поведал бы о своем достижении, но поделиться мог разве с Ивой и Сули — остальные заняты были, днем-то, и Лиа сидела с кем-то из больных.

Спустился на уровень вниз от Ауста, поддевая ногой камешки, зашагал вдоль каменной изгороди. Улыбался бессмысленно, бессознательно отмечая мелочи — шмель над репейником кружится, гудящий, увесистый, а рядом маленькая белая бабочка, крылышками подрагивает, словно пытается отогнать шмеля от своего цветка.

— Эй! — окликнул незнакомый подросток. Огонек оглянулся — вот он, окликнувший, сидит на невысокой каменной стене, и улыбка у него нехорошая. А рядом еще двое.

— Это ведь ты полукровка с юга?

— Ну да, — насторожившись, откликнулся Огонек.

— Понравилось быть подстилкой? — глумливо спросил один.

— С чего ты взял? — растерялся полукровка.

— Ха! Не пытайся отвертеться, теперь все равно не выйдет! Куна из Хрустальной ветви слышал разговор отца с Лайа!

— Но никто не мог так сказать… — еще больше растерялся он. — Это же чушь. Вы что-то не поняли…

Вспомнил Атали. Бездна… словно жизнь в Астале клеймо поставила у него на лбу!

Повернулся, намереваясь отправиться восвояси. Но один из подростков спрыгнул со стены и заступил дорогу.

— Куда ты торопишься? — скривился презрительно. — Наше общество тебя не устраивает? Хочешь… помечтать в одиночестве о том, как прекрасно жилось на юге?

— Дай пройти! — сказал Огонек, чувствуя, как из всего тела вырастают колючки.

— Да пожалуйста! Улица свободна! — посторонился, окатив Огонька столь мощной волной насмешливого презрения, что тот почувствовал желание втянуть голову в плечи… как черепаха.

— Ясно, почему ты с Атали сдружился! Такая же девчонка! — они снова расхохотались.

Представил, что сделал бы с ними оборотень… испугался, как воочию увидев кровь и неподвижные растерзанные тела, в которых оставалось мало человеческого. Ощутил злость на себя и ненависть к тому, на юге — почему ему все дается легко? Перед ним расступаются сами… и никому не придет в голову хотя бы прошептать недоброе вслед — может услышать.

Прогулка была испорчена, и хотелось скрыться от всех. Недавнее желание поделиться радостью без следа растворилось в совсем южной ярости — и от горечи следа не осталось. Жалел об одном — сколько угодно злись, разве того самого шмеля напугаешь… и то вряд ли, он глупый и слишком в себе уверен. Жало есть, крылья есть — что еще надо?

Упал на кровать и ждал ночи — ночью легче, ночью никто никого не видит.

Первые звезды на небе зажглись, когда в темноте услышал — одновременно — два голоса: «Думаешь, станешь по-настоящему сильным?» и «Хорошо мыши дружить с энихи!»

Сел.

— Я ничем не хуже тебя! — выкрикнул в пустоту.

— Что тебя беспокоит, мальчик?

Огонек даже не думал, что может о таком говорить с Лиа… но не удержался, слишком горька была обида. Начал Тейит домом считать… и как же теперь ходить по улицам, если грязь летит из-за каждого забора? Рассказал, захлебываясь собственным горем.

— Трудно тебе пришлось, — Лиа задумчиво тронула лучинку, поправляя пламя. — Но ты зря обиделся на весь свет. Подумай — разве я или остальные дали повод себя упрекать?

— Вы просто… меня жалеете!

— Вот уж никогда бы не подумала совершать эдакую глупость. Когда моя дочь избрала себе в пару Тахи, я не стала загораживать ей дорогу… хотя очень боялась, что она не будет счастлива в жизни. Ила такая же, не стала мешать… хоть сильно любила подругу. Неужто ты думаешь, мы бы за что-то осудили тебя? Тем более за то, чего не было!

— Но вы женщины…

— А они — неразумные дети! — отрезала Лиа. — Хочешь — поговори с Кави. Он им уши надерет…

— Нет! — став пунцовым при одной мысли о подобном разговоре, Огонек взмахнул рукой и едва не сбил на стол лучину.

— Тогда что же мечешься? У тебя много друзей. Пойми, другом всем без исключения тебе не стать никогда. И если даже поступки твои будут только во благо… все равно найдется тот, кто примется шептать за спиной, — вздохнула целительница. — А про южан забудь. Страшный сон — прошел, и нет его. Что такое? — удивленно вскинула брови, заметив, как отчаянно подросток замотал головой. — Не хочешь перестать о них думать? Но ведь воспоминания причиняют тебе лишь боль.

— Не только… — выдавил он. — То есть… я не хочу думать, а не могу…

— Это поправимо. Я не умею Силой лечить души, только тела. Но, если не захочешь довериться Лайа — я найду другого уканэ. Поможет… не бойся, не позабыть все. Просто сгладит шрамы на твоей памяти. Все будет словно далекий-далекий сон…

— Не уверен, что хочу именно этого.

Лучинка издала треск — еле слышный, но Огонек вздрогнул, едва не подскочив.

— Расскажи мне обо всем, что было на юге, — глядя в глаза, попросила Лиа. — Подробно, не так, как раньше. Ты ведь и сам не хочешь молчать. Попробуем разобраться вместе?

Огонек делано улыбнулся, мотнул головой. Но, поглядев в полные нежной тревоги глаза, решился:

— Мне так трудно… словно не камешек на шее, а валун привязали. Нет, не от этого, — мальчишка поспешно отвел руку Лиа, протянувшуюся к подвеске на шее, — Спасибо, не от него. Просто… тяжесть такая на сердце. Не отзывается больше… — обронил шепотом.

— Кто?

Огонек помотал головой; язык не поворачивался имя назвать.

— Я не хотел его видеть, а в пути вспоминал постоянно, звал… и мне казалось, он откликается. А в Тейит — нет. Может, я сам себе все придумал. И его… тоже придумал. Но разве ненависть можно придумать? Я знаю, какой он. Видел…

Лиа погладила подростка по голове.

— Малыш, трудно тебе… ты не встречал других до Асталы, а он — ярок. Хорош или плох, но его нельзя не заметить. У тебя не было друзей…

— Не было. Но как можно… ведь он чудовище!

— Он — почти твой ровесник. Что ж удивительного, что ты потянулся к нему?

— Но я… иногда я хотел сделать ему как можно больнее, чтобы он понял… порой мне казалось, что у него доброе сердце, а порой — что сердца нет вовсе.

Лиа обняла мальчика. Огонек доверчиво прижался к руке бабушки.

— Я не могу понять, что я испытываю. Он — словно молодой зверь, бездумный в собственной силе… она опьяняет его…

— Именно так. Сила и юность.

— Да, но… мне это знакомо тоже. Но он способен свернуть мне шею, и не сдерживает удар…

— Он умеет чувствовать сильно, но не умеет справляться со своими чувствами и понимать их. Ему проще ударить или убить, даже того, кого любит — если любовь эта окажется непомерной.

— Не понимаю, — со вздохом сказал Огонек.

— Хочешь увидеть его?

— Нет. Никогда больше… он сказал, что хочет дружбы — но он не умеет быть другом. У норреков я научился понимать зверей заново… я не хочу подчиняться! Я человек, со своими желаниями, со своей волей! И бесконечного поединка… я не хочу!

— Раньше я говорила — мы разные, и нам не понять друг друга. Но теперь я считаю иначе. Этот мальчик с Юга… он не кажется мне чужим по твоим словам. Он такой, каким мог бы стать и у нас.

— Нет, — снова вздохнул Огонек. — Здесь у людей все слишком… рассудочно. А ему не нужны ни кристаллы, ни золото, а холодной голова вообще не бывает. Он пугает… но и пламя пугает, если выходит за отведенные ему границы. А камни, хоть самые красивые — разве они способны согреть?

— Со мной тебе холодно? — с мягкой улыбкой спросила Лиа.

Огонек поцеловал ее руку.

— Я рад, что нашел тебя. Но ты не пламя, ты — свет.