Часть третья Катастрофа

Перспектива просидеть неделю-другую в мрачном и до отупения скучном заполярном поселке с каждым часом становилась все реальнее. Никита едва сдерживал ярость, когда начинал думать об этом. Все было так хорошо. И дела успел сделать, и посидеть хорошо с заказчиком — председателем совхоза Бабкиным, и отведать “десерт” в виде одной из его секретарш Тоньки, пухленькой, томной бабенки лет тридцати пяти. Тело Никиты слегка дрогнуло, среагировав на сладостные воспоминания. Жадная до блуда, бесстыдная Тонька баловала своими сладостями заезжего художника аж целых пять дней! Да он еще бы остался, если бы не планы и обязательства по другим заказам.

С огромным усилием Никита оторвался от Тоньки, прибежал в контору с решительным намерением немедленно улететь на “большую землю”, и вот на тебе — штормовое предупреждение. Надвигается буран, который охватил уже почти весь Ямал. Через час-полтора ожидается здесь. Разумеется, оба авиарейса из Салехарда отменены. Сколько ждать — одному Богу известно. Но обычно, как сказал совхозный синоптик, никак не меньше недели, а то и двух. Никита чуть не взвыл от такого прогноза.

Через полчаса небо начало быстро темнеть. На столбах жалобно заныли провода, а собаки стали торопливо рыть в снегу ямки и укладываться в них, сворачиваясь калачиками, подставляя спину усиливающейся поземке. И вдруг послышался гул самолета. Он вынырнул из начинающегося бурана бесстрашным буревестником, заложив крутой вираж, пошел на посадку.

Никита бежал, не чувствуя ног, к замерзшему озерку — местному аэродрому. Впереди его ждала интересная работа, размеренный порядок дня, бабушкины борщи и стряпня.

Подпрыгивая на снежных застругах и поднимая за собой белое облако, самолет сделал плавный разворот и замер, не выключая винта. В боку самолета появился черный проем, и из него прямо на снег полетели мешки, ящики и другие предметы. “А-а, грузовой, с боковыми сиденьями, как в вертолетах”, — определил Никита.

Закончив разгрузку, летчик попытался закрыть дверь, но подоспел Никита. Он швырнул в проем свою дорожную сумку и ввалился в самолет сам. Задыхаясь и вместе с тем безмерно радуясь невероятной удаче, Никита не сразу сообразил, что ему кричат чуть ли не в ухо и пытаются вытолкнуть из самолета обратно.

— Куда?! А ну вон из машины! — разобрал он наконец визгливый, но по-командирски крепкий женский голос. — Я что тебе сказала, урод?! Вон из машины, а то полетишь у меня!..

Никита увидел над собой молоденькую женщину с перекошенным от гнева лицом.

— Милая моя, — часто дыша и от души смеясь, прокричал в ответ Никита, — я так тебя ждал! Ближайший час я не проживу без тебя, птица ты моя четырехкрылая.

— Игорь! Игорь, мать твою! — девица кричала второму пилоту, который сидел в кабине и добавлял обороты винта. — Иди помоги мне вышвырнуть этого идиота!

Но из кабины никто не появлялся. Тогда женщина-летчик схватила Никитину сумку и выбросила вон из самолета. Увидев полет своих документов, денег, нового договора и, наконец, карты, Никита тут же выпрыгнул сам.

Подбирая сумку, он слышал, как мягко захлопнулась дверь, как окончательно взревел мотор и широченные металлические лыжи медленно заскользили по снегу. Вот тут и ударила шальная и безрассудная мысль. Подхватив сумку и забросив ее на плечо, Никита догнал медленно уплывающее самолетное крыло и, дотянувшись до каких-то выступающих на нем деталей, ухватился, подтянулся, забросил одну ногу, потом вторую, подтянулся еще и, намертво обняв крепеж крыла, зажмурил глаза. Никиту трясло, подбрасывало, сдувало с плоскости, из открытого окошка кабины ему кричали, грозили, материли, потом самолет остановился. Его стали стаскивать, уговаривать, показывать оружие, но он не сдавался. Под завывания мотора и ветра его все же оторвали от крыла и... забросили в самолет вместе с сумкой.

Окончательно Никита пришел в себя, когда его стало мягко покачивать и болтать.

— Эй ты, придурок! — донеслось из кабины пилотов. — Пристегнись, а то размажет, как... — он не разобрал как, но догадался.

Вначале, когда они взлетали, самолет отчаянно болтало и трясло, но постепенно полет выровнялся, лишние звуки стихли, и они полетели плавно и ровно. Прошло не меньше часа, когда самолет резко кинуло в сторону, точно его кто-то толкнул в бок. Никита легко оторвался от сиденья, перелетел поперек салона и врезался в другой борт.

— Слышь, ты, дундук! — звонко смеясь, прокричала пилотская кабинка. — Тебе же сказали — пристегнись!

Никита, морщась от боли, торопливо пристегнулся. И вновь толчок, гораздо сильнее предыдущего. Ремень больно врезался в живот, но удержал Никиту на месте. Круглые окошки потемнели, словно наступили сумерки. Потемнело и в салоне. Никита вглядывался в сплошную серость за бортом и никак не мог понять, как они летят в такой каше, да еще за рулем баба? То есть за штурвалом, поправил он себя.

Самолет снова швырнуло, и Никите показалось, что они полетели боком, причем с приличным ускорением. Изменился и звук мотора. В момент боковых ударов он то начинал тонко и жалобно сипеть, будто ему что-то пережимали, то вдруг взрывался ревом, и тогда самолет выравнивался и летел прямо. В салоне стало еще темнее. Никита уже с трудом различал стрелки на циферблате. Странно, но летели уже более двух часов, в то время как до Салехарда час лета! А при попутном ветре еще быстрее.

И вот тут самолет затрясло всерьез, как трясут копилку, проверяя наличие в ней монет. Никита не знал, за что ухватиться. Корпус самолета хрустел и скрипел. К этим звукам и завыванию непогоды за бортом добавились человеческие голоса, рвущиеся из кабинки. Там вовсю шла то ли разборка, то ли корректировка полета. Визгливое женское сопрано легко перекрывал фальцет второго пилота, Игоря. Никита уже давно жалел, что успел добежать и оказаться в этом самолете. Он ни за что не взялся бы утверждать, что они летят прямо. А самолет продолжало швырять то в одну, то в другую сторону, то вверх, то вниз. Никита потерял чувство времени, устал группироваться, напрягать пресс, чтобы ремень не так глубоко врезался. Тем не менее все его тело было в ушибах и ссадинах, лоб и затылок были разбиты, по лицу и за шиворот бежала кровь.

Из кабины пилотов донесся дикий визг. Потом самолет стало переворачивать на спину, и вскоре Никита, как тряпичная кукла, повис на ремне. Корпус самолета содрогнулся от чудовищного удара и начал разламываться. Смялся противоположный борт, лопнула обшивка, обнажая ребра-шпангоуты, а в образовавшийся проем врезалась, разрывая корпус, острая скала! “Откуда здесь скала, мы же летели над тундрой?!..” — это было последнее, о чем успел он подумать. Произошел взрыв, разорвавший остатки самолета, бросив их в пасть бурана.

...Огромные, черные тени скользили за Никитой неотрывно. Они то приближались, и тогда он чувствовал затылком их ледяное дыхание, то отставали, давая небольшую передышку. На улицах ни души, ни одного горящего окна. Город словно вымер.

Никита знал, что если свернуть в какой-нибудь двор или проулок, его обязательно догонят и схватят, схватят везде, кроме... Едва показалась церковная ограда, он побежал быстрее. Никита уже представлял, как нырнет в узкий лаз в заборе, проберется по рассыпающейся стене на второй этаж, заскочит в черный ход и спустится вниз до овальной дверцы, за которой столярная мастерская. А там есть где спрятаться, пусть ищут...

Пробираясь по черному ходу, Никита слышал, как хрипло огрызнулся на кого-то забор, как шумно посыпалась кирпичная крошка гнилой стены, как по-стариковски заворчали остатки половиц под тяжестью шагов, как испуганно захлопали крыльями сонные голуби под потолком...

Никита просунул в щель лезвие перочинного ножа, откинул внутренний крючок, и дверь распахнулась. Судя по звукам, преследователи уже спускались с чердака колокольни.

Закрыв за собой дверь, Никита заметался в поисках надежного убежища. Его взгляд упал на новенькие, желтеющие в холодном свечении гробы...

Крышка гроба была тяжелой и липкой от смолы, он все же надвинул ее, закрылся и устало вытянулся во весь рост. Запах свежеструганой древесины приятно щекотал ноздри. Внутри было просторно и покойно. Никита облегченно вздохнул, в голову полезли иные мысли. Он стал подумывать о том, что хорошо бы утром до прихода рабочих выбраться из столярки...

От сильного удара в дверь Никита вздрогнул и припал к щели между гробом и крышкой. Однако ничего не мог разглядеть. Глухие, тяжелые шаги приближались. Никита перестал дышать. И тут же услышал, как стучит его сердце, точно большой набат.

Никита не сразу понял, что это вовсе и не сердце стучит, а стучит молоток, который забивает гвозди в крышку его гроба! Никита дернулся всем телом, уперся ногами и руками в крышку гроба и стал толкать ее от себя. Однако безуспешно. Тогда он крутанулся и попытался встать на четвереньки, чтобы выдавить крышку спиной.

Неожиданно Никита почувствовал, что гроб подняли и несут!.. Припав к щели, он опять ничего не увидел: одна чернота.

Когда сверху на крышку посыпалась земля, Никита сорвал голос и забился в истерике... Заканчивался воздух. И вот тогда наступило то безрассудное состояние, когда открываются резервы, о которых сознание и не подозревало. Доски подались. Земля, холодная, сыпучая, хлынула внутрь...

Никита, точно сладчайший сироп, втянул в себя свежий воздух и зашелся в кашле. Вернулись ощущения, ожило сознание. Радость и блаженство распирали Никиту. Счастье вновь обретенной жизни снежной лавиной рухнуло на него...

“Кстати, — оглядевшись вокруг, подумал Никита, — откуда столько снега, почему он завален им, где он?!.. Что за кошмар ему привиделся?”

За одно мгновение радость сменилась озабоченностью. Снег был глубокий и рыхлый. Задрал голову — вверху едва видимая белесая щель, из которой сыплется снег и поскуливает метель.

“Да где же я, черт побери?!”

Было понятно, что он находится в снежной яме. Яма была глубокой и длинной, похожей на тоннель. Тело было целым, руки и ноги шевелились, но боль была везде, точно от побоев.

Рядом что-то чернело. Никита протянул руку и нащупал легкий, плавно изогнутый металлический лист. “Фу, черт, это же кусок обшивки самолета!” Но повеяло таким холодом, точно он был совсем голый. А потом от лица и до кончиков пальцев обдало жаром. Торопливо нащупав ремень, он расстегнул массивный замок и отстегнулся от сиденья.

“Произошла катастрофа!” В памяти замелькали рваные картинки разваливающегося на глазах корпуса Ан-2, звук лопающегося металла, визг ветра, вопли летчиков. Вдруг сверху донесся тонкий пронзительный свист. Никита схватился за уши, потом стал тереть глаза, чувствуя, как теплый ручеек стекает по шее. Ошеломленный и оглушенный, он стоял на коленях, разглядывая запачканные кровью руки.

Ощущение было такое, что через его уши продели спицу. Эта боль не давала ни о чем думать. Но едва она затихала, как Никита опять и опять напрягался, чтобы вспомнить, почему и как он здесь оказался. Едва он начинал нащупывать оборванные концы памяти, как над ним вновь появлялся пронзительный свист. Этот свист стремительно нарастал и, накрыв его, вызывал еще большую боль.

Он снова тер глаза, потом достал платок, порвал его, скрутил половинки и заткнул ими уши. Стало немного легче. Под монотонное нытье в ушах и упругие удары в висках Никита стал выбираться из снежной ямы. Ноги то и дело запинались о детали самолета. А когда наконец он выбрался из ямы, поток сильного ветра ударил в бок и чуть было не зашвырнул его обратно. Наверху погода была бешеной. Потоки ветра, перемешанные с колючим крупянистым снегом, хлестко били его со всех сторон, впиваясь кристалликами в кожу, резали лицо. Через минуту лоб и щеки горели огнем.

И все-таки, несмотря на сумасшедшую пляску стихии, Никита смог оглядеться и не поверил глазам. Слева от него темнела огромная скала, размытая метелью... Пространство поплыло, стало, размываться, переливаться радужными цветами...

Придя в себя, Никита почувствовал нутром, что вспоминать больше ничего нельзя. Кто-то следит за его памятью...

Под вой и уханье он продолжил озираться. Но что можно было рассмотреть, если вокруг творилось что-то невероятное. Холод пробирал все глубже. Нужны были огонь, дрова, костер. Нужно было идти вниз к едва темнеющему вдали лесу...

Каждый шаг давался с трудом. Чем дальше от скал, тем снег глубже и рыхлее. Каждый раз, проваливаясь чуть не по пояс, Никита отчаянно боролся с искушением подольше постоять или вообще присесть и как следует отдохнуть. Но его ноги, будто отлично зная, чем это может закончиться, сами несли его дальше, к спасению...

День заканчивался, когда Никита набрел на вывернутое когда-то стихией дерево. В наступающих сумерках вздыбленные корни, точно гигантский спрут, раскинув свои щупальца, преградили ему дорогу. А он и не возражал, даже обрадовался, что пришел конец мучениям, что теперь он отдохнет.

Сил едва хватило, чтобы наломать сухих веток и с десятой-двадцатой попытки развести огонь. Ветер заметно стих, однако продолжал рвать молоденькое пламя. Вид огня прибавил Никите сил. Безумно уставший, он с радостью наблюдал, как окрепший, вошедший в силу огонь стал сам огрызаться на ветер. Сначала закололо, а потом огнем зажгло изрезанное лицо. Но тело тепла не чувствовало. Никита совал задеревеневшие руки в огонь и не обжигался. На ветру сухие ветки прогорали стремительно. Надо было вставать и каждый раз совершать подвиг, отправляясь за новой охапкой. Веток на повергнутом стволе было много, но без пилы и топора поддавались только тонкие, которые Никита мог сломать негнущимися руками. Прогорая, они почти не оставляли углей.

Холод, усталость и неопределенность все больше тормозили движения Никиты. Ноги уже не могли идти. Мерзли даже глаза. Он еще слышал себя, слышал свой голос, который сначала кричал “не спать, не спать, не спать!”, потом перешел на шепот... Наконец стало тепло. Вокруг появилась трава и солнце. Он ложится на лужайку. Стрекочут кузнечики, уютно повизгивают собаки, их морды близко, совсем близко. Они лижут ему лицо...