Виктор-Шатун

Никита прождал вертолет допоздна. После плотного ужина, укладываясь на мягких шкурах под ситцевым пологом, он вдруг подумал, что не так уж и плохо, что судьба задержала его здесь и показала маленького волшебника Толю. Встреча со странным Виктором-Шатуном может хоть как-то развеять скуку и долгое ожидание. Ну, а если и завтра не прилетит, то придется идти до этого Хальмера.

...Волны одна за другой бросались на скалы, беззубо кусая каменные громады. Никита вжимался в холодный камень от ужаса, который они наводили. Каждая волна, зависнув над ним и словно распахнув пасть, обдавала его жутким утробным запахом, после чего обрушивалась, стекая с лица и рук...

Никита открыл глаза в тот момент, когда очередная волна нависла над ним в виде... собачьей морды, которая приготовилась в очередной раз пройтись языком по лицу гостя.

— Э-э, а ну брысь! — Никита вскочил с постели, сбросив собаку. Из глубины чума послышался детский хохоток, потом мелькнуло несколько маленьких силуэтов в длинных одеждах, и лишь на улице раздался звонкий хохот во все горло...

Выйдя из чума, Никита замер от неожиданности. Все вокруг было затянуто густым плотным туманом. Было видно на два-три шага, не более. Зато сколько появилось звуков! Беспечные детские голоса, пощелкивание оленьих копыт, шуршание рогов о ветки, грызня собак, плеск воды, деловитый говор мужчин, стук топора, писк комаров... Никите показалось, что туман звенит.

— Ну что, Столица, как спалось? — бодрый голос вчерашнего знакомого вырвал Никиту из оцепенения. Из тумана, держа на плече полотенце, появился Виктор-Шатун.

— Замечательно, если не считать собак, — рассеянно ответил Никита.

— А-а, собаки, это хорошо. Не брезгуй, приятель, здесь все чистое, в том числе и собаки. Ну, ладно, что собираешься делать? Опять борт ждать? Если даже они вспомнят о тебе и им будет по пути, небо не пустит.

Никита направился на шелест волн и вскоре вышел на берег озера. Туман не лежал, а нависал над глянцевой поверхностью, которая то медленно вздымалась, то опадала. Озеро будто дышало. По спине Никиты пробежал озноб: он вспомнил вчерашний разговор с Толей. Может, действительно в глубине этого озера дремлет водяной дух Ид-Эрв, — кажется, так его назвал Виктор-Шатун.

Ледяная вода приятно обжигала руки и лицо, пока Никита умывался и чистил зубы. Взбодрившись, он тотчас забыл о своих недавних мыслях. Впереди ждал новый день, и надо было что-то делать.

После завтрака Никита решил подробнее узнать у Виктора о дороге через Хальмер-Ю.

Виктор сидел в правой, гостевой половине и разбирал какие-то бумаги, карты, вещи.

— А-а, Столица, проходи, — не очень дружелюбно, как показалось Никите, сказал путешественник и стал торопливо собирать и прятать бумаги в большую папку. — Ну, с чем пожаловал? — небрежно отбросив папку и откинувшись на шкуры, спросил он и полез за папиросами.

— Я хотел поговорить о дороге на Хальмер-Ю, — начал осторожно Никита.

— А что тут говорить, сегодня постираюсь, высушусь, правда, погода не очень, но ничего, в чуме все высохнет. Ну и завтра с утреца вперед через перевалы на Хальмер. А что ждать-то? Два-три дня — и ты в поезде, до самой Москвы-столицы с ветерком. Да ты не стой, садись, в чуме либо сидят, либо лежат.

— Слушай, Виктор, — удобно устроившись на мягких шкурах и сделав первую затяжку, спросил Никита, — ты хотел рассказать о своих путешествиях. Мне на самом деле интересно, как это — в одиночку по всему Уралу.

— Ну-у, — выдохнул Виктор табачный дым, — на такие темы хорошо разговаривать по вечерам после ужина или в непогоду у костра, а сейчас столько дел впереди! Так что извиняй, Столица.

— Ну хоть покажи, — Никита кивнул на папку. — Не может же путешественник ходить без карт.

— Да тут идти-то, — Виктор нехотя подтянул к себе папку, и едва взялся за обложку, как все ее содержимое неожиданно выскользнуло и веером рассыпалось по мохнатой постели. — А-а, черт! — Виктор торопливо стал собирать и запихивать бумаги обратно. — Потом, парень, вечером покажу.

Никиту точно током ударило. Среди веера бумаг он заметил нечто до боли знакомое. “Где я это видел?!” И вновь удар током — карта отца! “А может, обознался? Может, просто бумага похожая и стиль рисунков вдоль рек и хребтов?” Голова шла кругом.

Выйдя вслед за Виктором, Никита едва сдерживался, чтобы не наброситься на нового знакомого с вопросами. Но он понимал, что это неразумно. Шатун может замкнуться, послать куда подальше и все. “Нет, действовать нужно тоньше... Но как?”

Когда Виктор, направляющийся к озеру полоскать одежду, исчез в тумане, Никита бросился в его чум и схватил папку. Едва он раскрыл карту, как сомнения отпали. Это была именно та, вторая половина карты. Очертания обрыва, как и на первой половине, походили на странный силуэт, только были они несколько иные, чем на отцовской карте. Никиту колотило. Перед ним была, по всей вероятности, разгадка какой-то тайны, но она ему не принадлежала. Что делать?! — лихорадочно думал Никита. — Выкрасть невозможно, все подозрения тут же падут на него. Поговорить с Виктором откровенно не получится, уж больно он странный и, похоже, неадекватный, — рассуждал Никита, шелестя грубоватой бумагой. Надо что-то делать. Наконец, так ничего и не придумав, Никита сложил карту и сунул ее обратно в папку.

Остаток дня Никита провел в мучительных раздумьях. Все мысли сводились к одному — пока он не выяснит тайну второй половины карты, он от Виктора не отстанет.

Вечером Никита снова застал Виктора за бумагами. На этот раз Шатун не дергался, он почти с полным равнодушием протянул Никите другую, современную, карту-пятикилометровку.

— Мы здесь, — он ткнул желтым от курева пальцем сначала в одну точку, затем, скользнув по красно-коричневому горному ландшафту, остановился в другом месте, — это Хальмер-Ю.

— Где? — не понял Никита.

— Ну-у, Столица, здесь все написано, читай.

И Виктор опять погрузился в свои бумаги. Действительно, Никита легко нашел Большое Щучье, нашел и Хальмер-Ю. Как можно пройти такое расстояние за два-три дня?

— Спасибо, — Никита протянул карту обратно.

— На здоровье, — буркнул Виктор, не отрываясь от своих дел.

Никита посидел еще несколько минут, не решаясь больше спрашивать.

Выйдя от Виктора, Никита увидел Толю, который сидел в своей неизменной позе на том же месте.

— Привет, Анатолий, — миролюбиво и немного заискивающе поздоровался Никита с маленьким провидцем.

— Привет.

— Ответь, пожалуйста, почему ты не играешь с другими ребятами? — Никита хотел разговорить паренька.

— Скучно.

— А что не скучно?

— Не скучно думать, — ответил Толя, продолжая болтать ногами.

— Тогда скажи, если знаешь, что меня ждет впереди? — спросил Никита и замер в ожидании.

— Знаю, но не скажу, — мальчик спрыгнул с нарты и пошел в сторону дальнего чума. Но через несколько шагов он остановился и, глядя через плечо, добавил: — Это плохо, когда знаешь, что с тобой будет.

Виктор-Шатун шел широко, быстро. Огромный рюкзак, ружье и фотоаппарат будто прильнули к своему хозяину, не стесняя движения. Никита отставал. Собираясь на Ямал, он не готовился к длительному переходу, тем более по горам. Этюдник гремел и бил Никиту острыми углами по левому бедру, как бы он его ни приспосабливал. Мешала идти и дорожная сумка, набитая, кроме личных вещей Никиты, едой — вяленой олениной, рыбой, сухарями. Ее узкий ремень резал плечо. Однако это не особенно отвлекало его от того, что он видел вокруг. А вокруг творилось что-то необыкновенное. Панорамы гор, сменяя одна другую, поражали Никиту фантастической суровостью и дикостью. Отсутствие растительности, оставшиеся от прежней зимы огромные снежники, безупречно прозрачные ручьи и речушки придавали ландшафтам поистине космическую атмосферу. Узкие ущелья, забитые снегом, внезапно распахивались и превращались в солнечные долины, с редкими, но очень яркими и сочными островками альпийских лугов.

Никита крутил головой, запинался, терял ритм, то и дело поправляя то сумку, то этюдник. О том, чтобы остановиться и рисовать, не могло быть и речи, поскольку Виктор шел, не сбавляя скорости и не оглядываясь.

— Виктор! — не выдержав, крикнул Никита.

— Еще пару километров, — прокричал тот и махнул рукой по направлению движения.

Никита выбивался из сил. Все меньше смотрел на красоты, а больше под ноги. Хотелось курить, а еще больше пить. Хоть вода и была рядом, но остановиться и попить — целый процесс, на который уйдет уйма времени. Никита поник головой и, двигаясь уже в полузабытьи, чуть не наступил на своего проводника, который вольготно лежал на моховой подушке, положив ноги на рюкзак.

— Вот теперь отдыхай, Столица, кури, пей, можешь поспать. На все про все тебе десять минут.

— Ты пижон, Виктор-Шатун! Я буду отдыхать ровно столько, сколько мне потребуется. А уйдешь — катись! Пойду обратно, — Никита сказал это жестко и решительно. Он был страшно зол на своего проводника.

— Все, или еще что-нибудь добавишь? — лениво обронил Виктор.

— Добавлю. Или ты ведешь меня, куда обещал, или мы больше не знаем друг друга, — сказав это, Никита тут же пожалел, вспомнив о карте. Но отступать не собирался, этот хам крепко задел его самолюбие.

— Хорошо. Теперь послушай меня. Я действительно обещал доставить тебя на Хальмер-Ю, причем за два-три дня. Но, увидев, как ты тащишься от этих гор, решил сделать крюк и показать тебе маленькое чудо природы. Однако это лишние километры, полдня мы теряем. Это раз. Второе, моя средняя скорость за последние двадцать лет от шести до восьми километров по горной местности. В тундре я иду быстрее. Это как раз к тому, почему я хожу всегда один. И третье — ты довольно крепкий малый, дважды побывал на Северном Урале, и сейчас идешь, считай, налегке, сумка килограммов восемь и четыре-пять этюдник. Вес моей поклажи, — и Шатун слегка пнул свой рюкзак — тридцать четыре кило плюс ружье. И эту тридцатьчетверку я таскаю на себе все эти двадцать лет с хвостиком.

У Никиты было что возразить, но после того, как Шатун соблаговолил хоть так объясниться, он поостыл.

— Если ты сам не ограничен во времени, — начал примирительно Никита, — то не надо особенно строго придерживаться упомянутого срока в два-три дня. У меня никакой особой спешки нет, например.

— У тебя нет, а Мерця Вэсако думает иначе, — все с той же ленцой, закрыв глаза, проговорил Шатун.

— Кто, кто?

— У ненцев есть такой мифологический персонаж Мерця Вэсако, или Старик-Ветер, — не открывая глаз, продолжал Виктор, — он живет на облаках и управляет ветрами. Так вот в это время года Старик-Ветер нередко уступает свое место Хад-Хаде, или Старухе-Пурге. Отец Толяна меня предупредил, что дня через два-три они ожидают первое похолодание со снегом. Это предсказал им Толян.

— Слушай, — Никита не удержался и задал вопрос, который его мучил, — а почему этот Толик все время сидит на нарте и болтает ногами?

— А тут нет ничего необычного. У ненцев это излюбленное занятие мужчин. Такое занятие называется, кажется, “хасавадесь” — сидеть на нартах и разговаривать. В этом сидении сочетаются состояние покоя, размышления, созерцание. А Толян мыслитель.

— Тогда скажи мне, раз ты начал о мифических стариках и старухах, а есть ли в ненецких легендах что-нибудь про вот эти горы, — и Никита с восхищением еще раз огляделся вокруг.

— А как же! Я уже говорил, что у них все свято, все в легендах. Если ты имеешь в виду вообще Полярный Урал, то изволь. Опять же, насколько я помню, — Виктор привстал, глянул на часы и, присвистнув, все же продолжил, — Пэ-мал Хада, или Старуха Края Гор, — покровительница рождения оленят и детей. Так вот, одна из легенд гласит, что Пэ-мал Хада однажды “ушла в камень”, остановив на Полярном Урале свой аргиш, то есть караван. Есть такая гора немного севернее нас, Малый Минисей, или Хадам-пэ — Старухи Камень. Это ее чум, стало быть. А рядом с ним Константинов Камень, или Нутос-пэ — Нарты Камень, то есть подпирающая чум нарта. И Большой Минисей, Хабтэя-пэ, — Олень-Камень, это что-то вроде передового оленя упряжки. — Виктор резво встал и взялся за рюкзак. — Ну, все, Столица, пять минут пересидели по твоей милости.

— Слушай, а откуда ты все это знаешь? — уже с некоторым восхищением Никита смотрел на Виктора.

— Походишь с мое, наслушаешься, насмотришься, все эти легенды сами в тебя влезут. Все, пошли, пошли.

Грохот, похожий на далекий бесконечный гром, послышался сразу, когда они свернули в узкое, почти с отвесными стенами ущелье. Стало темно и пасмурно. Речушка, весело прыгающая по дну горного разлома, несла на себе белоснежные облака пены.

— Сухой водопад, — оглянувшись, проговорил Виктор и стал подниматься вверх по ущелью.

“Интересно, что за сухой водопад?” — размышлял Никита, перебираясь с одного каменного “чемодана” на другой. Дно тесного ущелья было завалено огромными каменными глыбами. Часто речушка терялась под этими камнями, и ее было едва слышно. Зато все громче давал о себе знать рокот, идущий сверху. Никита почувствовал, как земля дрожит под ногами. В ущелье стало еще темнее, точно наступил поздний вечер.

Водопад, едва они обошли изгиб ущелья, хлестанул обоих волной мельчайших брызг и лишь затем дал себя рассмотреть. Задрав голову кверху, Никита замер. Прямо с неба лился хрустальный поток. Он ревел, перекатывая камни, в бешенстве пенился, но быстро терял силу и чуть ниже по течению тек тихо.

— Вот это да! — вырвалось у Никиты.

— Это еще не все, — перекрикивая грохот водопада, ответил Виктор. — Топай за мной.

Когда они приблизились к водопаду вплотную, оказалось, что за лавиной воды помещается обширная ниша, причем достаточно сухая. Получалось, что пройти через речку можно посуху, то есть под ней, или под водопадом. Отсюда было и название водопада — “сухой”. Оказавшись в нише, Никита смотрел на стену скользящей воды, и его голова начала кружиться.

— Ну, что, Столица, не зря сделали крюк, а? — в самое ухо прокричал Виктор и показал глазами на выход.

— Не зря, — ответил Никита гораздо позже, когда грохот и сырость остались позади. Они стали подниматься дальше по ущелью. Дикий рокот, мощь и бешенство — все, что творилось внизу — начиналось здесь, в тихом овальном озерце с зеркальной поверхностью живого самоцвета, обрамленного отвесными скалами.

— Слушай, Виктор, это надо писать! — воскликнул Никита. — Ты посмотри, какое отражение, посмотри, как остановился воздух, свет, мгновенье! Это же волшебство!

— Да, неплохо, — до обидного буднично ответил Виктор. — Таков почти весь Урал. Если все его красоты снимать, во-первых, жизни не хватит, а во-вторых, фотопленок. Я первое время много снимал на “ФЭД”, потом купил “Зоркий”, теперь вот “Зенит”, — Шатун положил ладонь на фотоаппарат, висящий на груди. — Нынче брал с собой тридцать пленок, и все давно закончились. Да дома непроявленных более двух сотен.

Преодолев небольшой перевал, Виктор с Никитой вышли в широкую долину, залитую медовым светом наступившего вечера.

— Опаньки, а вон и наш привал! — воскликнул Виктор после долгого обозрения долины с помощью половинки военного бинокля. — Вон смотри, видишь вершину ступенчатую, левее, левее, видишь, нет?

— Вижу.

— А под ней озеро-блюдечко и два светлых конуса? А справа, километрах в трех, стадо.

— Ну!

— Я так думаю, что это Андрей Окотетто стоит. Вот у него и заночуем.

До озера шли часа два. Стойбище встретило лаем собак и табунком ребятишек, высыпавших встречать нежданных гостей. Виктора здесь знали все, даже самые маленькие подходили к нему и здоровались по-свойски. На Никиту, особенно на его желтый этюдник, смотрели с удивлением.

— Это художник из Москвы, — представил Виктор Никиту вышедшим навстречу мужчинам.

После длинного обильного застолья и долгих разговоров Никита уснул.

На следующий день, пройдя километров десять, Виктор неожиданно остановился и, подождав, пока Никита с ним поравняется, кивнул на солнце.

— Вот тебе и предсказание маленького шамана.

Никита глянул вверх. Вокруг солнца светилось яркое кольцо.

— К непогоде?

— К ней, Столица, к ней. Видишь, Толян оказался прав. Если поднажмем, успеем добраться до вагончика геологов, там и переночуем.

Вагончик возник неожиданно на развилке едва заметной дороги. Это было небольшое скособоченное сооружение на санях, сваренных из металлических труб. Один из углов вагончика был разворочен, и из него клочками торчала стекловата, чернели ржавые части конструкции. Дыра была настолько большой, что через нее можно было войти не нагибаясь.

— Вот уроды! Три года стоял, никому не мешал! — Виктор зло сплюнул и стал снимать рюкзак. — Ладно, давай посмотрим, что они внутри еще натворили.

Внутри вандализма было не меньше. Огромная железная печь делила пространство на две равные части. Печь-то была, но труба отсутствовала. Широченные, затертые мазутом лежанки вдоль стен, длиннющий, изрезанный ножами стол между ними и маленькое оконце в торце вагончика — вот и вся обстановка одной его половины. Во второй же половине, где была снесена часть угла, не было даже пола. Все, что могло гореть, было сожжено. Раздражала дыра в полу, напоминающая какую-то странную, уродливую фигуру. Куда ни повернись, эта фигура так и лезла в глаза. Кроме того, из дыры изрядно тянуло вечерней свежестью.

— Ладно, не зима, — прогудел Виктор и стал отдирать остатки вагонки для костерка. Другого выхода не было — в обозримой округе не было ни деревца, ни кустика, ни даже травы — одни камни.

Никита, сбросив с себя ненавистную сумку и осточертевший этюдник, повалился на ближайшую лавку. Ему казалось, что за второй день пути он устал больше. Да и прошли, судя по скорости, довольно много. Оставался, по словам Виктора, один переход до долгожданного Хальмер-Ю.

Костер Виктор решил распалить во второй половине вагончика, на металлических листах днища. При открытых дверях дым должен был выдуваться, как предполагал Виктор. Однако когда костерок разгорелся, то дым стал заволакивать все пространство балка. Нужно было либо сидеть на полу, либо лежать на лавках, а если ходить, то сильно пригнувшись.

— Виктор! — глядя в прокопченный, изрисованный и исписанный разными глупостями потолок, окликнул проводника Никита. — А ты так и не ответил мне тогда, какова цель твоих путешествий по Уралу? Зачем ты ходишь? Если это не секрет.

— Сходи-ка за водой, созерцатель, — угрюмо ответил Виктор и, вытащив из своего рюкзака два черных котелка, поставил перед Никитой.

— Значит, секрет? — продолжил Никита, вернувшись с водой. Времени оставалось мало, а он так и не разговорил Виктора на нужную тему.

— Да какой секрет! — после очередной паузы произнес тот. Он поставил на огонь оба котелка и, низко пригнувшись, добрался до своего топчана. — Вот ты любишь рисовать, писать картины, — продолжил он полулежа, — а я — бродить там, где мне нравится, где мне интересно.

— А что именно тебя влечет к этим краям? Должна же быть какая-то конкретная цель, — Никита не сдавался, хотя подозревал, что ответа не получит.

— Здесь я в своей стихии. Здесь я свой и все вокруг мое, — Виктор сел и стал стаскивать сапоги и портянки. — Я больше двадцати лет хожу, изучил Урал вдоль и поперек. И все пешком, от Басег и до Пай-Хоя.

— Неужто весь? — Никита решил подлить маслица.

— Нет, конечно, есть места, куда меня... Куда я не могу попасть, но это небольшие участки.

— Как это? — спросил Никита.

— Что как? — насупившись, переспросил Виктор.

— Ну что это за места, где ты еще не был? Военные объекты, что ли?

— Военные, военные, — облегченно подхватил Виктор. Он поднялся, взял выложенное Никитой из сумки сушеное мясо, крупу, чай и босиком нырнул в дым, откуда вовсю шипело и булькало. Через минуту по вагончику, перебивая нежилой дух и запах вареного мяса, поплыл аромат индийского чая.

Поужинав и помыв посуду, оба улеглись на свои места и закурили. Костер тушить не стали.

— Вообще-то Урал не такая уж и большая территории, только вытянулся на две тысячи километров, — чтобы возобновить нужный разговор, как можно равнодушнее произнес Никита и глубоко затянулся.

— Что? Небольшая?! — Виктор порывисто сел и, глотнув дыма, тут же пригнулся. — Вот смотри, Столица, — он расстелил рядом с собой портянку — приличный прямоугольник грязноватого цвета. Разровняв ткань, он положил ладони на края прямоугольника и начал их сводить к середине, морща портянку. Ткань стала сдвигаться и вскоре превратилась в узкую многоскладчатую тряпицу.

— Вот что такое Урал, — кивнул Виктор. — Да, относительно узкий, но весь в хребтах, отрогах, увалах. А теперь развернем эти складки. — И он растянул портянку, превратив ее снова в плоский прямоугольник. — Представь себе, Столица, если бы мы вот так же развернули наш Урал, что за территорию получили бы, а? Вот то-то и оно! Может, половина России получилась бы! Здесь не только красивые пейзажи и природные явления, в складках Уральских гор хранятся немыслимые сокровища. За все годы, что существует геология, и пятой части не открыли того, что лежит под ногами! Глаза у Виктора горели, было видно, что парень заговорил о хорошо ему знакомом. — Ты Урал не трогай, — продолжил он наставительно и даже угрожающе, — не трогай, если не понимаешь. Все ваше Подмосковье Малого Минисея или озера Балбанты не стоит, понял, нет, Столица?!

Никита вздрогнул всем телом:

— Балбанты! Ты сказал, Балбанты?

— Ну и что? — Виктор пристально посмотрел на Никиту.

— Интересно. Название какое-то странное.

— Ничего странного, — Виктор продолжал рассматривать Никиту. — Или это название тебе что-то говорит?

— Ты говоришь о сокровищах, которые лежат на поверхности. Что ты имеешь в виду? — Никита тоже сел, пригнулся от дыма и также не спускал глаз с Виктора. Он понял: что-то случилось. Из подозревающего он вдруг сам оказался подозреваемым.

— А это тебя не касается, — отрубил Виктор.

— Да ладно тебе тень на плетень наводить. Сокровища! Я понимаю — Южный Урал, ну, средний — еще куда ни шло. Там да, там малахит, изумруды, золото, платина, а здесь что — один камень! Сокровища! Где они? Если бы они были, эти сокровища, весь мир об этом давно бы знал.

— Слушай, Столица, что ты чирикаешь, не представляя, о чем вообще речь?! — Виктор стал строже и жестче. — Я знаю, где и что лежит! Но ты не ответил, откуда знаешь озеро Балбанты?

— Вот те раз, ты про него только что упомянул.

— Упомянул я, но, услышав о нем, ты растерялся, чем себя и выдал.

— Да брось ты! “Растерялся”, “выдал”... — Никита действительно утерял над собой контроль. Лицо полыхнуло огнем, хотелось отвести глаза от этого бугая, засмеяться звонко и непринужденно, но он не мог. А тот резал его своим холодным взглядом:

— Так откуда ты знаешь это место, Столица?

У Никиты перехватило горло, он вдруг подумал, что этот парень давно уже все знает.

— Хочешь, я сам тебе скажу? — неожиданно проговорил он.

Никита лишь моргнул.

— Так вот слушай. У меня идеальная память на лица. А когда ты проявил интерес к моим бумагам, в особенности к старой карте, — свирепо улыбаясь, Виктор продолжал своим взглядом вдавливать Никиту в стенку вагончика, — я понял, что ты оказался на моем пути не случайно. И Толян это подтвердил, а этот малый никогда не ошибается. Ну, что, Столица, все правильно пока? Продолжать? — Виктор перестал улыбаться. — Тебе нужна карта?

Никита был совершенно не готов к такому и не мог выговорить ни слова.

— Не ожидал, Столица? Думал, что Виктор-Шатун простак и лох?

— Но я... — Никита медленно приходил в себя, — мы, кажется, раньше не встречались.

— А я и не говорю, что мы с тобой встречались.

— Не понял!

— Я встречался с твоим отцом. Двадцать лет назад.

— Что? — с Никиты мгновенно слетело оцепенение и растерянность. — Ты встречался с моим отцом?!

Он вскочил и бросился к Виктору.

— Сидеть! — в руке Виктора тускло блеснул и уперся в Никитин подбородок длинный нож.

Но тот, точно не замечая и не чувствуя боли, продолжал напирать на Шатуна. — Ты видел моего отца перед смертью?!

— Какой смертью? — теперь удивился и немного растерялся сам Виктор.

— Так это ты... его убил?! — у Никиты аж скулы свело от неожиданной догадки.

— Что-о?! Ты не заговаривайся, пацан. Я не убивал и не мог убить твоего отца, — он так отшвырнул от себя Никиту, что тот отлетел к бочке-печке и больно ударился головой.

— Что значит — не мог убить?! — Никита вскочил, намереваясь снова кинуться на проводника.

— Да потому, что патроны были холостые, — кашляя от дыма, Виктор приготовился отразить новую атаку Столицы.

— Почему патроны?! При чем здесь холостые?! Он что, разве не подорвался? — Никита слегка обмяк и стал тереть рукой ушибленное место.

Неожиданно глаза Виктора побелели, лицо исказилось, а тело задергалось. Выпустив нож, он упал на пол и затрясся.

Никита опешил. Сначала он принял это за неуместное кривляние, пока не понял, что с Виктором на самом деле что-то неладное. Его выгибало, ноги едва не касались затылка. Он хрипел, сопел, изо рта пошла белая пена. “Эпилепсия!” — не сразу догадался Никита. Где-то он слышал, что от “падучей” можно захлебнуться, можно откусить себе язык, или он провалится и западет в гортань, и ты задохнешься, можно травмироваться и так далее. Никита вскочил и запрыгал вокруг корчащегося Виктора, желая ему помочь, пытался его удержать, чтобы тот не так бился головой. Вскоре конвульсии его стали затихать. Из-под Виктора натекла темная лужа. Когда Виктор совсем затих, Гердов попытался перетащить его на лавку, но тот оказался тяжелым настолько, что Никите удалось лишь перекатить его на живот, расстелить спальник и уложить Шатуна обратно на спину. Брезгливо морщась, он обтер ему лицо, одежду, под голову подложил рюкзак и укрыл теплыми вещами.

Управившись с Виктором, Никита закурил. Докурив, присел к угасающему костерку, добавил еще дров и, добредя до своего места, с облегчением опустился на лавку. Его голова еще не коснулась сумки, а глаза уже спали, и в этот момент он отчетливо услышал, как кто-то позвал его по фамилии. Никита открыл глаза и приподнялся. Виктор лежал в прежней позе и ровно дышал. Но когда Никита взглянул в сторону проема, в него точно электрический заряд ударил! В рваном проеме стоял... Армянин.

Лиловый проем четко обрисовал элегантную фигуру, а слабый костерок высветил дорогой костюм, безупречный зачес редких волос по диагонали, уверенную, снисходительную полуулыбку и искорки глаз под мохнатыми бровями. Он стоял несколько театрально, скрестив ноги и держась руками за края разлома.

— Добрый вечер, господин Гердов! — проговорил неожиданный гость. Он вальяжно прошел к столу, не обращая внимания на дым костра, равнодушно переступил через спящего Виктора, расстегнул пуговицы на пиджаке и сел на откуда-то взявшийся стул с выгнутой спинкой, точно такой же, как тогда у Никиты в общежитии.

— Ну-с, уважаемый, почему молчим и не отвечаем на приветствие?

Никита смотрел на гостя пустыми глазами, отказываясь им верить.

— Я понимаю твою растерянность, дорогой Никита, и в этой связи могу предложить глоток живительного “Арарата”, — с этими словами он извлек из внутреннего кармана пиджака плоскую двухсотграммовую бутылочку и, скрипнув колпачком, стал его откручивать с видимым удовольствием. — Ну-с, уважаемый, прошу, — он протянул золотистую бутылочку Никите. — Как угодно, дорогой, — не дождавшись от Гердова никакой реакции, гость приложил горлышко к губам. Отбулькав изрядную часть содержимого, гость поморщился. Его глаза повлажнели, кустики бровей подскочили вверх, собрав лоб в гармошку.

— Главное, чтобы три звезды, дорогой мой Никитушка, именно три. Это тебе, — и он поставил на середину стола опорожненную наполовину бутылочку. — Ну-с, а теперь к делу. Итак, мой дорогой молодой и талантливый, что ждем?

— А-а? — едва выдавил из себя Никита, поняв, что ему задан какой-то вопрос.

— Что “а”? Я говорю о карте, которая лежит под головой у этого припадочного бугая, — гость кивнул в сторону Виктора.

— А почему вас это... — начал кое-как соображать Никита.

— Да потому, милый, что меня интересует все, что связано с тобой. Почему? Пока тебе рано об этом знать, но непременно узнаешь, непременно. Меня интересуют твои мысли, твоя живопись, твоя жизнь вообще, если хочешь. Кстати, очень жаль, что я не успел тогда, а ты поспешил, порубил, изверг, свои картины, превратил в дрова. Я их видел и готов был выкупить все по весьма высокой цене, по весьма...

— Но вы же сгорели... тогда в гостинице... с холстом!.. — Никита медленно приходил в себя.

— Сгорел?!.. Ха-ха-ха, — запрокинув голову, от души расхохотался гость. — Милый ты мой, молодой и наивный, да разве я не знал, что через твою прекрасную Валерию легавые кинутся в погоню! — он вновь от души рассмеялся. — Вот я и прибегнул к шутке. А твое гениальное творение сегодня красуется не только на отдельной стене, но и в отдельном зале в шикарной раме. И смотреть на это чудо я прихожу с друзьями ночью, только ночью! Вот так, дорогой.

— Но ведь... — начал было Никита.

— Да что ты, дорогой, это дело техники, не более. Ну да ладно, проехали. Сейчас меня интересует карта, причем карта цельная, а не по кускам. — Армянин смотрел на Никиту и строго, и лукаво. Весь его вид говорил, что он не сомневался в скором исполнения своего желания. — И вот что еще, Никита Матвеевич, — лицо Армянина перестало лучиться, глаза кинжалами уперлись в Никиту. — Смотри, сколько древесины в этом вагончике, посмотри на пол, стены, лавки, столы, потолок... Несчастный случай в столь безлюдном месте может произойти с каждым. А когда экспертиза установит, что случилось с этим бугаем — был припадок, и это очевидно — на тебя не упадет даже тени подозрения в поджоге. Усек, нет?

Никита не усекал. Он продолжал смотреть на ненавистного Армянина через какой-то серый туман, совсем не похожий на дым. Ему вдруг мерещились то конические, прокопченные стены чума, то своя общежитская комната, то бабушкин дом. Но стоило Никите напрячь сознание, как он снова оказывался в вагончике со странным гостем, сидящим напротив.

— ...Вытащи у него только карту, больше ничего не трогай, — продолжал Армянин, — потом закрой дверь. Когда сквозняка не будет, дым опустится ниже. Потом оставшиеся угли... — продолжал громко шептать гость, а Никита словно со стороны видел, как он это уже делает.

— Эй, Столица? — неожиданно прозвучало откуда-то снизу. — Ты что задумал?

Едва Никита услышал этот голос, он очнулся, схватил котелок с недопитым чаем и стал заливать угли, которые только что рассыпал под лавками.

— Помоги мне подняться, — еле слышно проговорил Виктор и густо закашлялся. — Ну, ты и надымил. Ты что, хотел поджарить меня, что ли?

Никита усадил Виктора и кинулся снова заливать угли, которые неимоверно шипели и чадили. Вдруг ему показалось, что слева от него что-то мелькнуло. Никита медленно повернул голову, вздрогнул и уставился на невесть откуда появившийся стул с выгнутой спинкой.

— Все же ты крыса, Столица, — тихо, но с хорошо слышимой иронией проговорил Виктор, — заныкал коньячок и помалкивал.

— Что? — Никита повернулся к Шатуну. — Какой коньячок, откуда?! — осипшим от дыма голосом выдавил из себя Никита. Он во все глаза разглядывал золотом блестевшую плоскую бутылочку. Через минуту он сорвался с места и с диким криком кинулся к проему.

На улице падали огромные, в пол-ладони, снежные хлопья. Мягкие, влажные, они мгновенно залепили Никите лицо, мешая ему не только смотреть, но и дышать. И он настолько растерялся, что забыл, зачем покинул вагончик. “Снежная пурга в августе! Фантастика! — пронеслось в голове у Никиты, и тут же глухим колоколом ударило: — А куда он мог деться? В пиджаке и туфлях!”

Обойдя все вокруг и не найдя ни малейших признаков “гостя”, Никита снежным комом ввалился обратно в балок.

— Э, да нынче зима, — равнодушно проговорил Виктор, стоя у костра без штанов и босиком. Он пристраивал свои брюки к просушке. Его лицо, руки, колени были в свежих ссадинах, царапинах, ушибах, кое-где запеклась кровь. — Я допил твой коньяк, Столица. Возражений не будет?

— Ну и как он на вкус? — рассеянно спросил Никита, отряхиваясь от снега. Он никак не мог понять, что с ним произошло. “Ну, пусть крыша поехала, но ведь не до такой же степени! Пусть полусон, полуявь... и все равно быть такого не может!”

— Да что-то не понял я твой напиток, вроде пощипало немного, но прокатилось и не согрело. Как ты такое пьешь?

— Да не пью я, это не мое, как ты не понимаешь, здесь был этот... гость, я его Армянином зову... — неожиданно сорвался Никита и понес какую-то ерунду.

— Ты кому баки заправляешь? “Гость”, “Армянин”, может, инопланетянин? В горах, знаешь ли, многие всякие объекты космические видят.

Никита взял пустую бутылочку, пощелкал по ней ногтем — стекло. Подошел к стулу, потрогал, сел на него, поерзал — нет, все нормально, стул как стул.

— Слушай, — глядя на чересчур озабоченного Никиту, начал Виктор, — выброси ты все из головы. И мой упрек по поводу коньяка забудь. В конце концов, твоя вещь, и ты вправе поступать с ней как хочешь. Мы ж с тобой не друзья, чтобы делить последнее.

— Да не мой это коньяк, Виктор, не мой, как ты не хочешь поверить! — закричал Никита, захлебываясь дымом.

— Верю, — тут же ответил тот. — Верю, только ты забудь об этом. И давай-ка чайку выпьем с моими корешками, а то что-то в брюхе нехорошо стало.

Взяв котелки, Никита вышел в пролом. Снежные хлопья с прежней ожесточенностью все летели и летели строго по горизонтали. Никите казалось, что это белые рваные космы Хад-хаде — “Старухи-Пурги” — неслись в лиловых сумерках, залепляя все, что стояло у них на пути. Речка была черной, как деготь. Вернувшись в вагончик, Никита не сразу обратил внимание, что Виктор лежит на лавке в странной позе, а по столу разбросаны аптечка, таблетки, пакетики, коробочки.

— Дай запить, Столица, — глухо проговорил Виктор, — что-то хреново мне стало.

— Подожди, у меня Но-шпа была, — бросился к своей сумке Никита.

— Да я уже... — с трудом выдавил Виктор, — ты лучше чай поставь.

“Может, это от “Арарата”?” — шевельнулась мысль у Никиты. Он с ненавистью посмотрел на бутылочку, потом перевел взгляд на стул и вдруг начал его ломать. Обломки он бросал в костер. От уничтожения одного из вещественных доказательств ненавистного визитера Никите стало немного легче.

— Ты вот что, — проговорил Виктор с большим трудом, — присядь-ка поближе. — И сам завозился на лавке, кутаясь в спальник. — На твоем месте я бы, наверное, так же поступил. — Виктор криво улыбался. — Скоро снег ляжет... Пока хватятся...

— Подожди, ты о чем?! — Никита начал догадываться, куда клонит Шатун, и его замутило.

— Слушай, Виктор, — начал было Никита, но тот закрутил головой и сморщился. — Лучше слушай. Тогда, в шестьдесят шестом, от вогула Прошки Лаплаха я случайно узнал, что эта самая карта находится у начальника геологоразведочной партии Матвея Борисовича Гердова. Они тогда базировались в районе озера Балбанты, рядом с одним из особо почитаемых и священных мест вогулов. Тогда я уже знал, что эта карта будто волшебная, через нее как через рентген видны все месторождения меди и железа, золота и платины, серебра и изумрудов и так далее и тому подобное. На ней обозначены богатейшие капища аборигенов, старинные и поздние клады, на ней будто бы даже колчаковская казна нарисована. Вот я и решил ее свистнуть. Но я не ведал, что на карте нет ни масштабной сетки, ни меридиональной, ни широтной привязки. То есть она как красивая схема, не более. Реки и горы условны. Названия изменены. Твой отец плотно занимался ее расшифровкой. Он прекрасно понимал, какой бесценный материал в его руках, поэтому прятал ее и тщательно охранял. — Виктор снова завозился, едва слышно постанывая. На его лбу выступил пот, а руки мелко дрожали.

— Может, мне за людьми сходить? Ты скажи, куда, я готов, — участливо проговорил Никита и поднялся со своей лавки, готовый на самом деле пойти за подмогой.

— Сиди и слушай дальше. Мне тогда казалось, что я больше твоего отца знаю о тайне этой карты. У меня был архив купца Походящина и его ближайшего приказчика. Вот там-то и фигурировала эта самая карта как истинный документ о богатстве Урала и местонахождении кладов. Кто эту карту составил, неизвестно. По архивным бумагам, она должна была находиться в самом главном вогульском святилище. Потом она странным образом оказалась у вогула Прошки Лаплаха, а твой отец ее выкупил то ли за какие-то безумные деньги, то ли всего лишь за ружье, припасы к нему и провиант... Вогул все это быстро пропил и стал требовать карту обратно. Твой отец ему еще что-то дал. Тот и это пропил. Короче говоря, когда я узнал эту историю, меня чуть кондратий не хватил. Неужели, думаю, это та самая карта?! Цель моей жизни! Но спешить не стал. Сначала при подходящем случае хорошо угостил Прошку и, когда тот крепко набрался, потихоньку выпытал историю с картой. Он сказал, что это карта из священного капища. И если он ее не вернет, то духи накажут не только его, но и весь его род. Я предложил ему свою помощь в возврате карты, за это вогул мне добудет несколько соболиных шкурок. Это я так, для отвода глаз, чтобы Прошка не заподозрил чего. И мы стали готовиться. Я сам заряжал патроны одним только порохом и пыжами из газетной бумаги, — Виктор перевел дыхание. Немного помолчал и, явно пересиливая недуг, с трудом продолжил: — Когда я ее выкрал, — Виктор сморщил лицо то ли от боли, то ли от неприятных воспоминаний прошлого, — оказалось, что выкрал лишь половину. Кроме того, раскрыв ее, я понял, что без шифра, поясняющего все эти символы, знаки, схемы, рисунки, карта “закрыта”. Я смотрел на нее и дурел от ее красоты. Она была выполнена виртуозно и гениально. Ничего подобного в жизни не видел. Последние годы я пытаюсь хоть что-то раскрыть в ней, и все бесполезно. Нужен шифр. Двадцать лет я ищу этого Прошку... Никаких следов. Пока его искал, сам открыл кучу месторождений и золота, и платины, и другой драгоценности, — он вяло похлопал по рюкзаку, — кое-что добыл нынче.

Никита бросил в булькающий котелок несколько черненьких корешков и снял его с огня.

— Не-ет, Столица, не дотянуть мне до утра, — вдруг сказал Виктор и еще больше скукожился. — Что-то во мне сломалось, что-то лопнуло там внутри, не знаю.

— Ты это брось! — Взгляд Никиты вновь упал на плоскую бутылочку из-под “Арарата”. Вдруг он схватил ее и швырнул в стену вагончика. Бутылочка, гулко хлопнув, рассыпалась, зазвенев осколками по металлическому полу.

Решение пришло неожиданно. Взяв котелок, Никита бросился из вагончика. Черпая ладонями снег и бросая его в котелок, он ускорил остывание “чая”. Заставил Шатуна пить, сколько тот сможет.

Виктор пил с трудом. Потом, свесив голову между лавкой и столом, он совал в рот два пальца и, мыча, с ревом раз за разом обрушивал на пол многоцветные потоки жидкости со съеденной накануне пищей. Когда целый котелок прошел через желудок Виктора и вода стала выходить из него чистой, Никита укрыл своего проводника всем, что было теплого из одежды, и лег сам. Не хотелось ни спать, ни думать. Он долго лежал с открытыми глазами, слушая за стеной непогоду. Затих и Шатун.

Виктор Мальцев родился в старом рабочем районе Перми, Мотовилихе. Мать с отцом работали на заводе. Сестра Алла была старше Виктора на три года. Сколько Виктор помнил себя, в их семье постоянно ощущалось скрытое напряжение. Это напряжение он чувствовал с раннего детства. Чувствовал, как временами атмосфера в их доме начинала звенеть и становилась невыносимой. Маленький Витя пытался понять, почему все, в том числе и сестра, что-то скрывают от него, пока однажды не узнал причину.

Очередной праздник Октября родители отгуляли в компании заводских друзей и приятелей. Напились и наелись, насмеялись и напелись, в конце вечера мужчины, как принято, разругались и даже подрались. В одной из таких потасовок Витин отец вдруг повалился и давай дергаться на полу, крутиться. Гости соскочили, заголосили, стали его держать... Витя подумал, что его отца бьют, и с визгом бросился ему на помощь, расталкивая взрослых, щипая их за ноги, кусая, пока не увидел искаженное лицо отца в луже пены. “Папа болен!” — тихо сказала ему тогда мать и увела в другую комнату.

А в третьем классе у него самого случился эпилептический припадок. Виктор хорошо запомнил, как все потемнело в глазах, как задергались его руки, голова, ноги, щеки. Очнулся в медкабинете. Рядом почему-то оказалась мама, которая и увела его домой.

После этого ребята сначала осторожно, но потом все чаще и смелее дразнили его припадочным. Сначала Виктор кидался на обидчиков с кулаками. Он был рослый и сильный, бил нещадно и зло. Но за них заступались ребята из старших классов, и тогда уже доставалось самому Виктору. Недолго заставил себя ждать и второй приступ. Вскоре умер отец. Когда уже вся школа дразнила его припадочным, Витя отказался ходить на уроки.

Как раз в это время подошла очередь на жилье, и они переехали в новый дом в другом районе города. Виктор получил отдельную комнату. Это был интересный район, в старину он считался центром Перми. Здесь возводили панельные и крупноблочные пятиэтажки. А сносили зачастую интересные с точки зрения архитектуры здания. В основном это были небогатые купеческие особнячки с каменным цоколем и деревянным оштукатуренным спальным этажом. Были дома и побогаче, с барочным декором фронтонов, карнизов, оконных проемов, как кирпичных, так и гипсовых. Из окна новой квартиры Витя наблюдал, как могучие бульдозеры и экскаваторы рушат эти пыльные домики, роют на их местах длинные и глубокие котлованы и возводят пятиэтажки.

Выходя погулять, Витя неизменно забредал в район этих опустевших, ожидающих своей очереди на разлом домов. С пустыми оконными провалами они походили на покойников, и было страшновато ходить мимо них даже днем. Однако Витя быстро освоился и привык к ним. Стал заглядывать внутрь, копаться в бесконечном мусоре, находя что-нибудь старинное, забавное. Однажды на месте снятых досок пола он нашел несколько монет царской чеканки. После этого им овладела страсть к кладоискательству. Он залезал на чердаки, нырял в подвалы. Приобрел фонарик и лопату.

В один из вечеров, когда Витя уже собрался домой, он наткнулся на дыру в земле. Эту дыру сделал бульдозер, продавивший в этом месте сводчатое кирпичное перекрытие подвала. Дыра была едва заметной. Витя посветил фонариком. Глубина подвального помещения оказалась значительной. Тогда он расширил пролом, выбив с помощью булыжника в арочной кладке еще несколько кирпичей, и опустил в нее длинную доску, по которой и спустился в подвал.

Помещение оказалось длинным и довольно чистым. В обоих его торцах были железные двери. Небольшие двери были и посередине коридора, к ним надо было спускаться еще на несколько ступенек. Витя догадался, что одна из больших дверей входная, раз была закрыта снаружи, а на остальных висели огромные ржавые замки, стало быть, они вели куда-то еще. Замаскировав мятыми кровельными листами дыру в подвал, Витя отправился домой в размышлениях о находке.

На следующий день он уже пилил дужку одного из замков. Разбив руки в кровь, он только к вечеру отворил массивную дверь и переступил высокий порог. Это было что-то вроде кладовки. Пахло влажной бумагой, кожей, мышами и старостью. Витя заглянул в несколько ящиков и, кроме пожелтевших бланков, ничего не нашел.

Со второй дверью пришлось повозиться долго. На ней только снаружи висело два замка, да еще посредине зияла скважина внутреннего запорного устройства. Мальчик со свойственным ему упрямством почти до ночи пилил дужки замков. Когда оба замка были сняты, дверь сама начала открываться, точно приглашая маленького гостя войти в забытое всеми пространство.

Витя посветил в темноту, и сердце его забилось. Луч фонарика выхватывал из черноты длинные плоские ящики, треноги, сундуки, обитые металлом, дырявые мешки, из которых высыпались какие-то камни. На полках, покрытые зеленой патиной, стояли приборы. Их было много, и они были гораздо интереснее, чем в школьных лабораториях. Повсюду стояли перевязанные шпагатом стопки книг, пухлые папки с бумагами, коробки с документами... В длинных плоских ящиках оказались каменные цилиндры, уложенные в желоба. А в одном из них Виктор обнаружил два карабина и ружье, три большущих бинокля и несколько компасов. Виктор добрый час просидел в подвале, не зная, что делать. И лишь когда на улице стемнело, решил перетаскать в свою комнату все, кроме камней.

Утром, едва открылись магазины, Виктор сходил и купил замок с петлями, который и повесил на дверь в свою комнату. Прибил и крючок изнутри. Ни мать, ни сестра никак не прореагировали на действия Вити.

Через день строители завалили подвал битым кирпичом, поставили забор и в вагончик посадили сторожа. А у Виктора началась интересная и таинственная жизнь. Одинокий и по натуре, и по обстоятельствам, он на целые сутки запирался в своей комнатке. Оружие он далеко запрятал, поскольку понимал, что это взрослые игрушки. А вот старинные приборы его привлекали гораздо больше. Он мог часами натирать латунные и медные детали до зеркального блеска. Глядя на трепещущую стрелку компаса, определял части света в любом месте квартиры. Рассматривал в микроскоп все, что попадалось под руку: комара или муху, волос или нитку... Играл и другими приборами, назначения которых пока не знал. Потом раскрывал очередную книгу. К его немалому огорчению, многие из книг оказались справочниками, пособиями и инструкциями по геодезии, геологии, химии, минералогии. В коробке, которую он прихватил, оказалась целая кипа очень старых географических карт. Карты были красивые, с множеством рисунков, значков, пометок на непонятном языке. Витя их не понял и отложил на время. Но это время вскоре пришло.

В пятом классе пришел новый учитель географии, Кирилл Борисович Глушков, человек немолодой, однако спортивный и веселый. Казалось, он знает буквально все — страны, реки и горы, народы Америки и африканские племена, всех зверей, рыб и животных. Он сам совершил множество путешествий в самые отдаленные уголки Советского Союза. Каждый его урок заканчивался рассказом об очередном походе или путешествии. География для Виктора стала любимым предметом, а Кирилл Борисович — любимым учителем. Затаив дыхание, он слушал учителя и будто бы сам оказывался в пустыне или тайге, сплавлялся по бурным рекам, восходил на вершины Памира, в тундре встречал солнце, мерз в палатке, питался одними грибами... Виктор заболел путешествиями. Он мечтал о том, как откроет что-то новое, обойдет всю Землю, заглянет туда, где еще не было ноги человека...

Когда в честь праздника Великого Октября Виктор преподнес учителю в подарок один из компасов, Кирилл Борисович сначала крайне удивился, а потом нахмурился.

— Откуда он у тебя? — спросил тогда учитель.

— Нашел, — ответил Виктор.

— А где? — тут же последовал второй вопрос.

— На улице.

Что мог ответить Виктор? Не рассказывать же всю историю с подвалом разрушенного дома!

— Такое не теряют, — проговорил учитель, осторожно держа в руках прибор. — А еще что-нибудь из этой серии, — он показал на компас, — ты не находил?

— Не-ет! — испуганно ответил Виктор и почувствовал, как краснеет.

Кирилл Борисович прошел на свое место, положил на стол компас и долго его разглядывал. Вслух прочитал на ободке инвентарный номер, место и год изготовления. И лишь после долгого молчания повернулся к Виктору.

— Этот прибор, молодой человек, — собственность одной очень странной и загадочной экспедиции второй половины восемнадцатого века, которая так и не вернулась, потерялась на Северном Урале. Да-с, любезный, на Урале, чуть выше истока реки Вишеры, которая впадает в нашу Каму. Эту экспедицию снаряжал и отправлял купец Походящин. Цель экспедиции — поиск вогульской богини — Золотой бабы. До сих пор считается, что все члены той экспедиции погибли, а снаряжение, — Кирилл Борисович поднял на ладони компас, — пропало.

Весь класс затих. У ребят вытянулись лица. Такого поворота никто не ожидал. Всех поразило то, что Урал совсем рядом, и вдруг — Богиня, Золотая Баба, таинственное и загадочное исчезновение экспедиции! Но самое интересное, что к этой тайне как-то причастен их одноклассник, Витька Мальцев!

А Витька, уставившись в пол, продолжал стоять столбом и наливаться упрямством. Нет, он ни за что не скажет про остальные предметы, найденные в подвале. Он ведь не украл их. Он уже жалел, что ему пришло в голову подарить компас. С другой стороны, иначе он бы никогда не узнал обо всем этом.

Занятия закончились, но ребята так и стояли вокруг учительского стола, не шелохнувшись. Они ждали, что же еще скажет Кирилл Борисович.

— В свое время, — заговорил учитель, продолжая поглаживать компас, — после окончания института я стал собирать материал о величайшей вогульской богине Золотой Бабе, или Сорни-Най, как называют ее сами вогулы. Хотел написать диссертацию, — Кирилл Борисович глубоко вздохнул. — Читал все, что к ней хоть как-то относилось, анализировал, сопоставлял результаты многих экспедиций. Материала было немало. Однако самой загадочной оказалась именно эта, — он кивнул на компас, — походящинская экспедиция. Очень известный в свое время купец Походящин выложил за нее немало денег. Она была оснащена по тем временам весьма солидно. Приборы, например и этот компас, закупались в Германии. В архивах чердынской библиотеки я случайно нашел перечень снаряжения, продовольствия, количество участников, их должности и так далее. Походящин лично проверял и инструктировал каждого. У него были верные данные о местонахождении богини. Но главное — у него была некая карта, в которой были обозначены все клады и месторождения не только Северного Урала, но и Приполярного. Месторождения драгоценных камней, золота, серебра и платины. Но к этой карте не было шифра, ключа, с помощью которого все эти тайники и месторождения оживали. Вот так искусно она была выполнена... — Кирилл Борисович посмотрел на часы и вскинул брови. — Однако, любознательные мои, пора по домам. Завтра, я слышал, у вас диктант по русскому и контрольная по математике. Так, нет?! А это будет первый экспонат в нашем будущем школьном музее краеведения. Ты не возражаешь, Мальцев? — он тронул Витьку за плечо.

— Нет! — буркнул тот в ответ.

С того памятного дня одноклассники стали сторониться и недоверчиво поглядывать на Витьку. Если раньше только поддразнивали его, хотя часто им за это доставалось, то теперь между ними словно выросла стена. Даже Кирилл Борисович как-то странно посматривал на Витьку, хотя больше не спрашивал его о других находках.

Так Витька попал в полную изоляцию. У него и раньше никогда не было друзей ни во дворе, ни в школе, а теперь его вообще перестали замечать. В школе он был будто один. Один был и дома. После смерти отца все остановилось. Мать и сестра ходили как тени. А после неудачного сватовства и у сестры участились припадки.

Но несмотря на одиночество, Витька и не думал сдаваться. Напротив, он все больше и больше утверждался в своих мечтах. Если раньше он видел свое будущее в выдающихся географических открытиях, от которых ахнет и класс, и школа, а может и целая страна, то теперь он решил, что непременно найдет главного идола вогулов. Найдет и карту, и ключ к ней. Обязательно найдет. И самое ценное из сокровищ он принесет и положит к ногам Наташки Галкиной, тихой отличницы, самой красивой девочки на земле. “Вот тогда посмотрите, покусаете себе локти, позавидуете Витьке Мальцеву, пожалеете, что носы воротили!” — скрипел зубами Витька. Скрипел, думал и еще больше утверждался в уверенности, что именно так и будет...

Первую свою экспедицию Виктор совершил уже через год.

Купив билет до Березников, куда последние два года он ездил самостоятельно к бабушке Мане, матери отца, он вдруг сошел в Гремячинске. В его вагоне шумно и весело ехали студенты-биологи на практику в заповедник Басеги, откуда начинался Северный Урал. Прислушиваясь к их разговорам, Виктор понял, что это то, что ему нужно. Всю дорогу он уговаривал студентов взять его с собой, врал, что с первого класса мечтает стать биологом, что ему шестнадцать, что родители даже будут рады, что он неплохо рисует и поможет им в оформлении отчетов по практике, что если они его не возьмут, он сам отправится в тайгу и без компаса и специального снаряжения найдет эти Басеги...

Тряская дорога, перевалы, каменистые речки, комары, выхлопные газы автомашины чуть не отбили желание Виктора к путешествиям. Но когда на четвертый день вместе с группой ребят Виктор поднялся на гору Средний Басег и с нее увидел вздыбленную, пугающую своей дикостью землю, он был потрясен. Они, эта земля и он, были созданы друг на друга. Виктор уже точно знал, что это его будущее, его судьба.

Увидев еще более высокую вершину на севере — гору Ослянка, Виктор уже мысленно бежал к ней, разглядывая по пути все, что попадалось. А добежав до нее, следовал дальше и дальше, не замечая расстояния, забыв о времени...

После этой экспедиции Виктор по-настоящему заболел Уралом. Теперь он бросился к картам и документам, что притащил когда-то из заброшенного подвала. В документах он нашел привязку и описание капищ, других священных мест. И уже на следующее лето совершил свой первый одиночный поход в горы.

Урал Виктор осваивал тщательно и последовательно. После Басег он каждый год продвигался все дальше и дальше на север. Старательно зарисовывал маршруты, шифровал на них особо интересные места. Не гнушался всем, что плохо лежало. А плохо лежали старинные вещи и предметы, хранившиеся в священных амбарчиках вогулов: монеты, женские украшения, древняя серебряная посуда, идолы, меха... Все, что он приносил из тайги, раскладывал и развешивал в своей комнатке.

Виктор чувствовал себя героем. Он точно слышал, как вокруг него ребята только и говорили о его очередном походе.

А между тем Виктор действительно был незаурядной личностью. Первыми походами он пытался доказать, что он сильный, смелый, что придет время и о нем заговорят, будут писать в газетах, ставить в пример... А почему бы и нет, если в свои неполные пятнадцать он в одиночку неделями бродит по тайге, морит себя голодом, карабкается по горам, тонет в болотах, ставит капканы, ловит и чуть ли не в сыром виде съедает свою добычу. В полные пятнадцать он выглядел взрослым.

На экспедицию Матвея Борисовича Гердова Виктор Мальцев вышел случайно. Голодный, страшно измученный скитаниями, он с радостью примкнул к геологам. Обогрелся, отъелся, а потом устроился разнорабочим до конца полевого сезона. Там он и заметил маленького вогула, который в очередной раз принес в лагерь геологов пушнину в обмен на продукты. Мужичка звали Прошкой Лаплахом.

Прокопий Лаплах был одиноким, без особых примет, маленьким, как большинство вогулов, и при деле. Он был приставлен к языческой святыни верхнего течения реки Сосьва — “священному капищу”, так сказать, по наследству. За этой святыней в свое время наблюдал и его отец, дед, а до них еще кто-то из их рода Выдры. Вот и Прокопий, где бы ни был, чем бы ни занимался, главное свое назначение — наблюдателя за святыней — должен был помнить всегда, даже во сне. Однако еще в молодости, посетив лагерь одной из первых геологических экспедиций, он попробовал спиртное. Попробовал и полюбил настолько, что был готов отдать за него все на свете.

Прошка с детства слышал от взрослых о свойствах спирта, но когда влил в себя этот огонь, то испугался, заметался, хватая ртом воздух, заливая его ледяной водой. Потом успокоился. А вскоре почувствовал себя настолько легким, что... оторвался от земли, поднялся в воздух и медленно поплыл. Он летал над своей тайгой, над болотами и озерами. Летал над горами. Ему было просторно и весело. В такое время уходили заботы, ни о чем не думалось, была безграничная радость, было счастье!..

От стариков Прошка слышал, что подобное “лётное” состояние наступает у сильных шаманов в момент камлания. “Значит, — думал пьяный Прошка, — когда я выпиваю, то становлюсь немного шаманом. Или вместе с этим жидким огнем в меня вливается всемогущий дух самого Мир-Суснэ-Хума — за Миром смотрящего?”

Однако ощущение счастья после выпитого алкоголя продолжалось недолго. Уходил хмель, уходили легкость и веселье... А следом возвращались все прежние заботы. Они обрушивались на голову неожиданно, разом, как сваливается снег с потревоженной ели. И возвращались в более мрачном и безысходном виде. Дела были запущены, разлажен привычный ритм жизни. А внутри Прошки росла бездонная пустота, которая хотела, требовала, скребла, вопила и торопила его заполнить ее новой порцией мнимого счастья.

Потеряв голову, Прошка бросался на поиски алкоголя. Просил, умолял, ползал в ногах, приносил и вываливал в обмен все свое сбережение в виде добытых шкур, приготовленной на зиму рыбы, мяса...

И это длилось до тех пор, пока алкоголь был доступен. Заканчивался полевой сезон, и Прошка после длительной ломки успокаивался до следующего сезона.

Так и произошло, когда поблизости встала геологоразведочная партия под началом Матвея Борисовича Гердова. На этот раз Прокопию не повезло. Дисциплина в партии была поистине армейской. Помимо дисциплины был строжайший учет всего, и снаряжения, и продовольственных припасов. Сам начальник Матвей Борисович ежедневно проверял и перепроверял все по описи.

Прошка метался. Он никак не мог понять, почему начальник партии никак не хотел менять пушнину на спирт. Душа у Прошки горела. В первый же день он принес в лагерь геологов целый мешок беличьих и заячьих шкурок. Результат предложенного обмена был нулевой. На следующее утро он раскладывал на кухонном столе уже соболиные и горностаевые шкурки. И снова никакой реакции. Прошка еще больше заволновался. Он стал снижать своему товару цену. Однако Матвей Борисович лишь мотал головой и выпроваживал охотника из лагеря, запрещая тому и впредь приходить со шкурами в обмен на спирт. Он и своим подчиненным строжайше наказал ни в коем случае не давать вогулу спирта, объясняя это тем, что у коренных северян нет иммунитета к алкоголю, что всего один глоток делает их сразу хроническими алкоголиками. Но, как известно, чем строже указ, тем слаще его нарушение.

Уже через день пьяный и счастливый Прошка ввалился к геологам с почти пустой бутылкой спирта. Он был веселый и жалкий в своем опьянении. Не скрывал, как и за что он добыл столь долгожданный продукт. Гердов тут же уволил своего снабженца, отправив его на большую землю. А Прошку предупредил, чтобы тот больше на глаза ему не показывался.

А вогул продолжал летать и быть великим, пока не закончился спирт и его вновь не затрясло. На этот раз Прошку ломало гораздо сильнее, чем прежде. Он мучился, горел, его выворачивало, пустота внутри требовала хотя бы пару глотков... Он перебирал в голове все возможные варианты добычи спирта у геологов, поскольку другого источника не было. До ближайшего поселка было почти сто километров. Да и там водка или вино — редкое явление.

Прошка терялся в догадках. Он понимал, что должен же быть такой товар, от которого начальник не откажется, и он получит свое долгожданное счастье. Думал, думал и... Неожиданно Прошку подкинуло и словно сдуло с топчана. На ходу неуклюже влезая в малицу, он улыбался от предвкушения скорого результата — долгожданного опьянения.

Он вспомнил пустое, на его взгляд, занятие начальника — ежедневное рисование. Как-то заглянув через его плечо, Прошка поразился, как ловко у начальника получалось изображать камни, кусты, воду, зверей и птиц... Но Прошка не мог понять, зачем тот все это рисует. Может, он любит все нарисованное, раздумывал Прошка, помня, какими теплыми и добрыми становились глаза начальника, когда тот изображал скалы, деревья, траву...

Тут Прошку точно молнией полоснуло! В святилище, за которым он много лет наблюдал, среди различных даров и пожертвований лежали два рулона, на которых тоже были нарисованы реки и деревья, горы и звери, и много-много непонятного, но красивого. Прошка не раз разворачивал эти рулоны и любовался рисунками.

Маленький вогул несся на священную гору, в глубоком разломе которой и находилось древнее вогульское капище. Начальнику понравится, стало быть, он обязательно согласится на обмен одного из рулонов на спирт. Потом Прошка постарается вернуть этот рулон обратно, но это потом, потом, потом... Сейчас главное — раздобыть побольше спирта. У Прошки опять засосало в желудке и изо рта потекли слюни от предвкушения скорого праздника.

Когда Матвей Борисович развернул принесенный Прошкой рулон, его брови полезли вверх, а глаза округлились. Он и верил, и не верил, что держит в руках древнюю, легендарную карту Рифейских гор. Карту, о которой сложено множество мифов и историй. Никто из геологов не верил в ее существование, а она вот! Когда появились истории про эту карту, никто не мог бы сказать точно. Но веков пять-шесть назад, как минимум.

Прошка нетерпеливо топтался возле начальника в ожидании заслуженного вознаграждения.

— У тебя есть ружье? — наконец проговорил Матвей Борисович внезапно дрогнувшим голосом. Он не отрывался от карты.

— Нету, однако, — ответил Прошка и, заподозрив неладное, замер, перестав даже моргать.

— Скажи, что ты еще хочешь? — добавил громче Гердов, продолжая впиваться взглядом в карту. — Говори, не скромничай. Получишь все, что в моих силах.

— Я бы, мне бы... спирта, начальник! — наконец выговорил Прошка и даже немного присел, словно приготовился к удару. И удар не заставил себя ждать.

— Что-о?! Спирта? — Матвей Борисович оторвался от рулона и так взглянул на вогула, что тот присел еще ниже. — Чтоб я об этом больше не слышал! Я тебе дам все, что ты пожелаешь, кроме этой заразы! Понял, нет? — Вид начальника был столь суров, что Прошка часто-часто закивал и опустил глаза.

Так Прокопий Лаплах вместо спирта получил отличное ружье самого начальника партии, боеприпасы на целую зиму, снаряжение геолога-полевика, консервированные продукты и много другой мелочи. Возражать начальнику он не стал. Пришлось тащиться через перевал к сезонным лесозаготовителям, где он успешно, а главное, быстро пропил и ружье, и боеприпасы, и снаряжение...

Когда Прошка “просох” и к нему вернулась память — он пришел в ужас. События страшной лавиной обрушились на него, изломали, придавили. Надо было срочно возвращать рулон в святилище. Старик Ласманов — строгий и сильный лозьвинский шаман — не простит ему этой вольности. Все его боялись — и вогулы, и ханты, и даже зыряне. Он мог говорить с духами на равных, мог спокойно перемещаться в пространстве, и не только в нижнем мире, но и в верхнем. Мог одним лишь словом вылечить или наслать порчу.

И снова Прошка метался, ломая голову, как вернуть рулон, который начальник почему-то назвал картой. Так ничего и не придумав, Прошка пришел к Матвею Борисовичу, чтобы попросить рулон обратно. Тот выслушал. Долго молчал, а потом распорядился выдать Прошке старое ружье, боеприпасы, поскольку охотничий сезон был на подходе. После этого начальник строго и громко, чтобы слышали все, велел Прошке больше не показываться ему на глаза и чтобы ноги его больше не было на базе. Иначе, добавил он и для убедительности погрозил пальцем, он посадит Прошку под замок до тех пор, пока партия не свернет свои дела.

Как раз после этих событий Виктор Мальцев и познакомился с Прокопием Лаплахом. Краем уха услышав о какой-то карте, которую маленький вогул приносил начальнику, Виктор захотел подробнее узнать, что за карта, от самого Прошки. Найти его было нетрудно, многие из геологов бывали в старой, почти развалившейся Прошкиной избушке.

Виктор пришел вовремя. Маленький вогул был в отчаянии, он чуть не рвал на себе волосы. Это было странным, поскольку вывести из себя бесстрастных по натуре северян могла лишь какая-то необыкновенная и чрезвычайная причина.

Остаток спирта во фляжке, что служил Виктору универсальным лекарством в его походах, развязал вогулу язык. Быстро опьянев, он поведал рослому пареньку о своей беде.

Когда Виктор услышал про старинный рулон бумаги, на котором нарисованы речки и берега, горы и лес с птицами и зверями, он не сразу понял, о чем шла речь. А когда пришли первые догадки, его сначала мелко затрясло, а потом точно с головы до ног окатило ледяным потоком. Юноша замер, продолжая в глубине души все же сомневаться в фантастической удаче. Он и не мечтал, что когда-то вот так нежданно-негаданно подберется к этой волшебной карте, о которой столько слышал и читал.

Желая убедиться в своей удаче, Виктор снова и снова тормошил пьяного вогула, допытываясь, как выглядит этот рулон, выспрашивая подробности ее содержания и откуда она у него. Однако в ответ Прошка только мычал, сопел и пускал слюни. Надо было ждать утра. Едва дождавшись рассвета, Виктор вновь затряс маленького вогула. Но, выспавшись и протрезвев, Прошка не торопился с ответом. Он молчал, с подозрением поглядывая на паренька. Молчал, пока тот не заявил, что поможет Прошке вернуть рулон. Ему ничего не оставалось, как поверить, поскольку других вариантов и предложений не было.

Прошка, как мог, ответил на все вопросы паренька кроме одного — откуда у него эта карта.

Витя Мальцев едва себя сдерживал, голова горела и шла кругом. Он перестал высыпаться. Все мысли теперь были заняты только одним — как стырить карту? Он почти не сомневался, что напал на след легендарной карты, раз начальник такое богатство отвалил вогулу, причем два раза, а карту так и не вернул. Работая в партии и безупречно выполняя свои обязанности, Витя терпеливо вынашивал план похищения старинной легенды. Он заметил, что в конце каждого дня начальник зажигает керосинку в штабной палатке и подолгу сидит за рабочим столом, шелестя бумагами. Виктор знал, что в партии нет сейфа и все документы хранятся в зеленом армейском ящике из-под боеприпасов.

Время шло. Прошка умолял. Витя обещал. Но у Виктора Мальцева были свои виды на эту карту. И наконец он решился.