ГЛАВА 10

18 января.

"Когда я смотришь в зеркало, то смотришь в свое прошлое. Когда ты смотришь в прошлое, ты отвергаешь будущее. Зеркала лгут, зеркала манят, зеркала отбирают у тебя власть. Но только они способны раскрыть тебе твою истинную суть: вглядись в свое отражение, и ты увидишь чудовище. Ты увидишь себя".

С. Мо "Зеркальный ген"

Сегодня проснулась под вой "скорой". Будь я суеверной, решила бы, что это дурной знак: не спрашивай, по кому воет сирена, она воет по тебе. Но я не суеверна и потому знаю — она воет по мне. Такая дешевая казуистика.

Колька вчера мне сказал, что я натуральная блондинка, потому что втягиваю живот, когда встаю на весы. Я усмехнулась: у него был (и не раз) случай убедиться, что я-то самая, что ни на есть, натуральная блондинка. До сих пор не пойму, что он нашел в этой серой мышке, на которой зачем-то женился. Епишин уверяет, что был пьян, когда это случилось. А когда протрезвел — оказалось, поздно. Ну-ну. Я-то знаю, что он никогда не пьянеет настолько, чтобы совершить глупость. Тем более такую. Ведь на мне он не женился, хотя опять ж не раз и не два был пьян. Значит, существует нечто, связавшее этих двух, самых не похожих людей. Не то, чтобы я не любила Белоснежку, но… Мы разного поля ягоды. А толку? Все равно окажемся в одном компоте.

Час Х приближается. В животе — ледяной комок, я пью больше обычного. Вчера даже попробовала травку, чего раньше не делала. И зачем я в это ввязалась, кто бы знал?!

Сижу и тупо гляжу в зеркало. Иногда по стеклу проходит матовая рябь, словно кто-то смотрит на меня, находясь по ту сторону зеркала. Кто-то — это я, но только наоборот. Закомплексованная тощая брюнетка, которая в свои двадцать два никак не может расстаться с невинностью. Но почему-то кажется, что она намного счастливее меня. Может, и она так думает?!

Чего я боюсь — смерти или неизвестности? Нет, не так. Чего я боюсь больше — убить или быть убитой? Так вернее. Вечная тема — преступник и жертва. Волк и заяц. Кот и мышь. Пуля и лоб. Голова и гильотина. А я кто?

Проснулась сегодня в накрахмаленной постели. Голая. Смятая. Открыла глаза и уставилась в лепной потолок. Пухлые купидончики, гипсовые розочки, завитушки и прочая пошлость. Спину царапает жесткая простыня. Рядом — парень. Каким же идиотом нужно быть, чтобы спать в накрахмаленной постели? Ткнула локтем — храпит, всхлипывая и суча ногами. Гадость. Прислушалась к себе — опять сосущее желание внизу живота — верный признак того, что вчера ничего не было. Господи, как его зовут?!

— Милый, ты кто?!

В ответ расширенные, ничего не понимающие, зрачки. Щенок, открывший глаза и моргающий от испуга: вот ты какой, оказывается, о, новый дивный мир!

— Ты кто?

— Я?! А ты разве не помнишь?

— Не-а.

— Как?

И такая обида, что мне даже неловко стало. Впрочем, почему я должна помнить, как его зовут?!

— Я же тебе вчера предложение сделал!

Аргумент! А я и не помню.

— Я же тебе вчера стихи читал!

Еще один аргумент!

— Ну и что?

— Ты говорила, что я гений!

— Ну и?

Беседа зашла в тупик. Мы немного полежали, глядя в лепной потолок. Он первый не выдержал:

— Замуж пойдешь?

— За кого?

— За меня!

Я мотнула головой. Зачем ему такая жена? Даже с Колькой Епишиным у нас ничего не получилось, а ведь он единственный, кого я до сих пор люблю. Несмотря на себя. Несмотря на него и его прыщавую женушку. Казуистика? Да нет — жизнь. Или, зыбучая жопа, если быть совсем уж точной.

19 января.

Рано утром пришла Марьяна. Тонкая, красивая и очень опасная. У безупречных губ залегли столь же безупречные складки-морщинки. На длинных ногах розовые колготки. Шея в пушистом боа, тоже розовом. Все остальное — черное. И какой модельер придумал этот дурацкий наряд? Хотя, наверное, я к ней несправедлива. Нормальный наряд, только очень крикливый и немного безвкусный в духе Татьяны Парфеновой. Со вкусом у нее всегда было сложно. У Марьяны, а не у Парфеновой. Хотя и там тоже проблемы очевидны.

— Я к тебе по делу! — розовые перышки колыхнулись. Безупречные складки стали глубже и старше. — Вылезай из-под одеяла!

И чего командует?! Мы с этой заразой почти что ровесницы. Она даже меня старше. Обе блондинки, только она чуть стройней, зато у меня ноги красивее. У обеих приличные родители и солидный счет в банке. У меня — куча любовников. У нее — муж. Только бывший. В общем, квиты. Подружки мы.

— Чего надо? — вылезать из теплой кровати рано утром не хочется. Куда как приятней понежится под одеялом, чувствуя шелковый уют дорогой пижамы. — Я тебя не звала.

— А я как смерть, сама прихожу, — зло усмехнулась Марьяна и перешла от слов к делу. — Барби, у меня проблемы.

— Удивила, — я сладко зевнула. — У кого их нет.

— Ты не понимаешь, — моя подружка выглядела на редкость встревоженной. — Меня шантажируют.

— На предмет?

— На предмет бывшего, — она нетерпеливо постукивала пальчиком по ярко-розовой коленке. — Ну, из-за той истории, помнишь?

Историю я помнила. Как такое забудешь! Не только замужество лучшей подруги, но и события, предшествующие этой скандальной свадьбе, по-прежнему торчали занозой в моей дырявой памяти. Может, потому, что самой мне брак не светит, пусть даже и столь краткосрочный.

— Ну, так как, поможешь? — Марьяна немигающе смотрела прямо мне в глаза. И я в который раз подивилась: как при таком змеином взгляде она можете считаться хорошенькой! Или я опять к ней несправедлива?

— Чем помочь?

Она разозлилась.

— Ты, похоже, меня совсем не слушаешь. Повторяю еще раз: МЕНЯ ШАНТАЖИРУЮТ. И я хочу выяснить, кто это делает!

— Ну а я здесь причем? — логика Марьяны была совершенно непонятной. Конечно, когда умерла жена Самойлова, подозрения в первую очередь пали на эту сладкую парочку. Особенно досталось Марьянке — красивой разлучнице, рискнувшей разбить крепкую, дружную семью, да еще столь варварским способом. Дескать, была в гостях и в интервале между чаем и пирожными взяла да и отравила супругу любовника. Та посинела, закряхтела и отдала богу душу. Но у Марьяны оказалось, пусть и хлипкое, но алиби: после ухода Серовой, жена Самойлова сделала несколько телефонных звонков, а Марьянка на момент смерти соперницы отчаянно ругалась с таксистом: тот отказывался давать сдачу с тысячерублевой купюры.

Потом принялись перемывать косточки профессору. Лично я зла на него не держу, хотя в постели мог бы и поактивнее себя вести, но да то дела давно минувших дней. Видать кому-то он все-таки, дорогу перешел. Я сделала над собой усилие, и нехотя вернулась к теме утренней беседы. — При чем здесь я? Шантажируют-то тебя, а не меня.

— Ну, ты же моя подруга! — на змеиные глазки Марьяны навернулись слезы. — И ты умнее!

Аргумент! И ведь не возразишь. Я действительно умнее. Только кому от этого легче?

— Убедила. Рассказывай суть, — из одеяла мне все-таки пришлось вылезти.

Марьяна терпеливо, хотя и неодобрительно смотрела на то, как я жадно приникла к бутылке с вином. Бульк-бульк — определенно, жизнь налаживалась!

— Женский алкоголизм — страшная штука, — изрекла банальную сентенцию.

В ответ я еще раз булькнула и вытерла рот рукавом пижаме. На белом шелке расплылось алое пятно.

— Ты сюда пофилософствовать пришла?

Марьяна обиженно засопела:

— Для тебя стараюсь! — и поскольку я не прореагировала на проявленную заботу, сухо начала: — Кто-то вторую неделю требует у меня денег за молчание, иначе грозится пойти в милицию и предъявить неопровержимые доказательства, что это я убила Самойлову.

— Бр-р! Я утром плохо соображаю. Еще раз и помедленнее…

— Кто-то… — послушно начала Марьяна, но я перебила ее вопросом:

— Во-первых, как с тобой связываются? По телефону?

— Нет, по почте, — удивилась она. — По электронной. Я даже не знаю пол шантажиста — мужчина это или женщина. Сообщения безличные: дескать, если до конца этого месяца не переведешь денег на этот счет, то отправишься прямиком в камеру. За убийство.

Испуга Марьяны я не понимала: у нее же алиби, пусть и плохонькое, но все-таки. К тому же прошло столько времени.

— У тебя же алиби, пусть и плохонькое, но все-таки…

Она отмахнулась:

— Да нет у меня никакого алиби. Когда начался весь этот сыр-бор, родители подсуетились, нашли таксиста, заплатили ему, ну, он и дал показания. Если опять дело замутят, он от всего отопрется.

Любопытно! А ведь даже я поверила в эту историю, не обратив внимания на явные несостыковки. Зачем Марьяне такси, если она на машине? Зачем скандалить и требовать сдачу, когда она в одном только магазине оставляет полторы штуки баксов ежедневно. И это еще не предел. Хм… А где она собственно была в момент смерти Алины Самойловой?

Она явно ждала этого вопроса и, тем не менее, боялась его услышать. И я вдруг поняла: она была там, когда умирала Алина. Более того, знает намного больше, чем хочет показать. Господи, что же с нами произошло?! Ведь еще недавно мы ходили в школу и мечтали о дорогих кожаных сапогах, увиденных в журнале "Гламурчик". Нас провожали холеные мальчики из благополучных семей, которые только и умели, как по всем правилам поцеловать ручку на прощание. Хм, что я несу? В моей судьбе не было никаких мальчиков — только потные мужики, чье либидо я с наслаждением вытаптывала дорогими кожаными сапогами, купленными в Париже. "Гламурчик" к ним не имел никакого отношения.

Я почувствовала себя старой и пустой. Смешно, если тебе только что исполнилось двадцать два года. Но, вглядываясь в постаревшее лицо Марьяны, я видела в нем себя. Как в зеркале. Что же с нами произошло? Как мы позволили себя втянуть в эту больную игру под названием жизнь?

— Ты с мужем говорила?

Марьяна всхлипнула:

— Он мне не муж. Мы развелись. Ты забыла?

И это я помню. Развод моей лучшей подруги мы отпраздновали вместе с ее мужем, теперь уже действительно бывшим, и моим любовником, пока что настоящим. Он плакал, вспоминал Алину и обещал на мне жениться. Утром ничего не вспомнил. И я промолчала: дурной тон просить то, что ты хочешь больше жизни. И почему я его не удержала? Почему?! Почему?! Хотя зачем он мне?! Чтоб взять реванш?! Глупо.

Щелкнула зажигалка. Я затянулась сигаретой.

— Курение вредит здоровью, — в который раз Марьяна удивила новой сентенцией.

— Ты еще скажи, что капля никотина убивает лошадь, — сигаретный дым попал в глаза. Очень кстати. Не надо объяснять, откуда слезы. — Ты должна сказать Игорю Палычу о том, что тебя шантажируют. Вместе вы сможете придумать, что делать дальше. А я тебе помочь нет могу. Извини.

Она молчала так долго, что я даже испугалась. Потом легко поднялась, клюнула в щеку поцелуем Иуды и неловко улыбнулась.

— Так ты тоже в игре? И как я раньше не догадалась. — На ее безупречном лице пробежала рябь размышлений. Язык облизал губы. — Глупо как-то получилось. В общем, извини за вторжение. Надеюсь, мы с тобой там не встретимся. Иначе сложно предугадать, чем дело закончится.

Мне стало страшно.

— Марьяна!

— Барби, расслабься! Все будет хорошо, но хорошо не будет. Это я книжке прочитала. Стэна Мо. "ТРИада" называется. Муж решил убить жену, жена — мужа. Банальный сюжет, но… жизненный. У каждого свой ад. Это я знаю на собственном опыте.

Я стояла босиком на голом полу, у меня мерзли пальцы, а по щекам текли слезы. Только сейчас я поняла, что она пришла попрощаться. Все будет хорошо, но хорошо не будет. Ни с ней. Ни со мной. Ни с кем.

20 января.

Безнадежный день. Я слонялась по квартире и, кривляясь, декламировала свое любимое стихотворение:

Леди долго руки мыла,

Леди долго руки терла,

Эта леди не забыла

Окровавленного горла.

Леди, леди, вы, как птица,

Над бессонным ложем вьетесь,

Вам не спится лет уж триста,

Мне шесть лет не спится тоже.

Было смешно и хорошо. Но потом я взглянула на свои руки и заплакала. На них была кровь. Она капала на роскошный ковер, который матушка заказала по эксклюзивному каталогу. Когда встряхнула кистью, и яркие капли бисером рассыпались по комнате. Я завизжала и бросилась в ванную. Вода омыла пальцы и ало-прозрачной струей исчезла в круглом отверстии слива. Неужели я сошла с ума? Неужели каждый убийца рано или поздно сходит с ума?

Этот вопрос чуть позже я задала на форуме. Откликнулась вся наша команда. Белоснежка, как и следовало ожидать, поздравила меня с отъехавшей крышей и выразила надежду, что та не скоро вернется на место, если вообще когда-нибудь вернется. Zarazocka посмеялась: и ты туда же, как не стыдно заниматься плагиатом? Леди Макбет тебе этого не простит, Мессалина. Не простит. Не простит. Не простит.

Капитан Блэк посоветовал пить успокоительное пополам со слабительным: когда болен желудок, разум мгновенно выздоравливает. Об этом еще Парацельс говорил. Он что, видел Парацельса?

Бэрримор пообещал найти знакомого психиатра, мозгоправа. Всего несколько уколов, и я стану, как все. Но я не хочу быть, как все! Я просто не хочу видеть кровь на своих руках!!!

Lukky дал ссылку на забавный аутотренинг: "Я самое обворожительное существо". Может, ему и помогает, но у меня слова вызывают оскомину. Хочется забиться зверем в свою берлогу и выть от тоски.

Игрок посоветовал забыться в чьих-нибудь объятиях. И предложил в этом качестве себя. Мой милый, любимый, единственный. Тьфу! Как иногда пошло звучат словесные штампы.

Мурка… это существо высказалось на удивление резко и нецензурно, чем мгновенно вызвало негативную реакцию администратора. Странно… Раньше Мурка не позволяла (не позволял?) себе такой гневной отповеди. Его послушаешь, по мне тюрьма плачет. А по нему? Кто без греха, пусть первый бросит камень. Ой! Больно же! Как много вокруг безгрешных и праведных…

А Джокер… Вот оно, мое спасение! Он единственный, кто знает, что мне нужно. В который раз он пришел на помощь и помог. Я мою руки (опять кровь!) и шепчу его письмо, выученное наизусть:

"Мессалина! Откуда такие мысли? Убийство есть великое развлечение, от которого нужно получать удовольствие. Забудь сомнения и отдайся новым ощущениям. Пусть для других они аномальны, но для тебя они в порядке вещей. Скоро ты постигнешь главную науку жизни — науку умирать. И только в твоих силах сделать ее искусством. Ты должна постичь его в совершенстве. Это твое предназначение.

Знаешь, что говорили японцы? "Каким бы ни был человек, богатым или бедным, молодым или старым, высокого положения или низкого, мы знаем о нем лишь то, что рано или поздно он умрет. Все мы знаем, что умрем, но продолжаем цепляться за соломинку. Мы знаем, что наши дни сочтены, но думаем, что другие умрут раньше нас, а мы уйдем последними. Смерть нам кажется чем-то отдаленным.

Разве это правильное суждение? Оно бессмысленно и напоминает шутку во сне. Нехорошо рассуждать таким образом и оставаться небрежительным. Поскольку смерть всегда рядом. Нужно прилагать усилия и действовать без промедления". Понимаешь? Нельзя! Ты должна принимать жизнь такой, какая она есть, но к смерти нужно относится со всей набожностью, на которую ты способна. Смерть — священна. Ты же ее пастырь. В твоих силах приблизить финал, сделав его ярким и красивым. Подумай, как бы ты сама хотела умереть, и подари такую смерть другому. Не пугайся призраков — они призваны смутить твой разум и волю. Подчиняйся лишь мне и смерти. И тогда ты познаешь истинное блаженство.

Кстати, ты знаешь, что из всех, кто с тобой сейчас общался, лишь один не является убийцей. Пока что. Ты думаешь, что это я? Как знать, Мессалина, как знать".

Когда ты знаешь, что и другие запятнаны кровью, становится легче. Интересно, они моют руки с мылом или же протирают их спиртом. Знаете, иногда кровь так плохо отмывается!