Виктор-Шатун (продолжение)

Никита проснулся от холода. В вагончике было светло. Пахло кислым, утробным, — результатом вчерашней целебной процедуры. Он резко поднялся и, подойдя к Виктору, прислушался. Ровное ритмичное дыхание Шатуна успокоило его и обрадовало. Никита вышел из вагончика и зажмурился. Яркое слепящее солнце было повсюду. Оно просачивалось через зажмуренные веки, одежду, кожу, отражаясь от чистейшего снега, солнце заливало небольшую долину искрящейся белизной.

Вернувшись в вагончик, он будто ослеп. Здесь было темно, как ночью.

— Ты не мечись, пообвыкни, — услышал он слабый голос Виктора.

— Ну, как ты? Что-то болит? — набросился он на того с вопросами.

— Да ты не суетись, Столица, поживу еще, — хрипло ответил Шатун и попросил воды. — Горло болит, ободрал, видно, ногтями, и голова кружится.

— А как желудок? — не удержался Никита.

— Пусто, гулко и противно, — чуть живее ответил Виктор. — Ты давай спроворь завтрак. Я чаю попью, а ты свари себе пшенку с мясом.

Разжигая костерок, Никита вспомнил про разбитую вечером бутылочку из-под коньяка. Поднялся и пошарил ногой — никаких осколков. Поискал в углах — тот же результат.

— Ты что там потерял, Столица?

— Да, — нехотя ответил Никита, — вчерашний вечер.

— А-а! Не ищи, вчерашний вечер у меня.

Завтракали молча.

— Мне надо денек отлежаться, а ты можешь идти на Хальмер, схемку я накидаю, — и Виктор полез в рюкзак.

— Не-е, — сыто потягиваясь, ответил Никита, — вместе пришли, вместе и уйдем. А то опять выпьешь что-нибудь несъедобное.

— А что, я разве что-то пил? — спокойно спросил Виктор.

Никита вскочил, словно и не съел огромное количество каши с мясом.

— Ты шутишь?! А коньяк?!

— Не-ет, я пью только водку, если ты имеешь в виду алкоголь.

У Никиты заныли виски. “Значит, сон!”

— Слушай, а почему тогда тебя так прихватило? — не унимался Никита.

— Не знаю, наверное, сыпанул что-то не то в кружку. Может, вместо корня мухоморчика бросил. Это со мной бывает.

Остаток дня Никита молчал. Он лежал на своей лавке и делал вид, что спит. “Если я переутомился, надо отдохнуть”, — думал он, отлеживая до боли бока.

— Слышь, Столица, — через какое-то время нарушил тишину Виктор, он был уверен, что его напарник не спит, — а вообще, ты пацан ничего! Спасибо, что вытащил меня! Я действительно мог коньки отбросить. Слышишь, нет?

— Да слышу. На здоровье, — почти равнодушно ответил Никита.

— Вчера ты какого-то армяшку все время поминал, — Виктор повернулся на бок, — что за хмырь?

— Да так, забудь. Плод больного воображения, — Никите не хотелось говорить и думать на эту тему. — Ты бы про отца моего рассказал, — неожиданно предложил он напарнику.

— А что про него рассказывать? — Виктор опять повернулся на спину и, глядя в потолок, продолжил: — Интересный был мужик, я тебе доложу. Кстати, а как он, говоришь, погиб?

— Заряд не разорвавшийся разбирал, вот и...

— А что Михеич? — Виктор опять повернулся к собеседнику. — Степан Михеевич же был в партии штатный взрывотехник.

— Ну, этого я не знаю, кто был, кто не был, — немного раздраженно проговорил Никита.

— Странно, — продолжал размышлять Виктор, — Понимаешь, твой отец был порядочным мужиком, я бы сказал — чересчур честным и принципиальным. В партии, кроме геологов и коллекторов, было много рабочих, ну, которые шурфили, то есть рыли ямы, носили приборы, строили избы, рубили просеки, работы всегда хватало. Так вот, было немало таких, которые твоего отца люто не любили. Если кто проспал или там попахивало сивухой, с пробами смухлевал — сразу расчет. В его партии деньги заработать было нелегко.

— Или половину карты спер, — с легкой иронией добавил Никита.

— В том числе. Мне тогда почти шестнадцать было. Но выглядел на восемнадцать. Поэтому твой отец меня и взял разнорабочим.

— Пригрел... на груди, — опять съязвил Никита.

— Да-а, мужик он был нормальный, — будто не замечая подковырок, продолжал Виктор.

— Короче, его убили. Так, нет? Ты это хочешь мне сказать?! — Никита сел и уставился на своего проводника. — Ты же тоже в него стрелял!

— Стрелял, не отказываюсь, но стрелял в воздух, да к тому же холостыми. Для испугу. А он не испугался, — Виктор тоже поднялся, хотя сделать ему это было непросто.

— Да ладно, лежи, — Никита махнул рукой и потянулся за сигаретами. Глубоко затянувшись, он снова расположился на лавке, подложив под голову руку. Закурил и Виктор.

— Не пойму, почему карта состоит из двух частей, — проговорил Никита после долгого молчания.

— Не из двух, а из трех, — тут же ответил Виктор. — Если бы ты внимательно посмотрел, ты бы это понял. Я это знал, когда еще самой карты не видел, из архивных документов. Тот, кто создавал эту карту, поделил Урал на три далеко не равные части. Или просто случайно, или нет, в ней вырван клок. В той половине, что я стырил, оказалась только часть Северного Урала, а у твоего отца, то есть сейчас у тебя, видимо, осталось все остальное.

— И что?

— А то, что у твоего отца, возможно, остался какой-то кусок, который соединяет обе эти части. Да и соединить их — тоже еще не все... Места стыков неровные, да к тому же “ключ” этот, будь он неладен! Вот Матвей Борисович этим и занимался... но тут я подоспел. Помню, когда на свету развернул карту, полным дураком на нее смотрел. Конечно, расстроился и, честно говоря, пожалел, что стырил. У меня такое чувство до сих пор, что расшифровать ее невозможно.

— Неужели и вправду эта карта такая ценная? — вырвалось у Никиты. И чтобы исправить положение, он торопливо добавил: — Я хочу сказать, был ли смысл ее так тщательно шифровать? Что в ней? Клады таежных пиратов?..

— Ну, ты даешь, пацан! Был бы жив твой отец...

— Да ладно выделываться. Есть что ответить — скажи, а нет — переживем.

— Хорошо, Столица, тогда слушай ликбез по истории... Начнем повествование издалека. Аж с бронзового и железного веков.

— Во как! — не удержался Никита.

— А как иначе, раз тебя в институтах не научили. Так вот, все начиналось, усекай, бывший студент, с выходом таежного населения на крупные реки, или, по-разбойничьи, “большие дороги”. В это время возрастает спрос на пушнину. В обмен на нее, заметь, Столица, поступают предметы роскоши, которые скапливаются в руках родовой верхушки и военной знати. А с этим приходит целая эпоха войн и грабительских походов. По всей Сибири строятся городки-крепости. Мангазею, например, это, если ты помнишь, где-то между теперешним Салехардом и Норильском, называли не иначе как “златокипящей”, просекаешь? За все времена раскопок на месте городища, а они, я думаю, велись и диким способом, и научным, не нашли ни единой золотой вещи. В то время как я на месте бывших далеко не богатых усадеб у себя в Перми под полами находил и золотые монеты, и серебряные, и медные. А тут целый городок, или по тем временам городище, пусть в тундре, да на вечной мерзлоте, и никакого тебе ни золота, ни серебра.

— Ну и?..

— Все, что наторговывали купцы, уходило за Урал-Камень, то есть в Европу. А предметы роскоши, в том числе золото и серебро, оседали в основном в... священных местах вогулов и остяков — капищах, жертвенниках и так далее. А священные места главным образом сосредоточены на Урале. Западная Сибирь — это бывшее морское дно. Плоское, низкое, и по весне поймы Оби, Иртыша и других рек превращаются в моря. А на Урале все иначе. В горах спрятать и проще, и надежнее. Не случайно все легенды о Золотой бабе связаны с Уралом, а дыма без огня не бывает. Это что касается одной исторической эпохи.

А вот другая, гораздо ближе. В августе 1919 года из Тобольска колчаковцами были вывезены и спрятаны в верховьях реки Вах огромные ценности сибирского белого движения. Этот клад ищут до сих пор. И до сих пор живы люди, которые знают, где это золото спрятано. Кроме золота там находятся отчеканенные из драгоценных металлов сибирские ордена “Освобождение Сибири” и “Возрождение России”, учрежденные в июле 1918 года временным Сибирским правительством вместо отмененных царских наград. При отступлении белых из Тобольска все эти ценности вместе с дорогой церковной утварью были вывезены на пароходе в сторону Сургута. Но до оного они не дошли... Они попали в руки шаманов и были запрятаны на священных местах. А священные места на то и священные, что доступа к ним нет.

— Слушай, ты-то сам в это веришь? — бесцветно спросил Никита. Ему эти рассказы показались неправдоподобными.

— Ну, смотри, — с этими словами, морщась от боли, Виктор полез в свой рюкзак и стал доставать небольшие тряпичные узлы и разворачивать их. На стол одна за другой ложились грубой плавки серебряные изделия в виде маленьких фантастических чудовищ с человеческими телами, но головами то зверей, то птиц, то рыб... Солидно прозвенел, случайно коснувшись края стола, небольшой серебряный поднос с объемными вензелями по краям. Встала и мутно засветилась низкая, похожая на пиалу, чаша. — А вот еще, — таинственно, с горящими глазами проговорил Виктор и, развернув небольшую тряпицу, протянул Никите сверкнувший зеленью камень...

— Изумруд! — вскрикнул тот, и его лицо вспыхнуло огнем. — Откуда он у тебя?!

— Места надо знать, — ответил Шатун важно. — Этот булыжник отсюда, с Полярного Урала! А говорят еще, что изумруды есть только на Березовском руднике.

— Но насколько мне известно, так оно и есть.

— Слушай, Столица, ты то прост как полено, то умен не в меру, — Виктор потянулся за сигаретами. Закурив и увидев, что напарник ждет, продолжил: — Для того чтобы появился изумруд, любознательный ты мой, надо, по меньшей мере, два компонента — это бериллий и трехвалентный хром.

— Бр-р-р!.. — затряс головой Никита.

— А ты что хотел? — сделав глубокую затяжку, продолжал Виктор. — Так вот, когда много хрома и очень мало бериллия, ну это я предельно упрощаю, получается рубин. Этого рубина здесь хоть лопатой греби. А вот когда хром входит в любовный альянс с бериллием, от этой любви и рождается зелен камень изумруд.

— Ну, так бы и сказал...

— Я, конечно, могу рассказать тебе более подробно, начать хотя бы с ультраосновных пород, серпентинитов, гидротермальных растворов, в коих зарождаются основы минерала, только надо ли это художнику?..

— Не надо. К чему ты мне всю эту химию рассказываешь?

— А к тому, Столица, что совсем рядом, километров сто — сто пятьдесят, во глубине горных пород и произошел этот уникальный процесс соития бериллия с хромом. Да-с! И думаю, либо никто, либо оч-чень мало людей об этом знает.

— Ты хочешь сказать, что здесь есть месторождение изумруда и об этом никто... — Никита в крайнем удивлении уставился на Виктора. — Это же...

— Именно так, — Виктор, закрыв глаза, пустил в потолок струйку сизого дыма. — Дело в том, что два гигантских массива этих компонентов давным-давно шли навстречу друг другу при тектонических подвижках коры и не дошли. И не дошли всего каких-то двадцать километров. А дошли, коснулись друг друга и зародили этот изумительный минерал несколько “ручейков”. Тоненьких, маленьких, но несколько. Один из которых я и открыл. Ну, не совсем я, и не совсем открыл, но это детали, — завершил он.

— А если бы дошли?

— А если бы дошли, — Виктор загасил окурок, расплющив его о торец стола, — тогда изумруда было бы как грязи и он стоил бы не дороже, чем, например, яшма.

— Слушай, Виктор, откуда у тебя все это? — Никита продолжал разглядывать находки. Подобные вещи могли украсить любой музей.

— Теперь, я думаю, ты веришь? — Виктор снисходительно смотрел, как Никита с удивлением и трепетом берет в руки и внимательно рассматривает то один, то другой предмет на столе. — Это лишь маленькая часть того, что я уже имею.

— Не может быть! — не отрывая глаз от разложенных на столе предметов, с тем же восторгом проговорил Никита. — Как часть? А где ты это хранишь, не дома же?

— Ну, дома не дома, а храню. Мест хватает, — важно добавил Шатун.

— И куда это ты все? Для чего? Какова цель?!.. — Никита наконец оторвался от красоты и взглянул на Виктора.

— А никуда, — ответил тот спокойно. — Кто-то марки с детства собирает, кто-то деньги копит, а кто-то шатается по тайге и подбирает то, что с воза упало...

— Ну, ты загнул. Сам только что расписывал, как тщательно прятали шаманы богатства Временного Сибирского правительства!

Виктор небрежно взял одну из фантастически странных фигурок и покачал ее на ладони, прикидывая вес.

— Может, эти штуки как раз и переплавлены из орденов да казны того самого правительства.

— Значит, ты нашел их клад?! — Никита смотрел на Виктора как на героя.

— И не один, — ответил Шатун и стал медленно собирать и заворачивать в тряпицы свои богатства.

— Подожди, дай полюбуюсь! Это, наверное, какие-то важные языческие знаки или шаманские атрибуты, а? Смотри, они их отлить-то отлили, но не обработали. А аметисты у тебя откуда? — глаза Никиты горели ярче самих камней.

— Ты много вопросов задаешь, Столица, — хмыкнув, проговорил Виктор и закурил новую сигарету. Теперь он немного жалел, что раскрылся перед посторонним. Однако именно этот парень не дал окончательно загнуться ему вчера.

— Слушай, Виктор, неужели все сокровища они относили в священные места? — перескочил на другую тему Никита.

— Ну конечно, не все. Я могу рассказать, как хоронили одного из богатых остяков, Ефима Кунина, по прозвищу Шатан, или Шата, — Виктор снова улегся на спину, вытянулся и подложил под голову руки. — Это был знатный остяк. Тысячи оленей. Крупный поставщик пушнины. Торговал с Норвегией, представь себе. Царская власть поручила ему собирать ясак и вершить правосудие. Он был честным и справедливым. К тому же считался всемогущим шаманом. Остяки боготворили его, называли каном, то есть царем. Умер в двадцатых годах, уже при Советской власти. На покойного надели бархатный халат, сплошь обшитый золотыми монетами царской чеканки. Ты как художник должен хорошо себе это представить. Рядом положили золотые и серебряные вещи из жертвенных мест. Покойного Шату и все это добро уложили на десяти нартах. Пять шаманов увезли его на оленях далеко в урман, — Виктор замолчал, ожидая реакции единственного слушателя. Не дождавшись, сам подвел итог маленькой истории. — Таких Ефимов Куниных на Урале были десятки, если не сотни, с тех времен, когда началась торговля и грабежи, то есть с шестнадцатого века. А может, и раньше.

— Ты хочешь сказать, что на карте, помимо кладовых природы, указаны и священные места аборигенов, и богатые захоронения, и прочие сокровища? — Никита повернулся к Виктору.

— А что там может быть другое? — вопросом на вопрос ответил Виктор. — Зачем надо было так ее зашифровывать?

— Ну, не знаю, может, какие-то их ратные пути, миграции, какая-нибудь статистика...

— Вся их история от сотворения мира в мифах, эпосах, легендах, которые передаются от поколения к поколению в виде песен, рассказов и сказок. Это, как говорят умные люди, более надежный способ передачи информации.

— Но для чего-то создана же эта карта! — точно не слыша собеседника, в глубоком раздумье проговорил Никита и медленно опустился на лавку. Ему не верилось, что столь древняя и глубоко засекреченная карта была создана для фиксирования тайников с сокровищами. Здесь, как он считал, была явно какая-то загадка. — Как ты считаешь, Виктор, когда была создана эта карта?

— Ну, наконец-то ты задал умный вопрос! — горячо ответил Виктор. — Так вот, представь себе, мой юный следопыт, что карта безвозрастная, если так можно сказать. По ней невозможно сказать, когда она сделана, поскольку невозможно определить материал, на котором она нарисована. Это полимер, но его нет ни в справочниках, ни в природе вообще. Я отдавал кусочек карты в лабораторию нашего политехнического института. Когда пришел за ответом, на меня все смотрели как на сумасшедшего.

Никита не спускал глаз с говорившего.

— Она не рвется и не горит. Краска, или чем там она нарисована, не смывается и не растворяется.

— Невероятно!

— Конечно.

— Ну и какой из всего этого можно сделать вывод?

— Вывод такой, что я хожу по Уралу третий десяток лет и собираю лишь крупицы от того, что лежит и дожидается своего часа. Это первое. Второе — есть зашифрованная карта множества сокровищ этой холодной и неприветливой земли. Есть у нас с тобой. Но нет ключа к шифру.

— Ты хочешь сказать, что если карту расшифровать, то Урал станет прозрачным? Все его сокровища будут как на ладони?!

Вдруг Виктор поперхнулся и стал медленно краснеть, а через минуту он уже был бордовым.

— Дай... воды, — выдавил из себя Шатун.

Никита бросился к котелку.

— Холодной, из ручья, — добавил Виктор тише. Никита метнулся к проему. Когда выскакивал из вагончика, под ногами что-то звякнуло. Он нагнулся, да так и застыл — у порога лежала плоская бутылочка из-под коньяка. Никита оглянулся на вагончик. И вновь по спине пробежали холодные колючки — на крыше приютившего их жилища лежал стул с гнутой спинкой.

— Виктор, — обратился он к Шатуну, когда тот напился, — ты не помнишь, когда мы сюда подходили, был на крыше вагончика гнутый стул?

— Какой стул, ты че, парень? Откуда ему взяться? — Виктору стало лучше, однако цвет его лица не менялся. — Слушай, Столица, я понимаю, у тебя утонченное художественное воображение, но я тебя умоляю, оставь меня в покое со своими вымыслами.

К вечеру Виктору стало хуже. Он сидел по-восточному и, раскачиваясь из стороны в сторону, смотрел в одну точку. На вопросы Никиты он не отвечал и вообще ни на что не реагировал. Проем стал лиловым. Хотелось есть. Никита разжег костер. Когда по стенам и потолку вагончика забегали отблески, Виктор очнулся.

— А не нравится?! — каким-то незнакомым, агрессивным тоном проговорил Шатун и потянулся к ружью. Никита растерялся. С Виктором опять что-то произошло. — Не-етушки!.. Хер вы меня возьмете!.. Кол вам в ж...пу! — медленно выговаривая ругательства, Шатун крутил головой, точно что-то высматривая. Никита проследил за его взглядом, но ничего не заметил. Виктор на ощупь зарядил ружье и стал водить стволом, точно прицеливаясь. Никиту он по-прежнему не замечал, словно того и не было в вагончике. — Ну, сволота!.. — не обращая внимания на дым, Виктор привстал на колено. — Хоть одного да замочу, падлы!

Никита вжался в угол. Он лихорадочно обдумывал, как вырвать из рук больного оружие. Вдруг прогремел выстрел, в печь ударил заряд дроби и рикошетом сыпанул по полу и стенам. У Никиты заложило уши, а Виктор уже перезаряжал ружье.

“Все, надо действовать!” — Никита привстал и медленно потянулся через стол к Виктору. Тот неожиданно повернулся в его сторону и от удивления вскинул брови и вытаращил глаза, точно впервые его увидел.

— А-а, вот ты где! — заорал он еще громче. И прежде чем Никита сообразил, что сам стал для Шатуна искомым объектом, в его лоб больно уперлось ружейное дуло. В наступившей тишине Никита почувствовал, как медленно и мягко проворачивается спусковой крючок, который вот-вот освободит пружину, и та пошлет боек к капсюлю, тот воспламенит порох, взрыв в патроне выбросит заряд по стволу ружья...

Никита в одно мгновение оказался под столом, почувствовав, как над головой пронеслась смертельная горсть свинца, стеганув по его волосам воздушной волной. Из-под стола Никита изо всех сил саданул Шатуна головой в бок. Тот неожиданно легко слетел с лавки, сбил котелок с огня и, неуклюже перевернувшись через голову, рухнул на пол и замер с диким оскалом сумасшедшего. Ружье отлетело в сторону. Никита схватил ружье, котелок и выскочил из вагончика.

Плеснув на Виктора холодной водой, Никита вновь кинулся к ручью. В вагончике послышался кашель, фырканье, бормотание. После очередной порции воды Виктор заворочался и, медленно меняясь в лице, начал подниматься. Однако как ни пытался, ноги его не слушались. Никита молча подхватил его, дотащил до лавки и помог сесть. Шатун медленно приходил в себя. Он то морщился, сжимая голову руками, то тряс ею, как после нокаута.

— Что было-то? — спросил он уже с осмысленным выражением лица.

— Да так, ничего особенного, — Никита напряженно смотрел на мокрого проводника.

— Мне будто это... трепанацию черепа сделали, — продолжал морщиться Виктор. — Полная пустота внутри. И ног не чую.

— Ладно, давай спать, а то и у меня голова вот-вот лопнет.

— Давай, — вяло и отрешенно, точно прощаясь, проговорил Виктор. — Только это, мне бы переодеться... холодно, — он привалился к стене и обмяк. Никита стащил с него мокрое, кое-как переодел, уложил на лавку и занялся костром. Пришлось продолжить разбор вагончика, отодрав очередные деревянные детали из обшивки. Никита не поленился и слазил на крышу за странным стулом, который уже один раз сжигал.

В вагончике стало теплее. Виктор ровно дышал с закрытыми глазами, кажется, уснул. Никита вскипятил воды, напился чаю и улегся сам. Однако как он ни крутился на своей лавке, сон не шел. Кошмарные события последних дней отняли у него и сон, и мысли, и покой. Тем не менее, когда костер перестал мерцать, усталость взяла свое, и Никита сорвался в сон.

...Неожиданный толчок разбудил его. Было холодно, темно и тихо. “Кто же меня разбудил? — подумал Никита. — Почему так тихо? А нет, тикают часы! И что за запах?”

Пахло чем-то сладким, дурманящим. И что за странное тиканье, причем вразнобой? Что за часы? Откуда? Его электронные часы лежали в сумке, а у Виктора, насколько он помнил, вообще часов не было, во всяком случае, на руке. Но идут-то не ручные, а, по меньшей мере, будильник. И не один!

Никита сел на лавке. Проем едва заметно светился. Никита замер. Прислушался. Нет, это не часы, это что-то капает. Что? От жуткой догадки волосы на голове Никиты встали дыбом. Только с четвертой попытки он зажег спичку.

Виктор сидел, привалившись к стене. Голова лежала на груди, руки раскинуты в стороны. Спичка погасла, но Никита успел увидеть самое страшное — черные, блестящие от крови запястья и кисти рук, с которых равномерно, капелька за капелькой, выливалась жизнь Виктора Мальцева.

“Он вскрыл себе вены!” — Никита кинулся к остывшему костру. Трясущимися руками зажег спичку, нашел еще теплые угольки, раздул их и обложил мелкой щепой. Накидав в слабенький еще костерок все, что могло гореть, он метнулся к Шатуну, на ходу снимая с себя ремень. Положив Виктора на лавку, он перетянул одну руку, затем, вытащив шнуровку из рюкзака, перетянул и вторую. Достал свою чистую футболку, порвал ее на части, перевязал раны.

Когда костер разгорелся и осветил все вокруг, стало еще страшнее. Кровь была на лавке и под лавкой, под столом и на стене, кровью была пропитана одежда Виктора, в крови был и он сам. На полу в черной луже валялся нож.

— Зачем? — устало спросил Никита, наклоняясь к Виктору. — Что за глупость, ты же такой сильный и смелый!

— Холодно, — едва слышно проговорил Виктор, не открывая глаз. Его била мелкая дрожь.

— Все будет нормально. Завтра мы с тобой отправимся на твой Хальмер, — Никита явственно представил, как понесет этого гиганта на себе, но это его не пугало. Пугало другое, дотянет ли сам Виктор.

— Они... все равно... от меня не отстанут, — снова почти шепотом проговорил Виктор.

— Кто они?! — Никита подсел к больному ближе.

— Тебе не понять... Ты их не видишь... — прошептал Виктор.

“Ну, это больное воображение!” — Никита поежился.

— Слышь, Столица... — еле слышно заговорил Виктор, — карта это... В районе Балбанты... тупик... — Он перевел дыхание и зашептал дальше: — Это... тайна, которую я... почти разгадал. Я один знаю... где Золотая баба! Сами вогулы... не знают, а я знаю, — Виктор задыхался. Было заметно, как силы его оставляют. — Я двадцать лет... ее искал. Шаг за шагом. Но взять... не мог. Туда, за тот тупик... не пускает Ее Сила. Это Она... преследует меня. Насылает своих... менквов...

— Виктор, молчи, береги силы! — Никита понял, что Виктор уже бредит. Он много потерял крови. Кроме того, часа через два надо снять жгуты.

— Кто... здесь? — Виктор открыл мутные глаза.

— Давай чайку горяченького, а? — предложил Никита. Он бросил в костерок остатки разломанного стула и, схватив котелок, выбежал из вагончика. Но когда набрал воды и повернул назад... вагончик уже пылал. Он был охвачен огнем, словно его облили бензином. Секунд пять Никита находился в столбняке. Потом сорвался с места и, натянув на голову куртку, ринулся в огонь. В вагончике тоже все пылало. К Виктору было не подойти. У самого проема дымилась сумка. Никита выбросил ее наружу и снова попытался дотянуться до Виктора, но тот уже горел, корчился и трещал, как большая промасленная тряпка.

Уставший, почерневший от копоти Никита опустошенно и почти равнодушно смотрел, как догорает вагончик, обнажая свой металлический каркас, похожий на ребра огромного животного.

— Все, господин Гердов, что ни происходит, к лучшему, — вдруг услышал Никита у себя за спиной.

Никита резко развернулся и застонал, как от зубной боли. На большом валуне в изящной позе сидел... Армянин. Несмотря на ночь и прохладу, он был в своем шикарном костюме-тройке, в одной руке шляпа, в другой трость.

— Давай помянем по христианскому обычаю твоего дружка, — с этими словами он отставил трость и полез во внутренний карман пиджака. Извлек плоскую бутылочку все того же “Арарата” и, кивнув Никите, стал откручивать колпачок.

Никита зарычал. Он вскочил, схватил похожий на дыню камень и с воплем и матом ринулся на ненавистного Армянина. Ему показалось, что камень ровнехонько обрушился на прилизанную, с идеальным пробором прическу злодея, однако “дыня” рассыпалась от столкновения с себе подобной, а Армянин сидел как ни в чем не бывало уже на другом камне и маленькими глотками попивал свой “Арарат” в три звезды.

— Глотните, милый Никита, не пожалеете, глотните, и вам станет лучше, честное слово.

Никита наклонился к ручью и стал плескать на себя воду. Его тут же обожгло холодом. Значит, он не спал! Он встал на колени и опустил лицо прямо в ледяной поток. Подержал немного, пока лицо не стало неметь. “Значит, я не сплю, а это глюки! — заключил Никита. — Но почему? Я что, тоже болен, как и Виктор?!”