"Кошки в доме" - читать интересную книгу автора (Дорин Тови)

стащила чертову кошку с его шеи, а не то мы вмажемся в телеграфный столб.
Возвращение было даже еще хуже. Для начала нам пришлось выяснить
отношения с моей тетей. Бабушка всегда доходила до крайностей, ублажая
домашних любимцев. Когда она была помоложе, у нее жила ручная сова Гладстон,
вечно восседавшая на двери ванной. Папа клялся, что в открытую дверь тянуло
таким сквозняком, что по поверхности воды в ванне бежала рябь, а зимой
дедушка демонстративно приносил с чердака лохань и мылся в спальне, но все
без толку - бабушка запрещала закрывать дверь. Она твердо стояла на том, что
люди способны сами о себе позаботиться, а бедненькие немые звери и птицы -
нет. А потому либо приходилось принимать ванну под зловещим взглядом
Гладстона, весьма возможно сжимавшего в когтях кусочек дохлой мыши, которой
его заботливо снабдила бабушка, либо вовсе не мыться.
Я и сама помню, как она, красная от возмущения, помчалась с бывшей моей
детской коляской выручать колли - его, как ей сообщили, кто-то заложил в
местном ломбарде. На самом-то деле хозяин ломбарда взял пса из жалости,
вовсе не рассчитывая, что его когда-нибудь выкупят, и обращался с ним очень
хорошо. Однако бабушка была неколебимо уверена, что на него выписали
квитанцию и заперли в шкафу вместе с другими заложенными вещами. Она повезла
его домой в коляске и объясняла всем встречным, что он от слабости шагу не
может ступить, и до слез трогала их жуткой (и очень далекой от истины)
историей, как она Собственными Руками доставала его с полки в ломбарде. Мне
все это запомнилось так хорошо потому, что именно я потом две недели
вывозила Болдуина, как она его нарекла, в парк на прогулку все в той же
колясочке. (Естественно, Гладстон к тому времени уже давно съел свою
последнюю мышь на двери ванной.) А когда бабушка наконец решила, что он
достаточно окреп, чтобы стоять на собственных ногах, опять-таки мне -
бабушка же знала, что наших бедненьких немых друзей я люблю не меньше, чем
она, за что Господь меня непременно вознаградит, - опять-таки мне пришлось
впервые повести его на пешую прогулку и вытерпеть все последствия, когда он
вспрыгнул в первую же встречную коляску и уселся на младенца.
Бабушка осталась при своих убеждениях и после того, как, состарившись,
уже не могла сама пестовать живых тварей. Например, когда мы впервые
оставили у нее Блондена, заверив, что он будет прекрасно себя чувствовать в
комнате для гостей, если его запереть там со спальной корзинкой и ветками
для лазанья, она уговорила мою тетю Луизу взять его к себе в спальню, чтобы
ему не было тоскливо.
Если бы его заперли одного, Блонден спокойно устроился бы в корзине,
набитой старыми фуфайками, которой пользовался у себя в беседке. Однако при
виде уютной кровати моей тетушки он не устоял: ухватил орех, нырнул под
пуховое одеяло и провел там всю ночь, щелкая зубами на манер кастаньет,
стоило бедняжке пошевелиться.
Утром она пожаловалась на связанные с этим неудобства, но бабушка
только сурово осведомилась, мышь ли она, если пугается невинного крошки,
который искал у нее утешения. Прожив пятьдесят лет с бабушкой, бедная тетя
Луиза, увы, бесспорно была мышкой, а потому следующие полмесяца делила ложе
с Блонденом и его орехами, совсем перестала спать, а в последнее утро
обнаружила, что Блонден, вместо того чтобы спать просто под одеялом,
предпочел - видимо, чтобы нигде не поддувало, - прогрызть в нем дырку и
блаженно спал внутри его. Бабушка, помнится, страшно рассердилась - но не на
Блондена, а на тетушку - зачем та разрешила ему портить одеяло?