Генерал Нагибин

До Воркуты Никита добрался с геологами и теперь ехал в московском поезде. Далеко не сразу он выбрался из того страшного места. Разбор пожарища, расспросы следователя, протоколы остались позади. Лишь одно Никита утаил от властей — карту. Он и сам не мог понять, как она оказалась в его сумке.

Поглощенный своими мыслями, он почти не замечал, что происходило вокруг него. За неполные три года он столько всего пережил, что хватило бы не на одну жизнь. Каждый раз, выходя на долгих остановках, он задумчиво шагал вдоль состава, и каждый раз слегка опаздывал с посадкой. Локомотив свистел, поезд трогался, Никита отстраненно смотрел, как колеса начинали разбег, и только тогда запрыгивал на площадку.

На одной из станций он запрыгнул на площадку вагона “СВ”, сориентировался и хотел было перебраться в свой вагон, как вежливый голос его остановил:

— Я прошу прощения, кажется, у вас я видел такой большой плоский ящик... вы не художник случайно? — Перед Никитой, приятно улыбаясь, стоял мужчина лет пятидесяти, в ярком спортивном костюме, с хорошей выправкой спортсмена или военного. “Скорее, тренер”, — подумал Никита.

— Этюдник, что ли? — с трудом сосредоточившись, переспросил Никита и сделал попытку открыть межвагонную дверь.

— Можно буквально два вопроса?

— Да, пожалуйста.

— Вы в Москву?

— Нет, в Свердловск, — угрюмо ответил Никита.

— Да вы что! Значит, земляки? — воскликнул мужчина и протянул руку. — Тогда будем знакомы, Нагибин Валерий Федорович.

В ответ Никита назвался и вдруг почувствовал, что ему отчего-то приятен этот человек.

— Понимаете, Никита, — быстро заговорил Нагибин, — почему я вас остановил. У меня дочь рисует, и, говорят, неплохо. Ей всего двенадцать, а работы уже были на выставках. Это от матери талант, сам я ничего в искусстве не понимаю. — Валерий Федорович говорил с каким-то веселым задором, который передался и Никите, и тот в ответ улыбнулся. — Искусно лепит из пластилина, ну там всяких зверей, природу, в доме целый музей. Слушайте, Никита, а может, нам по пятьдесят грамм, а, за знакомство? Дорога долгая, времени навалом! — неожиданно и как-то запросто предложил Нагибин. Никита, не колеблясь, принял приглашение, тем более что это обещало отвлечь его от тяжелых раздумий.

Войдя в купе, Никита замялся в нерешительности. Столик ломился от всевозможных закусок, из которых обелисками торчали невиданные доселе бутылки заморских вин и коньяков. Но больше всего его поразила генеральская форма с красными лампасами и золотыми погонами, что висела на плечиках.

— Это ваше?! — Никите стало неудобно, что он принял генерала за тренера.

— А, это моя рабочая одежда, — запросто проговорил тот и жестом пригласил нового знакомого к столу. — Видите, сколько мне ребята в дорогу наложили, и все это надо съесть! С ума сойти! — он быстро откупорил высокую, красивую бутылку, налил в маленькие водочные стопки янтарной жидкости и, грустно улыбаясь, добавил: — Не могу пить в одиночестве, а надо.

— Почему надо? — удивился Никита.

— А, это долгая история, — ответил генерал, чокнувшись с Никитой. — За знакомство! — и первым выпил. — Ешьте, Никита, ешьте, в дороге всегда хороший аппетит. Чем еще заниматься, если не читать да не есть, правда, мы забыли о беседах, собственно, чем мы с вами и занимаемся. Скажите, Никита, как нынче живется художникам?

— Ну-у, — Никита даже жевать перестал, — это смотря каких художников вы имеете в виду.

— То есть как каких? Самых обыкновенных. Таких, как вы.

— Такие, как я, тоже бывают разные. Да и постановка вопроса, извините, не совсем корректная.

— Ну-ка, ну-ка, — в глазах собеседника появился интерес, — поясните военному человеку.

— Вы уж меня извините, Валерий Федорович, но эта тема лично для меня очень болезненная. Рисую с самого детства, закончил сначала одно училище — Свердловское имени Шадра, затем другое — Московское имени Строгановых, а что такое художник, пока так и не разобрался.

— Вот как? Интересно, интересно, продолжайте, пожалуйста.

— Вот, например, вы говорите, что ваша дочь рисует и выставляется. Художник ли она? А вдруг в ней действительно такой талант, что ее уже сейчас можно назвать художником. И, наоборот, некий человек и отучился во всех училищах, и картин понарисовал уйму, и член Союза художников. А на самом деле просто неплохой рисовальщик, умелый копировальщик действительности, ремесленник, одним словом. Если для вас, скажем, Шишкин великий художник, то для меня нет. А например, Сезанн, Тулуз-Лотрек, Ван Гог, Врубель или Николай Рерих — для меня художники, гиганты.

— Знаете, Никита, я видел работу Врубеля в Русском музее лет шесть назад, так мне как-то неспокойно стало от нее. А потом где-то прочитал про его психическое состояние...

— Вот, а что вы хотели, блаженства, идиллии? — Никита, как всегда в таких случаях, начал слегка заводиться.

— Вы Шишкина упомянули... а мне он нравится.

— Отлично, и слава Богу, что нравится, и хорошо, что от его картин вы получаете удовольствие. Стало быть, для вас это и есть настоящий художник. Вот мы и пришли к тому, с чего начали. Художников, в вашем смысле этого термина, определяют сами люди. А моя позиция совершенно иная, — тут Никита сумел себя остановить. Он улыбнулся и совсем неожиданно закончил: — Вот генералов, думаю, назначают. Я прав?

— Не совсем, Никитушка, не совсем, — слегка смутившись, Валерий Федорович подхватил игривое настроение напарника, — служба службой, но и здесь не без участия немалого числа людей. Ладно, шут с ними, с генералами, давайте-ка мы еще по одной махнем.

— Вообще-то, — продолжил Валерий Федорович, после того как они выпили с Никитой и закусили, — насколько я слышал, проявление таланта вроде как процесс генетический. У вас как с этим, Никита? Кто ваши родители, если не секрет?

— Да какой секрет для генерала, — улыбнулся в ответ Никита. — Мать — секретарь-машинистка в одном небольшом учреждении, совершенно далекая от искусства, а вот отец, — Никита перестал улыбаться, сделал паузу и, глянув в окно, закончил: — Отец имел самое непосредственное отношение к искусству.

— Если я задал неудобный вопрос, извините меня, Никита, — тоже посерьезнев, проговорил Валерий Федорович.

— Да нет, ничего, я так... Он пропал без вести на Северном Урале. Хоть и был геологом, но всю жизнь рисовал, и рисовал здорово.

— А как он пропал, Никита? — осторожно спросил генерал. — Это, как ни странно, как раз по моей профессиональной части.

Никита вкратце рассказал все, что в свое время узнал от Захарова.

— Интересно, — задумчиво проговорил Валерий Федорович. — Тут велик срок давности... Хотя знаете ли, Никита, искать отца, думаю, надо. — Он вдруг встал со своего места, сделал шаг к дверям, точно собираясь выйти, но потом вернулся, сел, повернув голову к окну и плотно сжав губы, стал глядеть на далекие лесотундровые пейзажи.

— А я, дорогой Никита, — проговорил он вдруг жестко, словно отдавал приказ, — нашел своего отца. Через пятьдесят лет нашел.

— Как пятьдесят?! — Никита даже поперхнулся.

— А вот так. Нашел... и потерял. В прошлом году меня назначили главным военным прокурором Уральского военного округа, — медленно начал Валерий Федорович. — До этого я служил в Мурманске. Прибыв в Свердловск, первым делом я сделал запрос в соответствующую структуру о своем отце, погибшем, как указал в запросе, примерно пятьдесят лет назад. Утром следующего дня на моем столе лежала справка. Нагибин Федор Михайлович, такого-то года рождения и так далее... в настоящее время проживает в городе Котласе по такому-то адресу.

Никита смотрел на генерала, боясь пошевелиться. Возникла продолжительная пауза. Валерий Федорович оторвался от окна, наполнил стопки и, кивнув Никите, молча выпил. Потом долго что-то жевал.

— С самого детства я знал от матери, что мой отец погиб. Ни места гибели, ни обстоятельств его смерти мать не знала. С этим я и жил пятьдесят лет. И вот когда захотел найти его могилку и узнать, как же он погиб, узнаю совсем обратное — он жив и живет совсем рядом, в Архангельской области.

На повторный запрос пришло подтверждение. Я позвонил в Котлас местному прокурору, когда-то мы с ним вместе учились, он тоже подтвердил. Тогда я взял отпуск, и мы с Татьяной, моей женой, отправились на встречу с отцом.

Был конец сентября. Моросил дождь. Указанный в справке дом оказался старым, кривым бараком из деревянного бруса, обшитым листами шифера. Короче говоря, типичный северный дом. Поднимаемся по скрипучей лестнице на второй этаж, открывает старушка лет восьмидесяти. На вопрос, здесь ли проживает такой-то, отвечает, что, дескать, умер, пошел в магазин за хлебом и умер.

И вот верите, Никита, словно груз с плеч свалился. Оказывается, боялся я встретить отца живым. Что ему сказать? Что он ответит? Что спросит? Полвека прошло, сам давно дедушка. Боялся, конечно, боялся. Внутри все ходуном ходило. В поезде глаз не сомкнул. Понимал, что не скажешь запросто — здравствуй, папа, вот я тебя и нашел...

Валерий Федорович снова налил и, забыв, видимо, о собеседнике, залпом выпил янтарный напиток.

— Впустив нас в квартиру, старушка повернулась и ушла в свою комнатку. Мы пожали плечами и прошли в гостиную. Все строго, чисто по-военному. Ничего лишнего. На стенах ни одной фотографии, ни картин, ни календарей. Стол, два стула, старинный комод, абажур. На окнах занавески, и ни одного цветка. Ну что, думаем, раз такие дела, надо ехать обратно. Только собрались выходить, открывается дверь, и входит пожилой мужчина, седой, по-военному статен, с сеткой, в которой буханка хлеба и кефир. “Здрасте!” — говорим. А он смотрит на нас подозрительно и осторожно отвечает: “Здравия желаю!” — “Вы такой-то”, — спрашиваем? “Так точно”, — отвечает и тут же документы у нас спрашивает. Мы показываем. Он взглянул, протягивает обратно. Я смотрю на него, а сам едва на ногах держусь. Будто в зеркале себя увидел, старое зеркало. Татьяна говорит, сходство потрясающее.

— Так он оказался живым?! — не удержался Никита.

— Живым и еще как! Движения четкие, выправка... Чем, говорит, обязан? Я едва сдерживаюсь, говорю: “А вы не обратили внимания на фамилию в удостоверении?” “Обратил, — говорит, — и что?” Я не знаю, что дальше делать. На мне гражданский костюм, а на фотографии в удостоверении я в военной форме. Спрашиваю: “А у вас дети есть?” Нет, отвечает. Тогда я показываю старую фотографию, где мне пять лет и я сижу у него коленях. Он посмотрел мельком и говорит, что да, это мой сын Валерий. Вот, говорю, сейчас он перед вами — Нагибин Валерий Федорович, генерал-майор юстиции. А это, показываю фотографии дальше, ваш внук — Нагибин Дмитрий Валерьевич, мой старший сын, капитан юстиции, а это еще один внук — Нагибин Игорь Валерьевич, выпускник Суворовского училища, будущий военный юрист. И вдруг он говорит: “Стоп, стоп, стоп. Извините, — говорит, — но я вам не верю, это все дешевая провокация, и все шито белыми нитками, заберите свои ксивы, фотографии и будьте здоровы, а мне надо готовить обед и кормить больную жену”. Помню, мы тогда как в бреду вышли от него с Татьяной. Идем, молчим. У меня после длительного напряжения и ноги, и руки мелко дрожат, голова горячая. Проклинаю все на свете. Отошли метров сто от дома, вдруг слышим, кто-то бежит сзади, оборачиваемся... отец. Подбежал, кинулся ко мне, обхватил за шею, прижался и все шепчет: “Прости меня, сын, прости!”

Глаза Валерия Федоровича повлажнели, он порывисто встал и, ни слова не говоря, вышел в коридор, прикрыв за собой дверь. Никита был потрясен. Он чувствовал, что генерал впервые рассказывает эту историю, что хочет выговориться и все ищет оправдание и себе, и отцу.

— Ну что, не заснул от моих рассказов? — генерал зашел бодро, даже весело.

— Ну что вы, Валерий Федорович!

— Тогда давай, Никита, выпьем за отцов. Светлая им память!

— Подождите, а разве он, то есть ваш отец, не жив?

— Давай выпьем сначала, и я дорасскажу, — генерал торопливо выпил. — Наревелись мы все втроем тогда на улице и в дом вернулись. И до самого утра проговорили. Слушай, Никита, а может, сходим в вагон-ресторан да поедим чего-нибудь горяченького, а? — вдруг предложил Валерий Федорович.

— Да вы что, а это куда? — Никита с недоумением показал на заваленный едой столик.

— Ну, как хочешь. В самом конце войны отца неожиданно вызвали в особый отдел и показали копию обвинительного заключения на его младшего брата Нагибина Василия Михайловича, то есть на моего дядю, по обычной тогда статье “измена Родине”. В то время близкие родственники, а тем более родной брат изменника, подвергались почти аналогичному наказанию. Дядю расстреляли, а отца, тогда старшего лейтенанта НКВД, то ли по ошибке, то ли специально отправили в Инту заместителем начальника лагеря по режиму с припиской “на постоянное место работы и местожительство”, то есть с пожизненной пропиской — “Инталаг”. В одной из командировок в Свердловск он познакомился с моей матерью. Они поженились. Мать ни в какую не захотела ехать в Инту. А в сорок восьмом я родился. Отец при любой возможности приезжал в Свердловск и уговаривал мать поехать с ним. Та наотрез отказывалась. А когда мне было пять лет, она подала на развод, и все связи закончились. Мне же объявила, что отец погиб. Меня удивило, что отец всю жизнь прослужил в звании старшего лейтенанта и с него не сняли обвинения. Второй раз женился поздно. Женщину взял с двумя мальчишками. Поднял их, выучил. Ребята разъехались и забыли. Матери пишут, а про него ни слова. Отец не хранил ни единой фотографии, их просто не было, ни служебных, ни бытовых. Говорил, что всю жизнь прожил в ожидании, что вот-вот придут за ним. Под конец мы договорились, что в ноябре съедемся в Котлас на его день рождения. Я пообещал, что приедем все вместе, покажу внуков. Закатим пир за все пятьдесят лет. На том и расстались. Хотя расставание было тяжелым, он никак не выпускал меня из объятий. Плакал, и себя, и мать ругал.

Это было в конце сентября, а в середине октября пришла телеграмма. Нагибин Федор... такого-то числа скончался от воспаления легких. — Валерий Федорович уронил голову, засопел, часто мигая влажными глазами. — На похороны я поехать не смог, лежал с температурой под сорок. Ездила Татьяна. Попросил командующего округом, чтобы похоронили со всеми военными почестями.

Генерал замолчал. Медленно налил себе и Никите, так же молча выпил.

— Вот теперь все. И большое тебе спасибо, Никита, что меня выслушал.

— Ну что вы, Валерий Федорович! Я после вашего рассказа еще больше уверился, что мне надо найти отца, его могилку, и я это обязательно сделаю.

— Ищи, Никита. Найди это место на земле. Последнее дело забывать родителей. Я жалею, что не искал раньше...

Никита долго был под впечатлением рассказа генерала Нагибина. Когда поезд пришел в Свердловск, Валерия Федоровича встретили военные, они пошли к черной “Волге”, а Никита все стоял и смотрел ему вслед.