Глава 7

— Вы что?! Очумели?!!

Я вздрогнул от неожиданности.

Прокричали где-то совсем рядом. Голос, похоже, разбудил всех в полутёмном помещении. Старухи испуганно перекрестились и смотрели в мою сторону… Нет, не на меня. Чуть в бок… Спавшие на разбитых сидушках дети вскочили, торопливо прислонились к спинкам, сверкая в темноте белками маленьких любопытных глаз. За ними на втором ряде сидушек поднялась мать, посмотреть что случилось. Потрёпанные, в грязи и саже волосы скомкались у неё набок. Многие лежавшие рядом тоже повернули голову в мою сторону. Я увидел, как на их перепачканных пылью лицах, в глазах, загорались еле заметными огоньками переполняющий ужас и страх.

Мне стало не по себе. Не хотелось верить, что это пришли за мной…

Нервный свет фонарей метался где-то рядом, ослепляя лежавших людей напротив меня. Мне тоже досталось яркой вспышкой мощного фонаря, как попытался глянуть боком, что происходит. Я прикрыл ослеплённый глаз, пытаясь рассмотреть обстановку вторым.

'Прямо как Альман!' — вспомнил я… и затаился.

Голос за спиной чуть потише прокричал:

— Я не пойду с Вами!

— Пойдёшь! — отозвался другой голос, более молодой, но суровый. — Ещё как пойдёшь…

Послышалось, как кого-то схватили, резко отдёрнув за руки от щитка, и грубо поволокли за собой. Тот, сопротивляясь, кричал что-то не членораздельное, а потом замычал. Ему прикрыли рот. Яростно скрипели об пол кирзовые сапоги. Осыпанная штукатурка и камушки, разбросанные везде по полу вокзала, от отчаянных ударов ногами человека, которого волокли по грязному полу, начали бренчать по углам и металлическим прутьям, листам, которые кучками лежали возле плинтусов.

Голоса и звуки затихали. По отдалённому скрипу можно было определить, что человека уже тащили где-то далеко за пределами зала ожидания. И скорей всего уже выводят на улицу… Что его ждёт там? на улице? — Мне не хотелось об этом думать. И… было жутко страшновато повернуть голову и посмотреть в ту сторону. Страшно за себя…

Я перевёл дух: 'Это не за мной… А может… просто повезло? Не заметили?.. Но то, что это были военные, сомнений не было. Кто бы ещё отважился, вот так взять, силой вырвать человека из убежища и тащить его, как свинью на убой?.. Что же его ждёт? — подумал я. — Нет, нет. Прочь такие мысли!'

По углам помещения на самодельных подставках горели свечки, тускло освещая мрачный зал небольшого вокзала. Свет от них был примерно такой же, как от луны отблеск… Но этого хватало чтобы рассмотреть присутствующих, которые томительно ждали рассвета. В помещении было человек 60, если не больше. Помещение вроде бы и не маленькое, но с трудом умещает в себе всех обитателей. В центре несколькими кривыми рядами стоят разломанные сидушки. Свободных мест на сидушках нет. Почти у всех полупластмассовых-полуметаллических сидений зала ожидания не было боковушек для рук. Их с корнем выдрали. Они мешали прилечь людям. У некоторых сидушек не было спинки. Отломанные вместе с боковушками они аккуратной кучкой были сложены в углах. На сиденьях кучно лежали люди, зябло укрываясь от ночного холода куртками и плащами. Остальные же, их было гораздо больше, лежали прямо на полу. Кто-то раздобыл пальто или даже одеяло и прилёг на нёго. Кому-то приходилось лежать на осыпанной крошками и битым стеклом холодной керамике, подложив под себя пачки газет или деревянную доску.

Соседи, лежавшие рядом, суетливо отвернулись и старались не шевелиться. Старухи, которые сидели скрестив руки, по правую сторону от меня, что-то пробормотали. Из их слов я только уловил: 'Батюшки, утащили несчастного, вояки… Пытать будут… допрашивать… или спишут как врага сразу же'…

Женщина пригрозила детям не смотреть в ту точку, куда уволокли беднягу. Те недовольно, но покорно-боязливо отвернулись на противоположный бок и затихли.

Я полулежал, опершись спиной на ржавый щиток киоска, стоявшего торцом к проходу. Подо мной были расстелен рваный ватник вперемешку с тёмно-влажным хламьём, являющимся когда-то спальным набором. Бок моей 'постели' промочился от лужи ранее прошедшего дождя. Было неудобно. Но я и не торопился заснуть… Я мог дождаться рассвета в полудрёме.

За разбитыми окнами отдалённо грохотали залпы мощных орудий. Высоко в небе свистели пули, не громко, но пугающе, зловеще. Их светлые трассирующие следы можно было отчётливо видеть в раскалённом от буро-красного свечения небе…

Было страшно всем. Тревога о бомбардировке с воздуха могла быть объявлена в любую минуту. Да и кто мог дать гарантию, что не залетит в город шальной вражеский снаряд и не упадёт прямо на вокзал, похоронив под своими сводами сотни людей… вместе со мной…

Воспоминания казались привидевшимся сном. Я даже вспомнил, что позволил себе на секунду заснуть… И чуть было не погрузился в глубокую дрёму. Только крик несчастного меня вернул к реальности.

'Нет, нельзя спать! Вдруг патруль… Обыщут меня… Поведут… Нет. Поволокут!' — страх затаился в моих мыслях, будоража внутренности. По ногам пробежалась неприятная долгоиграющая дрожь.

'Холод, наверное… — подумал я, но погодя признался: — Нет. Боюсь… Как трус боюсь, что не переживу этой ночи… Страшно мне, вот что'.

Воспоминания о первом дне, когда я попал на Битурт, вернулись ко мне. Всё это время, когда я был в полудрёме, я вспоминал тот день… Вспомнил я и ту Дверь… Всё вспомнил, почти все мелочи. Всё хорошо помню. Потому что изменило мою жизнь… скучную, обыденную, никчёмную мою жизнь… Раз и навсегда!

'А было ли это всё? — я задал вдруг себе спорный вопрос. — Было ли это наяву, или мне всё приснилось?.. только что? Могло ли быть реальным?'

Я медленно огляделся… 'А как же! Ведь я здесь… В будущем… Не в лучшем его варианте. Но я здесь, а это значит, что я был и на Битурте, и в прекрасном городе Урвальде, который рай по сравнению с этим страшным местом!.. И рай был всего в двух шагах от меня…' — мне захотелось плакать. Но слёзы почему-то не текли. По телу пробежалась очередная дрожь… То был точно страх…

Камтик в моём ухе передал информацию, что записал последние воспоминания, которые мне грезились в полудрёме.

'Это хорошо, — подумал я. — Тёплые воспоминания… Не надо думать о конце. Не надо думать, что скоро… всего этого не станет… Что, может быть, с рассветными лучами в город войдут натовцы и начнётся битва, последняя битва за выживание. Битва не на жизнь — на смерть… Но скорей всего, меня расстреляют раньше, свои же, кто предал, кто посчитал предательство — залогом спасения. Ведь, если ты не с ними… ты должен умереть!.. Должен умереть… — повторил я про себя последнюю фразу. — Должен. Обязан. Каково это?.. выбирать между смертью и предательством?.. Что лучше? Смерть?… Виктор мне говорил, что Смерть бывает долгожданной, особенно когда живёшь больше трёх веков. Жизнь за это время сама надоедает… Неужели за три века жизнь может надоесть?… Нет!.. Мне всего лишь 28 и я хочу… хочу жить!.. И буду бороться за право жить!.. Я возьму в руки оружие, а повезёт — и пулемёт крепко схвачу — буду крушить полчища врагов и их машины смерти, дробящие кости людей под своей тяжестью и перемалывающие судьбы миллионов! Был бы пулемёт, конечно… Ни за что! Я не пойду на их сторону! И не встану против своих же людей… родных, русских. Я не буду прятаться под плитами разрушенных домов, как жалкая скулящая крыса! Я буду сопротивляться до последнего. Не сдамся живым! Пусть моё тело изрешетят пули их оружий… Пусть… Но я не сдамся… Потому что у меня нет другого выхода…'

Это меня мгновенно расстроило — дикой болью пронзило в голове, да и в руке отразилось. Мне хотелось выть от гнева. Потому что выхода действительно не было… Не было той Двери…