"Рассвет над Москвой" - читать интересную книгу автора (Суров Анатолий Алексеевич)
Картина вторая НА ФАБРИКЕ
Молодой сквер на фабричном дворе. Вокруг большой клумбы несколько свежевыкрашенных скамеек. На заднем плане фабричные ворота. Над ними на решётке золотые буквы в обратном порядке: «Текстильная фабрика «Москвичка». Рядом с воротами проходная будка. Справа стена фабричного корпуса и вход в него. На стене плакаты, лозунги, огромный транспарант: «Дадим в июле 130 процентов плана!» Через проходную будку входят Агриппина Семёновна и Саня. Вахтер, старичок в потёртой кожаной куртке, распахивает перед ними дверь. В руках у Агриппины Семёновны судок с завтраком. Такая уж традиция в семье Солнцевых: много лет бабушка носит на фабрику дочке обед своего приготовления.
Вахтер. С почётом Агриппина Семёновна! Барышня с вами?
Агриппина Семёновна. Да ты вглядись. Петрович! Внучка. Иль не похожа? (Говорит просто, тихо, но в голосе её звучат торжественные нотки.) Ну, Саня, вот она, фабрика наша. Мать твоя немало сил тут оставила. И я за этими воротами годков пятьдесят пять отбарабанила. С двенадцати, считай, лет… И моя матушка здесь жизнь прожила… Ты на могиле-то её была? Что написано на плите надмогильной, помнишь?
Саня молчит.
«Здесь покоится святая великомученица ткачиха Евдокия Горкина, умершая смертью голодной собаки». (Молчит. Ей трудно говорить: слёзы подкатили к горлу.)
Молчит и Саня.
Так-то, внучка. Отец мой такую надпись для покойницы сочинил. Сам-то он в Сибири, на Акатуе, дни свои кончил… А мой супруг — твой дедушка — за этими самыми воротами голову сложил. Баррикада тут была в пятом году. Капу в то утро как раз крестить собрались, а поп-то заместо крестин отца отпевал… (Пауза.) Ты хозяйкой сюда иди! Наша фабрика! Кровью, рабочей кровью за неё заплачено.
Саня. Когда б не день сейчас был, а ночь, никто бы не видел меня, я бы на колени перед воротами этими встала.
Агриппина Семёновна (поцеловала внучку в лоб, будто благословила; и, желая подавить волнение, говорит нарочито деловым тоном.) В печатный цех, значит? А может, в ткачихи хочешь, по моей специальности? Нет, тебе лучше в раклистки идти. Ты рисунок любишь, понимаешь. Попрошу Гермоген Петровича. Ста-арый мастер, почти что одногодок мой. Первый знаток печатного дела. И мастерству тебя и жить научит.
Двенадцатичасовый гудок. Из цеха и через проходную идут люди, одни на улицу, другие на фабрику. Все они, пожилые и молодые, почтительно кланяются Агриппине Семёновне. Саня с удовольствием наблюдает бабушкину популярность.
Саня. А это кто?.. А это?..
Агриппина Семеновна. Мастер Бессонов. С третьего года на фабрике. Самый старый партеец. Ткачиха Логвинова, Дарья Тимофеевна, — добрая мастерица. Афанасьева, Мелетина Васильевна, — ватерщица так себе.
К ним подходит Дарья Тимофеевна, пожилая женщина с выражением лица строгим и проницательным, как у учительницы. Присела рядом с Агриппиной Семёновной на скамейке.
(Логвиновой.) Давно ты, Дарья Тимофеевна, не заглядывала в мою каморку. В семье-то у тебя что? Говорят, дочь Нинка замуж идёт? Жених-то кто?
Дарья Тимофеевна. О женихе и хочу потолковать с тобой, тётя Груня. Михеева, завскладом, знаешь?
Агриппина Семёновна. Как же! Из себя видный, ладный.
Дарья Тимофеевна. Не курит.
Агриппина Семёновна. Да вот пьёт зато. Мать его жаловалась. А Нинка — комсомольский секретарь. Не годится ей за мужа краснеть. Пить бросит — разговор другой. Ты их приведи ко мне, голубчиков.
Дарья Тимофеевна. А если постесняются, побоятся тебя?
Агриппина Семёновна. Что я, баба-яга? Страшная очень? Да я их в ЗАГС провожу и самобрейку жениху подарю, пусть только человеком будет.
Дарья Тимофеевна. А знаешь ты, тётя Груня, о чём между нашими-то разговор идёт?
Агриппина Семёновна. О чём же?
Дарья Тимофеевна. А вот как выборы будут — депутатом тебя. Самая прирождённая ты депутатка!
С улицы входит Значковский, жизнерадостный мужчина неопределённого возраста. Он в светлом спортивном костюме, старательно выбрит. Глаза его имеют способность смотреть на всех окружающих и даже на неодушевлённые предметы одинаково ласково, улыбчиво, влюблено.
Агриппина Семёновна. Не поздно ли на службу идёшь, главный инженер? Не выспался, бедный.
Значковский. У меня правило: с утра два часа на яхте. А уж тогда, знаете ли, до петухов! Время ненормированное.
Агриппина Семёновна. Знаю я твои яхты! Барышни покою не дают.
Значковский (весело смеётся, не возражая против таких подозрений). К вам, говорят, всё женское население района ходит. Наболтают что угодно про одинокого мужчину. Эх, и тяжела ты, мужская доля! (Кивнув на судок.) А вы, как всегда, с судочком. Не доверяете нашей кухне?
Агриппина Семёновна. Может, оно и смешно, да так уж у нас повелось. Для матери дочь — всегда ребёнок. Сама её и кормлю.
Значковский. Не сидится вам без дела, Агриппина Семёновна, оттого и нашли заботу. (Сане.) Хотя вы и не назвали себя, но держу пари: вы юная Солнцева! И всё уже знаю. Хотите стартовать в жизнь с производства? Умно. Вы родились в знатной семье. Не забывайте об этом, цените. От всего сердца желаю успеха. (Раскланявшись, уходит в цех.)
В стороне, у входа в цех, загрохотали ящики и бочки. Там появился Михеев, молодцеватый парень в военном кителе, с которого недавно сняты погоны.
Агриппина Семёновна (не по возрасту резким, энергичным тоном). Михеев!.. Каждый день тебе толкую. Доколе безобразие продолжаться будет? Развёл грязь на фабрике.
Михеев (козыряя). Фабрика не лазарет, я не аптекарь.
Агриппина Семёновна. Убери, говорю, ящики. Не грязни пряжу.
Михеев. Как рабочий придёт, мигом уберёт.
Агриппина Семёновна. Сам приберёшь. Или мне подсобить? Я подсоблю, пожалуй!
Михеев (козыряет). Есть самому прибрать!
Агриппина Семёновна. Проследи-ка, милок, за разгрузкой машин. Банки с техническими маслами, как мячики, кидают. Банка лопнет — масло разбрызгается. Капля на нитку попадёт — брак. Ты и есть аптекарь — белый халат наденешь.
Из цеха выходит Анюта Богданова, рослая женщина лет тридцати. У неё пышные, непокорные волосы с рыжеватым отливом, и сама она неспокойная, порывистая, шумная.
Агриппина, Семёновна. Анюта! А Гермоген Петрович-то где? Ждём его не дождёмся. Или в цех пойти?
Анюта. Идёт ваш Гермоген Петрович.
Входит Гермоген Петрович, старичок с тщательно подстриженной светлой бородкой, одетый в строгую, аккуратно отутюженную, наглухо застёгнутую «тройку».
Агриппина Семёновна (положив руку на плечо Сане, вместе с ней поднимается, идёт навстречу старому мастеру). К тебе мы, Гермоген Петрович! Ученицу привела. Возьмёшь?
Гермоген Петрович (поглядев Сане в глаза). С охотой, Агриппина Семёновна. (Сане.) Добро пожаловать! (Агриппине Семёновне.) К Анюте её, как думаете?
Агриппина Семёновна. Разумеется, к ней.
Гермоген Петрович. Угадал. (Анюте.) Под твоё крыло, умница-разумница!
Агриппина Семёновна. Ну, в добрый час, Саня! (Заглянула в судок.) Застыл директорский завтрак. Поднимусь к ней.
Гермоген Петрович. И мне к Иван Ивановичу.
Гермоген Петрович и Агриппина Семёновна выходят.
Анюта (сухо.) Чего хочешь от меня, девушка?
Саня (смущена, говорит с неожиданной для самой себя неловкостью). Хочу научиться стахановской работе. Вы мне свой опыт передайте, Анюта, а я уж…
Анюта (смеётся.) Опыт? Какой такой опыт?.. А-а-а… Опыт! Вмиг передам. (Иронически назидательно.) Приходить за двадцать минут до смены, проверить, что и как, что к чему. Такой, что ли, опыт?
Саня (обиженная насмешливым тоном.) Хотя бы и такой… Что смешного?
Анюта. Так я уж всё сказала. И главный инженер то же твердит. (Искоса поглядела на Саню, взвесила, стоит ли говорить с ней серьёзно. Что-то расположило её к девушке. Заговорила другим, дружелюбным тоном.) Да ведь скучно мне от таких разговоров! Ну, дам я 200 процентов, а что на них нарисовано, на процентах? Кого обрадую работой своей? Ты присмотрись, какие рисунки печатаем, что народу даём? Носить нашу ткань — тоска. А выделывать?
Саня. Я понимаю вас, честное слово, понимаю.
Анюта. А понимаешь — так учись. Завтра и начнём.
Из фабричного корпуса выходит Курепин.
Курепин. Здравствуй, Саня. Гермоген Петрович мне всё сказал. Рад за тебя… Посидим.
Подходят к клумбе, на которой растут маки и жасмин. Садятся.
Саня (глубоко погрузив руки в кусты жасмина). Смотрите, как дорожки засыпало. Жасминный снег…
Курепин. Круглый год дышать бы ароматом этим… Решила в печатный?
Саня. В печатный, к рисункам поближе.
Курепин. Покамест чужие печатать будешь. И, между нами говоря, серенькие. Квадратики, треугольнички разные. И откуда только берут их? Из учебника геометрии, что ли?
Саня. Есть же на фабрике художники?
Курепин. Рисовальщики есть — художника нет. Художник, Саня, — это ведь такая сила! (Смотрит на цветы.) Помню, как-то раз прятались мы в воронке от бомбы. Земля почернела от артиллерийской работы. Ни травинки, ни стебелька. Вдруг, замечаю, степной мак, алый, стройный, растёт под огнём, цветёт, хоть бы что ему! Вижу, разведчики наши в маскировочных халатах тоже на цветок загляделись. И, знаешь ли, улыбаются! Ну, думаю, значит, не очерствела у народа душа, раз солдаты даже под огнём цветами любуются. Это в четвёртый год войны! Захотелось мне тогда, чтобы большой художник, истинный изобразил такую картину: артобстрел, разведчики, алый цветок…
Саня. Так вот откуда здесь маки! Сами посадили их?
Курепин. Сам. И когда гляжу на них, вспоминаю обгорелую землю… улыбку твоего отца… гром наступления.
За воротами гудок автомобиля. Через проходную входит Башлыков, ширококостный, массивный. Лицо его выражает утомление. Смотрит рассеянно, говорит тихи, по-волжски окая. Навстречу ему спешит Капитолина Андреевна. Обменялись рукопожатием.
Капитолина Андреевна. Что, сразу в печатный пройдём? Или в другие цеха прежде?
Башлыков. Да погоди ты, директорша. Устал я, говорю.
Капитолина Андреевна. Идёмте в печатный, там и отдохнёте.
Башлыков. Да погоди ты, говорю! Посидим на природе. Тут у вас, эвон, рай-то какой! Цветочки. Аромат… Жасминчик, что ли, это?
Капитолина Андреевна. Жасмин.
Башлыков (удобно усаживаясь на скамейке; утомлённо кивнув Курепину, достаёт из кармана многократно сложенный большой носовой платок, медленно разворачивает его, утирает пот с крутого лба, потом расстилает его на коленях и снова складывает — вдвое, вчетверо, до тех пор, пока платок уже больше не складывается.) Трудно тебе, Капитолина Андреевна?
Капитолина Андреевна. Трудновато.
Башлыков. И мне трудно. И министру трудно. Всем трудно, товарищ Солнцева. Что поделаешь? Ничего не поделаешь!
Капитолина Андреевна. Конфликт на фабрике, товарищ Башлыков!
Башлыков. Такое спокойное производство — и вдруг конфликт. Разберёмся, во всём разберёмся. (Кивнув в сторону Курепина, добродушно.) Уж не парторг ли подкалывает? (Лениво хохотнул.) Хо-хо-хо!..
Капитолина Андреевна. Иван Иванович решил, что его дело — поучать да наставлять. А текстиль слабо знает. Верно ведь, Иван Иванович, при людях скажи.
Курепин. Верно. Однако учусь. И у вас учусь, Капитолина Андреевна. Своё дело знаете — спору нет.
Башлыков (утомлённым голосом). Учимся. Все учимся. (Пауза.) А с тобой, дорогой товарищ Курепин, будет бо-о-льшой разговор. И, может быть, не особо приятный.
Тем временем на скамейке, у клумбы усаживаются Дарья Тимофеевна, Анюта Богданова, Нина Логвинова, Гермоген Петрович и другие. Нина — стройная девушка с длинными косами.
Курепин. Хорошо, что приехали, товарищ Башлыков. У нас вечером актив собирается.
Башлыков. А по какому признаку актив себе подбираешь?
Курепин. В первую очередь тех, кто не терпит консерватизма, бюрократов (посмотрел в упор на Башлыкова, и после паузы) …любит свою фабрику…
Башлыков (полушутя-полусерьёзно.) А работать твой актив любит? Шучу, конечно. В министерстве считают, что ваши дела…
Анюта (прерывая.) А я вам без министерства скажу, каковы дела наши. Лежат ткани в магазинах на полках. Сама своими глазами видала.
Нина. Да вот письмо почитайте. (Достаёт из кармана распечатанный конверт.) Комсомольцам нашим адресовано.
Анюта. Что за письмо?
Капитолина Андреевна (просматривает письмо). Хо! Да кто пишет-то? С Большой Калужской. Почётные домохозяйки! Для них Щербаковский комбинат шелка вырабатывает. Не о них забота. У каждой фабрики свои задачи. Мы делаем простые вещи. А многоцветные с других фабрик спросят. И министерство согласилось со мной.
Дарья Петровна. А мы-то кто? Безрукие, что ли? Самолюбие есть у нас?
Анюта. У машины не два, не три валика. На что государство лучшую технику нам даёт? Я на своей машине могу в десять красок печатать. Как луг весной, ткань зацветёт.
Капитолина Андреевна. И простое дело мастерства требует. Один завод роскошные «зисы» выпускает, другой — тракторы. Что почётнее — вот вопрос. «Зисы» по асфальту пойдут, тракторы чёрную землицу подымут. Скромность нужна, Анюта. Что если всем на «зисы» захочется?
Саня, сидящая одна в сторонке, на дальней скамейке, внимательно слушает.
Анюта (встала, горячо). Как хотите обо мне судите, а я всё скажу!.. Помню последний день войны. Как объявили по радио, что мир настал, вынула я из шкафа кусок лучшей материи, старой моей выработки, довоенной, и расплакалась. Ей богу, дура такая, от радости разревелась! Вот, думала, вещи теперь какие делать будем! Потрудились наши бабы ввойну, а мы теперь им праздник устроим! Пусть разоденутся, как королевы, — заслужили! Технику какую нам страна дала! А директору нашему всё бы бельё приютского образца выпускать!
Долгая пауза.
Башлыков. Н-да-а!.. (Встал. Видимо, слишком шумный разговор утомил его. Отходит в сторонку, к Сане.) И вы, барышня, интересуетесь?
Саня. Интересуюсь. Разве нельзя?
Башлыков. Нет, отчего же! Набирайтесь ума-разума. (Ходит вокруг клумбы, нюхает цветы. Подходит к Курепину. Вполголоса.) Ты их нарочно, что ли, собрал?
Курепин. У нас беседа произвольная.
Капитолина Андреевна. Чтобы всю технологию изменить, миллионы нужны. Откуда их взять?
Дарья Тимофеевна (нетерпеливо). А штрафы за плохую продукцию сколько фабрике стоят?
Капитолина Андреевна. Ты, Дарья, мои штрафы не считай. На то Госконтроль есть. Дальше. С рабочей силой туговато…
Дарья Тимофеевна. Извиняюсь, ещё раз перебью. Стахановские бригады могут хоть сейчас по нескольку работниц высвободить.
Капитолина Андреевна. Бригады разные бывают. В одной мастерицы — золотые руки, в другой — молодо-зелено. Мы на среднюю работницу равняемся. Ты, Дарья, за свою бригаду отвечаешь, а я — за всю фабрику. Одно дело — рекорд бригады, другое — труд громадного коллектива! Поймите, товарищи, разницу!
Нина. Мы идём вперёд массами, а не одиночками.
Капитолина Андреевна. Верно, товарищ комсорг! Но социализм не означает уравниловку. То, что может сделать Богданова, тысячам рабочих ещё не под силу. Не о своём покое тревожусь. Его у меня нет и не будет. Для меня фабрика — жизнь моя. Нет у меня других тревог. Я среди вас выросла, меня все знают, и я всех знаю… Да что я свои интересы защищаю, в самом-то деле?
Башлыков. Позвольте мне словечко сказать. Тут товарищи обрушились на директора. Мы, конечно, уважаем, ценим критику (пауза)… а также и самокритику. Однако (значительная пауза)… зачем же сводить весь разговор к директору? (Громко, глядя на Курепина.) Зачем? А? Эта произвольная беседа получилась больно уж произвольной. Что-то, братцы, вы все на директора навалились? И мне в нашей продукции кое-что не нравится. Что поделаешь? Ничего не поделаешь. Конечно, во всех обвинениях разберёмся, изучим ваши возможности. Но скажу: меня удивляет односторонняя позиция некоторых товарищей. Продукцию планируют государственные органы — забывать о том не надо. Но рабочую инициативу всегда поддержим. Однако, как говорится, с вышки виднее.
Гудок оповестил об окончании перерыва. Все собравшиеся быстро расходятся. В сквере остаются Курепин, Башлыков, Капитолина Андреевна и Саня, попрежнему сидящая в отдалении.
Башлыков (Курепину). Нет, не по душе мне ваша произвольная беседа. (Капитолине Андреевне.) Тут явно кто-то кого-то кому-то противопоставляет. (Курепину, жёстко.) А вообще дело, скорее всего, похоже на беспринципную склоку.
Курепин. Склока?
Башлыков. А ты не серчай, батюшка! (Капитолине Андреевне.) Ну, пойдём по цехам. (Похлопав по плечу Курепина.) И ты, мудрец, с нами.
Втроём уходят в цех.
Саня. Мама!
Капитолина Андреевна (задержалась, вернулась к Сане.) Что тебе?
Входит Агриппина Семёновна.
Саня. Я решила в печатный. К Анюте Богдановой.
Капитолина Андреевна. Вот, вот, выбирай подружку по нраву.
Агриппина Семёновна (усмехнувшись). Нрав кроткий… Яблочко от яблоньки!
Они стоят друг против друга — трое Солнцевых, — взбудораженные, воинственные, такие, кажется, разные и всё же удивительно похожие одна на другую, — бабушка, дочь, внучка. Резко повернувшись, Капитолина Андреевна уходит в цех.
Агриппина Семёновна. Ишь, вскипела! Да, мы, Солнцевы, все кипучие. Пойдём, Саня. (Вахтёру.) До завтра, Петрович!
Козырнув Солнцевым, вахтёр широко распахнул дверцу проходной. Агриппина Семёновна и Саня выходят за фабричные ворота.