"Недремлющий глаз бога Ра" - читать интересную книгу автора (Шаповалов Константин)Глава двенадцатаяЯ отсутствовал минут пять, но Веник рассердился так, будто меня не было целый месяц. — Что за манера — исчезать неведомо куда? — строго спросил он, когда я вернулся. — А вдруг это настоящее чувство? Вдруг это больше чем увлечение? — Ой-ой-ой!!! Держите меня — сейчас со мной произойдет внезапное падение — маркиз театрально огляделся, как бы выбирая, куда лучше грохнуться. — Просто тебе завидно, вот ты и падаешь. — Как же! Видали мы эту наскальную живопись: "Ашшурбанипал, царь царей, предводитель ассирийцев, принимает неотложные демографические меры". — Ну и что? Зато девчонка от меня без ума! — Да ей же приказали! Помнишь, что Президент сказал про романсы? Не просто ведь ляпнул… — Вначале приказали, а потом сама. Ты бы видел, как она вцепилась в меня, когда мы вышли в коридор! Еле-еле оторвал от штанов. — Ой-ой-ой, щас я опять буду падать. Лучше проверь — не унесла ли чего из штанов, пока отрывал. На память о вспыхнувшей страсти. — За то какая женщина! Дама пик! Ты, небось, таких только по телевизору видел? — Ноги у нее худые. В лодыжках. Хотя, это на мой вкус, а ты можешь оставаться при своем мнении, — он надулся как вирус гриппа, под микроскопом похожий на шарообразную морскую мину, и отвалил. — Правильно, Зяблик! — с чувством глубокого удовлетворения констатировал голос. — По большому нас хотел отправить, деятель! Мне стало жаль маркиза: — Постой, я забыл сказать, что вечером тебя будет ждать подружка Лисы. Она видела тебя в кают-компании — ты произвел на нее большое впечатление. Хотя, ей скорее всего приказали. Веник застыл на полдороги. — Какая подружка? — Ну, на мой вкус она не очень: ноги в лодыжках худые, грудь впалая, морда — как у чеченской революции. Зато темпераментная и хочет только тебя. Пойдешь? — Что я — Джеймс Бонд? Сам иди! — он поплелся к креслу. — Видал? Ещё перебирает, — хмыкнул голос. — Нет бы на гинеколога выучиться — смотрел бы и смотрел себе… — Лети ты, дятел…, - я взял со стола остро заточенный карандаш, блок разноцветных листов для заметок и перебазировался к маркизу. — Не мешайте работать! — сердито сказал Веник, когда я уселся на круглую платформу. — Так у меня вопрос как раз по работе! Помнишь структурную формулу Клистирного-Трубникова? Липский приоткрыл рот и уставился на меня, как будто я был редким морским животным. — Ну, в той части, где учитывается эффект Попеску? Это у нас игра такая была — дурацкие фамилии выдумывать. На лекциях по марксистско-ленинской философии мы всех материалистов называли молдавскими фамилиями, а идеалистов — грузинскими или армянскими. Обыгрывая одно более-менее неприличное слово. — А, ты про гистограмму Анальникова?! — сообразил наконец исследователь. — И что тебя смутило? Свободный радикал выпадает? — Вот смотри! — я принялся писать, но тонкий грифельный след почти не различался на зеленой бумаге. — Подожди, дай-ка сперва папе, — он отобрал карандаш, оторвал зеленый лист и пьяными в стельку буквами нацарапал на следующем, лимонном, фатальное слово «Хунхуза». — Нет, коэффициент искривления ты притянул за уши! — убежденно сказал я, забирая карандаш. — Вот здесь, здесь и здесь должны стоять интегралы Жлобина-Засранского. Веник старательно изобразил удивление, а я, ломая грифель, быстро написал: "Найди что-нибудь из первой группы, к чему у них нет иммунитета. И вакцину. Сами привьемся…" — Не вариант! Правая часть не равна левой. — поразмыслив, возразил маркиз. На листе появилось: "Слишком большой инкубационный период. Пока подействует — догадаются". Пришлось дописать: "Корабль идет в тропики! Возьмем спасательный плот и уплывем". — Взгляни-ка, — я вернул ему блок, — если заменить матрицу «дупа-один» на матрицу «дупа-два», то потом их можно попытаться вынести за скобки и сохранить. Эти две веселых дупы. — В принципе согласен, но прежде надо решить еще одно уравнение, — Липский оторвал исписанный лист и разорвал на мелкие клочки. — Уравнение с неизвестными корнями. Понял? Понял, как не понять — он разведчиком себя вообразил. Чтобы мы тут всё хорошенько выяснили, прежде чем смываться. Мне самому было бы интересно узнать про тамплиеров и генетическую память, но оспа… — если бы не оспа! Оспа это очень нехорошо, гораздо хуже Аттилы. — Штэ? Ви иметь особий мнений? — для конспирации маркиз перешел на иностранный язык. — Я, я! Наш уличный палуба ходи, кислород вдыхай, — хотелось сразу же удостовериться, что в случае чего мы сможем стащить спасательную шлюпку или плот. — Оки-доки! Моя часовой снимайт! — согласился Липский. Выходим в предбанник, а Лариски ни только не смылись с поста, но ещё и Хунхузу для компании пригласили. Сидят втроем, воинственные как неизвестно кто, и взирают на мир отсутствующими взглядами. Прошли контрольную следовую полосу — не реагируют. — Медитация, что ли? — для проверки маркиз помахал перед их лицами рукой. — При медитации смотрят на свой пупок, а эти — на твой, — возразил я. — Ах, вот так, да? Ладно, щас я, пожалуй, уволю всех без выходного пособия, — Липский повернулся и, подделав противный президентский фальцет, заорал: — You are free, piece of shit!!! Получилось убедительно: Лариски вскочили как ошпаренные и недоуменно закрутили головами. Только Хунхуза осталась сидеть, хотя я заметил, что она тоже вздрогнула. — Pardon! — извинился имитатор. — Пэмосэд, а ведь вы ввели меня в заблуждение: множественное число от “кусок дерьма” будет не “piece of shit”, а “pieces of shits”. Я потянул его за руку и вытащил в коридор: — Поздравляю с премьерой! Теперь все будут знать, какой ты у нас одаренный скворец. Веник сделал уксусную рожу и беспомощно развел руками: — Не корысти ради, а просто эту суку китайскую не перевариваю. Банзай! — Что банзай-то? Piece of shit, а не банзай. Мы свернули в боковой коридор, дошли до откидной скамеечки, где я еще недавно испытал сладость первого признания, и приказали компьютеру выпустить нас наружу. Железяка подчинилась, распахнув нам тугие объятия штормового ветра. Погодка, как и предупреждала Лиса, не благоприятствовала любви: море кипело и ходило ходуном, а багровый горизонт светился злорадной улыбкой наславшего потоп библейского Бога Яхве. Стараясь подставлять ветру спины и бока, мы добежали до пузатых спасательных шлюпок. Судя по виду, рассчитаны они были человек на двадцать; вдвоем с такой громадиной мы бы не управились. А плотиков под их грузными оранжевыми телами не оказалось. — Надо лезть наверх! — крикнул я, показав на вертикальную металлическую лестницу, ведущую на верхнюю палубу. — Псих ненормальный! — маркиз сделал жуткие глаза и покрутил пальцем у виска. — Вдруг там турбулентность? Бежим пить кофе! — Нет, надо решить окончательно! — я схватился за поручни и начал подниматься, но партнер поймал меня за штаны. — Тыковку простудишь. Бежим окончательно, а решим когда шторм утихнет! — он достал из кармана желтые бумажные клочки и демонстративно разжал кулак, — Вот так будет с каждым, кто окажется на моем пути. Если во время спора с тебя начали снимать брюки, лучше его прекратить; я спрыгнул, и мы побежали обратно. Хунхузы в предбаннике уже не было. — Жаловаться поползла, сколопендра, — презрительно сказал Веник, когда мы зашли в кабинет. — Сам виноват! Нечего было выпендриваться, — я включил кофеварку. — Так что я могу поделать, если талант. Не в землю же его зарывать, — он подобрал с пола бумажный кубик и вдруг ошалело спросил, — Ты отсюда бумагу брал? — Какую бумагу? Когда? — удивился я. Мне продемонстрировали верхний, синий как небо лист. — Ну, и зачем вы ейной мордой другому человеку в харю тычете? Ничего я не брал. Де Садур застонал: — Убить мало косоглазую тварь! — Да ты о чем?! — я не понял, что произошло, но уже почувствовал противный холодок в животе. — Об уравнении Засранского, о чем же еще! — Но ты же его выкинул, этот лист… — Смотри! — он развернул кубик ребром и провел ногтем по разноцветным корешкам. — Зеленый, желтый, красный, синий, зеленый, желтый, красный, синий. А у нас — синий. А уравнение было на желтом! — Может, заводской брак? Веник написал что-то на провинившемся листе, оторвал его от остальных и показал мне поверхность следующего — зеленого. Покрутив кубик под разными углами, я нашел там едва заметный, прерывистый след, оставленный неровными краями обломанного грифеля. — Так где, ты говорил, прячется спирт? |
||
|