"Гибель царей" - читать интересную книгу автора (Иггульден Конн)

ГЛАВА 5

Брут набрал полную грудь чистого горного воздуха и оглянулся на преследователей.

Внизу расстилалась Греция, склоны покрывали крошечные розовые цветы, и странно было сознавать, что в этом мире существуют смерть и кровная месть. Как и предполагал Рений, в отряде греков имелся по крайней мере один хороший следопыт, и последние пять дней погоня шла за двумя римлянами по пятам. Все попытки оторваться от преследователей оказались безуспешными.

Рений уселся на замшелый валун, выставил вперед культю и принялся растирать ее жиром. Эту процедуру он проделывал каждое утро. Всякий раз, наблюдая за ней, Брут испытывал чувство вины и вспоминал поединок на тренировочном дворе в поместье Юлия.

Он хорошо помнил удар, который угодил прямо по обрубку, и ему делалось больно, хотя прошло столько времени и ничего исправить было нельзя. Культя обросла плотной розовой мозолью, временами на ней появлялись трещины и потертости, которые необходимо было смазывать целебным снадобьем. Настоящее облегчение наступало, когда Рений имел возможность снять кожаный чехол, который надевал на культю, — тогда воздух имел свободный доступ к коже. Но старый гладиатор не выносил сочувствующих взглядов и спешил побыстрее спрятать от окружающих остатки искалеченной руки.

— Они подбираются все ближе, — произнес Брут.

Лишних слов не требовалось — с тех пор, как друзья заметили пятерых охотников, их мысли были заняты только ими.

Красоты солнечных склонов не привлекали земледельцев — почва здесь была бедная. Безлюдье нарушали только редкие фигурки охотников, медленно взбирающихся в горы. Брут понимал, что от конной погони им все равно не уйти, — как только они спустятся в долину, их настигнут и убьют. У обоих силы были на исходе — нынче утром друзья доели последние крошки сухого хлеба.

Брут обвел взглядом чахлую растительность, цеплявшуюся за камни. Может, здесь есть что-нибудь съедобное? Он слышал, что солдатам приходилось есть кузнечиков, но разве можно наловить их столько, чтобы насытиться? Без еды они пройдут еще один день, никак не больше. Воды в мехах осталось меньше половины. В поясе еще есть золотые монеты, но до ближайшего римского города надо идти более ста миль по равнинам Фессалии. Суждено ли им добраться туда? Перспективы совершенно безрадостные, если только Рений что-нибудь не придумает.

Гладиатор хранил молчание и был полностью занят уходом за культей. Брут наблюдал, как старик сорвал какие-то темные цветки и втирал их в кожу искалеченной руки. Он постоянно проверял разные растения на наличие целебных свойств, но обычно разочарованно фыркал и отбрасывал измятые листья здоровой рукой.

Спокойствие Рения начинало бесить Брута. Будь у них пара лошадей, не пришлось бы беспокоиться насчет погони. Рений никогда не сожалел о былых поступках и решениях, однако Брута выводила из себя мысль о том, что снова придется идти пешком, а ноги уже стерты.

— Как ты можешь спокойно сидеть, когда к нам подбираются преследователи? Несравненного Рения, убившего сотни соперников на аренах Рима, зарежут на макушке горы греческие оборванцы…

Рений посмотрел на приятеля, потом пожал плечами.

— На склоне у них нет никакого преимущества. Лошади здесь только помеха.

— Значит, остаемся здесь? — предположил Брут, очень надеясь, что у Рения созрел какой-то план.

— Они будут здесь через несколько часов. На твоем месте я бы сел в тенек и отдохнул. А если поточишь мой меч, это успокоит твои нервы.

Брут бросил на гладиатора сердитый взгляд, но все же взял его гладий и принялся водить клинком по поверхности удлиненного валуна.

— Не забывай, их пятеро, — произнес он немного погодя.

Рений как раз прилаживал чехол на культю и не обратил на эти слова внимания. Один конец ремешка он держал в зубах, второй ловко обматывал вокруг обрубка, упрятанного в кожаный футляр.

Покончив с делом, старый гладиатор неожиданно сказал:

— Восемьдесят девять.

— Что?.. — переспросил Брут.

— На аренах Рима я убил восемьдесят девять человек. Не сотни.

Плавным неуловимым движением он соскользнул с валуна и вдруг оказался на ногах. Старики так не двигаются. Рению потребовалось время, чтобы научиться сбалансированным движениям без левой руки, но он справился с этой задачей, как справлялся со всеми трудностями, которые подбрасывала ему жизнь.

Брут вспомнил, как Кабера положил свои ладони на посеревшую плоть Рения, надавливая гладиатору на грудь, как тело внезапно содрогнулось и завибрировало — жизнь возвращалась в него. Кабера тогда в немом ужасе отшатнулся, и они вместе увидели, как розовеет лицо старого гладиатора, словно даже смерть не могла с ним справиться. Боги спасли Рения; может, и он сам на вершине горы в Греции спасет другого римлянина, более молодого?..

Брут почувствовал себя увереннее, чувство голода и усталость отступили.

— Сегодня их только пятеро, — произнес он. — Ты ведь знаешь, я лучший среди своих ровесников. Нет такого человека, который побьет меня на мечах.

Рений ответил хмурым взглядом.

— В свое время и я был лучшим, парень. По-моему, с тех пор уровень мастерства заметно упал. Однако мы еще можем их удивить.

Корнелия застонала от боли. Повитуха втирала ей в бедра золотистое оливковое масло, стараясь снять судороги. Клодия поднесла теплое питье из молока с медовым вином, и Корнелия выпила, почти не ощутив вкуса. Опять начались схватки; она вздрогнула и пронзительно закричала.

Повитуха спокойно делала свое дело: опускала кусок мягкой шерстяной ткани в чашу, слегка отжимала масло и плавными широкими движениями растирала живот и бедра Корнелии.

— Недолго осталось, — приговаривала женщина. — Ты молодец, все идет хорошо… Лед и вино облегчат боль, но скоро придется перебираться в родильное кресло. Клодия, принеси-ка побольше тряпок и губок на случай кровотечения. Хотя вряд ли крови будет много. Ты очень сильная, и бедра у тебя подходящие для этого дела.

Корнелия в ответ только стонала. Сватки учащались, она дышала тяжело и прерывисто. Сжав зубы и вцепившись руками в края жесткого ложа, молодая женщина начала напрягать ягодицы и бедра. Повитуха покачала головой.

— Не тужься, милая. Ребеночек еще только собирается выходить наружу. Он поворачивается в удобное положение, но ему нужен отдых. Я тебе скажу, когда наступит пора выдавливать ее из себя.

— Ее?.. — простонала Корнелия.

Повитуха кивнула.

— Мальчиков всегда легче рожать. С девочками приходится мучиться дольше.

Она поблагодарила Клодию за тряпки и губки и велела положить возле родильного кресла. Все было готово для завершающей стадии родов.

Клодия взяла Корнелию за руку и ласково гладила, стараясь успокоить. Открылась дверь: вошла Аврелия. Она быстро приблизилась к ложу и взяла невестку за другую руку. Клодия украдкой взглянула на госпожу. Тубрук рассказал ей все о проблемах хозяйки — их у нее имелось достаточно, но роды Корнелии были важнее, и Аврелия не могла не присутствовать при рождении внучки. Тубрук уехал в город по делу, о котором знали только они вдвоем, и теперь Клодия должна следить за хозяйкой, чтобы в случае приступа вывести ее из комнаты. Никто из слуг не отважился бы на это, и женщине поручение не нравилось, поэтому она молила домашних богов, чтобы на этот раз вмешательства не потребовалось.

— Мы думаем, что родится девочка, — сказала Клодия, когда мать Юлия встала по другую сторону ложа.

Аврелия не ответила. Клодия решила было, что хозяйка демонстрирует сдержанность в общении с рабыней, но потом отбросила эту мысль. Аврелия не была надменной госпожой, рабы и слуги трудились вполне посильно: Тубрук говорил, что хозяйка заботится о людях и они благодарны ей за это.

Корнелия закричала, и повитуха решительно кивнула.

— Пора, — сказала она и твердо спросила у Аврелии: — Ты нам поможешь, милая?

Ответа не последовало. Повитуха повторила вопрос громче, и Аврелия, казалось, вышла из состояния спячки.

— Я хотела бы помочь, — тихо ответила она, и повитуха, оценивающе посмотрев на хозяйку дома, пожала плечами.

— Ладно, но это может затянуться на несколько часов. Если не выдержишь, пришлешь вместо себя крепкую девку. Поняла?

Аврелия кивнула и приготовилась подхватить невестку, чтобы перенести ее в кресло. Клодия начала поднимать Корнелию, очень гордая доверием, что оказала ей повитуха, которую она знала еще с тех времен, когда та была рабыней. Сейчас повитуха стала вольноотпущенницей, но в ее манерах ничего не изменилось. Клодия уважала эту женщину и очень хотела сделать все как можно лучше.

Тяжелое родильное кресло привезли на повозке еще несколько дней назад. Сейчас оно стояло возле ложа, и женщины совместными усилиями перенесли в него Корнелию. Она крепко вцепилась в подлокотники и перенесла вес тела на узкое вогнутое сиденье.

Повитуха опустилась на колени перед Корнелией, осторожно раздвинула ее ноги и поместила их в приподнятые желобки, вырезанные в старом дереве.

— Спиной прижимайся к спинке кресла, — велела повитуха и повернулась к Клодии. — Смотри, чтобы оно не опрокинулось. Когда выйдет головка, скажу, что тебе делать, а сейчас держи кресло, ясно?

Клодия встала за спинкой и подперла кресло своим телом.

— Аврелия, когда я скажу, надавишь на живот. Не раньше! Все понятно?

Аврелия положила ладони на вздувшийся живот Корнелии и терпеливо ждала, спокойно глядя на повитуху.

— Опять начинается, — простонала Корнелия, кривясь от боли.

— Так и должно быть, милая. Ребеночек хочет наружу. Пусть идет, я скажу, когда надо будет тужиться.

Женщина улыбнулась и снова растерла лоно и бедра роженицы оливковым маслом.

— Теперь уже скоро. Готова?.. Ну, девочка, тужься! Аврелия, осторожно надавливай.

Вместе с повитухой Аврелия надавила на живот Корнелии, и та взвыла от боли. Они повторяли надавливания и отпускали, пока схватки не кончились. Корнелия взмокла от пота и обессилела от крика, мокрые волосы потемнели.

— Трудно бывает, пока не покажется головка, — утешила повитуха. — Ты молодчина, дорогая. Обычно женщины кричат, не переставая. Клодия, подложи под нее кусок ткани, а то она сотрет себе зад в лохмотья.

Клодия нагнулась и сделала, как ей велели, поддерживая при этом спинку кресла.

— Уже совсем скоро, Корнелия, — успокаивающе сказала она.

Роженица сумела слабо улыбнуться. Снова начались схватки, на этот раз страшные по своей силе, сводящие судорогой каждый мускул тела. Ничего подобного Корнелия никогда не переживала. Она чувствовала, что внутри ее движется что-то обладающее собственной волей и невероятной силой. Жуткое напряжение нарастало — и вдруг исчезло, забрав все ее силы без остатка.

— Я больше не выдержу, — прошептала молодая женщина.

— Головка вышла, дорогая. Дальше будет легче, — ответила повитуха спокойно и весело.

Аврелия вытерла руки тряпкой, наклонилась и заглянула меж дрожащих ног невестки.

Повитуха держала головку в ладонях, накрытых куском ткани, чтобы ребенок не выскользнул. Глазки девочки были закрыты, головка казалась уродливой и раздутой, но повитуха не выглядела озабоченной, а только властно отдавала указания.

Наконец тельце ребенка скользнуло ей на руки. Корнелия обвисла в кресле, почти не чувствуя ног. Дыхание было прерывистым, хриплым, и она благодарно кивнула, когда Аврелия вытерла ей лицо прохладной мокрой тканью.

— У нас девочка! — объявила повитуха, поднося к пуповине маленький острый нож. — Молодцы, женщины. Клодия, принеси горячий уголек, надо прижечь.

— А завязывать не будешь? — спросила Клодия, вставая.

Повитуха отрицательно покачала головой, очищая кожу новорожденной от крови и пленок.

— Лучше прижечь. Поспеши, у меня уже коленки болят.

С последними схватками Корнелия извергла скользкую массу темной жижи и плоти, издав мучительный вскрик. Повитуха жестом велела Аврелии убрать послед. Хозяйка мгновенно повиновалась. Она была непривычно счастлива и пыталась осознать случившееся. У нее родилась внучка… Аврелия украдкой взглянула на свои руки и удовлетворенно отметила, что дрожи нет.

Отчаянный крик ребенка прорезал тишину, и все женщины заулыбались. Повитуха проверила легкие, проворно и умело переворачивая тельце в руках.

— Прекрасная девочка. Немножко синяя, но уже розовеет. Сейчас волосики темные, однако будут светлыми, как у матери. Замечательный ребенок. Пеленки у вас есть?

Аврелия передала ей пеленки. Вернулась Клодия и принесла в железных щипцах горящий уголек. Повитуха прижала его к тому месту, где перерезала пуповину. Раздались шипение и отчаянный вопль. Женщины сгрудились вокруг девочки и туго запеленали тельце, оставив свободной только головку.

— Имя ты уже выбрала? — спросила повитуха у Корнелии.

— Если бы родился мальчик, я назвала бы его Юлием, по имени отца. Я всегда думала, что будет мальчик.

Повитуха, держа девочку на руках, смотрела на бледное лицо измученной матери.

— У тебя куча времени, чтобы выбрать имя… Отведите Корнелию в постель, пусть отдыхает, а я пока соберу свои вещи.

Внезапно до слуха женщин донеслись тяжелые удары — кто-то колотил кулаком в ворота поместья.

— Обычно ворота открывает Тубрук, — сказала Аврелия. — Но ведь он уехал…

— Всего на несколько недель, госпожа, — быстро заметила Клодия, чувствуя себя виноватой. — Он сказал, что не может больше откладывать какие-то дела.

Аврелия медленно и осторожно вышла в передний двор, щурясь от яркого солнца. Двое слуг терпеливо ждали у ворот — они знали, что лучше не открывать их без разрешения хозяйки, кто бы ни приехал. Это правило ввел Тубрук еще в годы службы. Он заботился о безопасности дома, однако уехал, хотя обещал Аврелии, что никогда не покинет ее.

Женщина постаралась успокоиться, осмотрела себя и заметила на рукаве пятнышко крови. Правая рука слегка дрожала, и она прижала ее к животу левой ладонью, чтобы унять волнение.

— Открывай ворота!.. — раздался мужской голос с улицы, и по створкам снова забарабанили кулаком.

Аврелия жестом велела слугам отворять; они вытащили заборный брус и распахнули ворота. Оба были вооружены — еще одно правило, на котором настоял Тубрук.

Во двор въехали трое верховых в сверкающих доспехах и шлемах с плюмажами. Одеты, как на парад, подумала Аврелия, чувствуя холодок в груди.

Почему с ней нет Тубрука? Он гораздо лучше ее умеет обходиться с подобными визитерами…

Один из нежданных гостей спешился, двигаясь легко и уверенно. Держа поводья одной рукой, другой он протянул Аврелии свиток пергамента с восковой печатью. Она приняла послание и посмотрела в лицо воину. Солдат понял, что хозяйка ждет объяснений, и щелкнул подошвами сандалий.

— Приказ, госпожа. От нашего повелителя, диктатора Рима.

Аврелия молчала, сжав ладонью левой руки кисть правой, в которой находилось послание, с такой силой, что побелели костяшки пальцев.

— Здесь находится твоя невестка, и Сулла приказывает ей немедленно приехать к нему в город, — продолжал солдат, поняв, что Аврелия не собирается распечатывать свиток.

Уняв дрожь, Аврелия заговорила:

— Она только что родила и не может ехать. Возвращайтесь через три дня, я подготовлю ее к поездке.

Лицо солдата посуровело, он начинал терять терпение. Кем воображает себя эта женщина?..

— Госпожа, Сулла приказал ей явиться, и она поедет, хотите вы того или нет. Я подожду здесь несколько минут. Не заставляйте нас уводить ее силой.

Аврелия побледнела.

— А как же… как же ребенок?

Солдат захлопал глазами. В приказе о ребенке ничего не говорилось, но если хочешь сделать карьеру, нельзя разочаровывать диктатора Рима.

— Ребенка тоже возьмем. Приготовьте в дорогу и его.

Тут лицо легионера смягчилось. От доброго отношения вреда никому не будет, а эти женщины такие хрупкие.

— Если у вас имеется повозка и лошади, можете запрягать, только побыстрее. Пусть едут в повозке.

Аврелия молча повернулась и ушла в дом. Солдат, подняв брови, обменялся взглядами со своими товарищами.

— Интересно, чего он хочет от этой женщины.

— Думаю, смотря кто отец ребенка, — ответил один из верховых, многозначительно подмигивая.

Тубрук опустился в кресло, принял предложенный кубок с вином и поблагодарил наклоном головы. Человек, сидевший напротив, был его ровесником. Они дружили уже лет тридцать.

— Все никак не могу смириться с тем, что уже не молод, — сказал Ферк, грустно улыбаясь. — У меня в доме полно зеркал, и каждый раз, проходя мимо, я с удивлением вижу старика, который таращится на меня оттуда. Тело слабеет, но разум остается сравнительно живым.

— Я тоже считаю, что мы не старики, — согласился Тубрук, стараясь расслабиться и насладиться беседой с другом.

— Правда? А ведь многие из тех, кого мы знали, покинули этот мир. Недуг унес Рапаса, а это был самый могучий из людей, каких я встречал. Представь себе, в конце его сын на плече выносил отца во двор на солнышко. Ты можешь вообразить этого быка на чьем-нибудь плече? Даже на плече собственного сына? Ужасная штука — старость.

— У тебя есть Илита и дочери. Она от тебя еще не сбежала? — пробурчал Тубрук.

Его приятель фыркнул в кубок с вином.

— Еще нет, хотя постоянно грозится, как и все эти годы. По правде сказать, тебе тоже нужна хорошая женщина… Хорошая женщина прекрасно отгоняет старость, поверь мне. А по ночам греет тебе ноги.

— Я стараюсь обрести новую любовь, — ответил Тубрук. — Но как найти ту, что захочет связать свою жизнь с моей? Нет, моя семья — поместье хозяина. О другой я и не мечтаю.

Ферк покивал головой; он заметил, что друг напряжен и явно чем-то озабочен.

Хозяин дома решил подождать, пока гладиатор сам не заговорит о цели своего внезапного визита. Он знал Тубрука очень хорошо и не хотел его торопить. Знал Ферк и то, что откликнется на любую просьбу о помощи. Дело в том, что он очень любил и уважал бывшего гладиатора. В нем была та внутренняя сила, которую Ферк очень редко встречал в людях.

В уме он подсчитал свои капиталы и наличные средства в золоте. Если речь пойдет о деньгах, то у него есть сбережения и долги, возврата которых можно немедленно потребовать.

— Как идут дела? — поинтересовался Тубрук, попав в унисон с размышлениями товарища.

Ферк пожал плечами, потом не спеша ответил:

— Деньги у меня есть. Ты же знаешь, Риму всегда нужны рабы.

Тубрук пристально смотрел на человека, некогда продавшего его в школу гладиаторов. Даже в то время молодой раб из каменоломен, ничего не знавший ни о мире, ни о жизни, ни о предстоящем обучении, видел, что Ферк никогда не проявлял жестокости к тем, кого покупал и перепродавал. Он помнил свое отчаяние в ночь перед отправкой в гладиаторскую школу и желание покончить жизнь самоубийством. Тогда Ферк, делавший обход, подошел и сказал, что если у него есть сердце, воля и сила, то он выкупится на свободу, и большая часть жизни еще будет впереди.

— В тот день я приду и убью тебя, — сказал тогда Тубрук работорговцу.

Ферк долго смотрел на молодого раба, прежде чем произнес:

— Надеюсь, ты передумаешь и предложишь мне распить кувшин вина.

Тубрук не нашелся, что ответить, но позже часто вспоминал эти слова. Приятно было сознавать, что наступит момент, когда ты станешь свободным, сядешь на солнышке и станешь пить вино — вольный человек, сам себе хозяин.

В тот день, когда он внес за себя выкуп, Тубрук пошел по городу, нашел дом Ферка и поставил на стол амфору с вином. Ферк достал два кубка, и дружба их началась без привкуса горечи.

Если Тубрук и доверял кому за пределами поместья Юлиев, так это бывшему хозяину, однако пока что гладиатор молчал, еще раз обдумывая план, который сложился в его голове после разговора с Клодией. Верно ли, что нет другого пути? Весь замысел вызывал у него отвращение, но если надо умереть ради Корнелии, то он, не раздумывая, сделает это.

Ферк встал и взял Тубрука за руку.

— Ты в беде, мой друг. Говори, чем помочь.

Они смотрели в глаза друг другу, и прошлое вставало перед ними.

— Могу я доверить тебе свою жизнь? — спросил Тубрук.

Ферк в ответ крепче сжал его руку, потом сел на место.

— Можешь не спрашивать. Не найди ты повитуху, моя дочь умерла бы. И сам я погиб бы от рук тех бандитов, если бы не ты… Я должен тебе столько, что никогда не расквитаюсь с долгом. Говори.

Приняв решение, Тубрук глубоко вздохнул.

— Я хочу, чтобы ты снова продал меня в рабство. В дом Суллы, — спокойно сказал он.

Юлий едва ощущал, как пальцы Каберы приподнимают его веки. Мир то покрывался мраком, то начинал сверкать, голова раскалывалась, а перед глазами плавал красный туман.

Голос Каберы доносился откуда-то издалека, и Юлий сердился на лекаря за то, что он нарушает темноту и покой.

— Плохо у него с глазами, — сказал кто-то.

Гадитик?..

Имя ничего не говорило Юлию, но голос был знакомый. А отец здесь? Мелькнуло смутное воспоминание: Рений ранил его на тренировке, и он лежит в постели. А где остальные? Все еще бьются на стенах с восставшими рабами?..

Он слабо дернулся и почувствовал чьи-то руки, которые удерживали его на месте. Юлий пытался заговорить, но голос ему не повиновался, и вместо слов с губ сорвалось что-то бессвязное, похожее на мычание умирающего быка.

— Плохой знак, — донесся голос Каберы. — Зрачки разного размера, он меня не видит. Левый глаз наполнен кровью, хотя через несколько недель это пройдет. Смотри, какой красный. Ты меня слышишь, Юлий? Гай?..

Юлий не откликался даже на свое детское имя. Мир отделяла от него завеса тьмы.

Кабера поднялся и вздохнул.

— Шлем спас ему жизнь, но кровь из ушей — это плохо. Он может выздороветь, а может и навсегда остаться в таком состоянии. Подобные случаи при ранениях в голову мне известны.

В голосе Каберы звучала печаль, и Гадитик вспомнил, что лекарь пришел на галеру вместе с Юлием — они были знакомы еще до службы на «Ястребе».

— Сделай для него все, что можешь. Есть надежда, что все мы еще увидим Рим, если они получат выкуп. По крайней мере сейчас мы нужны им живыми, а не мертвыми…

Гадитик старался, чтобы в голосе не звучали нотки отчаяния. Капитан, потерявший свой корабль, вряд ли получит новое судно. Связанный и беспомощный, он наблюдал с палубы второй триремы, как его любимый «Ястреб» исчезает в водовороте пузырей, сломанных весел и расщепленных досок, как над ним смыкается лазурная гладь моря. Рабов на скамьях так и не расковали, и они жутко, пронзительно кричали, пока пучина не поглотила их вместе с кораблем. Гадитик знал, что с «Ястребом» пошла на дно и его карьера.

Бой был жестоким; в конце концов римлян атаковали с двух сторон, смяли и по большей части перебили. Гадитик снова и снова прокручивал в голове короткое сражение, стараясь найти ошибки и понять, каким образом можно было одержать победу, и в который раз пожимал плечами, приказывая себе смириться и забыть. Но чувство унижения не проходило.

Он подумывал о самоубийстве, чтобы лишить пиратов выкупа и избавить от позора семью — даже если она сумеет собрать деньги.

Лучше бы он погиб вместе с «Ястребом» и своей центурией. Вместо этого приходится сидеть в собственном дерьме вместе с двенадцатью спасшимися офицерами и Каберой, который уцелел, пообещав лечить пиратов. Всегда есть раны, которые не хотят заживать, и дурные болезни, которые можно подцепить у шлюх в порту. Старик был постоянно занят, но ему позволяли раз в день посещать пленников и ухаживать за их ранами.

Гадитик слегка отодвинулся от стенки и принялся чесаться — в тесном и вонючем узилище в первую же ночь римлян одолели вши и блохи. Где-то наверху, на палубе, пираты делили серебро, которое достали с затонувшего «Ястреба», и спорили о выкупе за пленников. Добыча им досталась немалая — Гадитик вспоминал торжество и высокомерные лица победителей и морщился от злости.

После того как центуриону связали руки, один из пиратов плюнул ему в лицо. Гадитик кипел от гнева, заново переживая это оскорбление. Пират был крив на один глаз, физиономия его представляла собой маску, сплошь покрытую шрамами и колючей щетиной. Казалось, своим бельмом разбойник собирался просверлить центуриона насквозь. Кудахтанье пирата чуть не вывело Гадитика из себя, он едва не поддался искушению броситься на мерзавца, пусть даже со связанными руками. Но центурион сдержался, заставил себя выглядеть бесстрастным и только сжал зубы, когда негодяй пнул его в живот и ушел.

— Надо попытаться бежать, — зашептал Светоний, наклонившись так близко, что Гадитик почувствовал запах у него изо рта.

— Цезарь сейчас двигаться не может, так что выбрось это из головы. Потребуется несколько месяцев, чтобы письма попали в Рим, и еще несколько, чтобы собранные деньги доставили пиратам… если их вообще доставят. У нас более чем достаточно времени для разработки плана.

Пракса пираты тоже пощадили. Без доспехов он выглядел как простой обыватель. Даже пояс у него отобрали, потому что большую пряжку можно было использовать как оружие, и теперь он постоянно подтягивал штаны.

Пракс единственный из пленников отнесся к перемене фортуны с видимым спокойствием, и его поведение действовало на остальных умиротворяюще.

— Парень прав, центурион. Вполне возможно, что они выбросят нас за борт, когда получат серебро из Рима. Или сенат не позволит нашим семьям собирать выкуп, а просто предпочтет забыть обо всем.

Гадитик немедленно ощетинился.

— Не забывайся, Пракс. Сенаторы тоже римляне, что бы ты о них ни думал. Они не бросят своих сограждан!

Пракс пожал плечами.

— Все равно надо составить план. Если эта трирема встретит римскую галеру, которая пойдет на абордаж, нас точно выкинут за борт. Опутают ноги цепями — и на корм рыбам.

Гадитик долго смотрел на своего помощника.

— Хорошо. Мы подумаем, как быть, но если появится шанс, я ни одного человека не брошу. У Цезаря сломана рука и разбита голова. Раньше чем через несколько недель он не встанет.

— Если вообще выживет, — вставил Светоний.

Кабера зло посмотрел на молодого офицера.

— Он сильный, и его лечит мастер своего дела.

Светоний отвел глаза и неожиданно покраснел.

Нарушил тишину Гадитик.

— Ладно, у нас есть время подумать о будущем, римляне.