"Тьма надвигается" - читать интересную книгу автора (Тёртлдав Гарри)

Глава 15

Сержант Йокаи колотил в набат так, словно настал конец света. Дьёндьёшские солдаты выкатывались из казарм, протирая заспанные глаза. Иштван стиснул жезл покрепче, гадая, какие еще учения затеяло демонами одержимое командование в этот раз.

— Вперед, вперед, лентяи, к берегу! — орал Йокаи. — Клятые куусамане заглянули к нам на огонек!

Иштван поискал взглядом Боршоша, но лозоходца не было видно. Быть может, он и поднял тревогу, но так или иначе, искать его у Иштвана не было времени, особенно когда Йокаи и все офицеры в лагере рвали глотки, требуя всем до последнего солдата поспешить на берег, чтобы отбить атаку. Нападение куусаман превратило его снова в рядового пехотинца, и уже за одно это — не забывая и обо всем остальном — Иштван осыпал косоглазых самыми страшными проклятиями.

Вместе с товарищами солдат побрел по тропе к морю. Слово «побрел» было тут самым подходящим — небо на востоке посерело в предвестье утренней зари, но до рассвета оставался добрый час. Дьёндьёшцы едва ли видели, куда ступают. То здесь, то там кто-нибудь падал с глухим стуком и сдавленной руганью. Обычно на несчастного успевали упасть, запнувшись о его тело, двое или трое товарищей.

Прежде чем дьёндьёшцы успели спуститься с лесистых склонов горы Соронг, на них обрушился град ядер.

— Косоглазые козлы пригнали с собой еще один драконовоз! — заорал кто-то.

Когда ветви деревьев над Иштваном разошлись на миг, солдат глянул ввысь. Было еще слишком темно, чтобы разглядеть что-либо ясно, но вспышки огня трудно было не заметить. Это значило, что дьёндьёшские драконы уже поднялись в воздух, дабы оспорить у куусаман власть над небесами Обуды.

Наконец он выбрался на прибрежную равнину, за которой катились валы Ботнического океана. Найти закрепленные за его ротой траншеи солдат сумел бы и с закрытыми глазами. Прислуживая Боршошу, он мог отвертеться от большей части учений, но не от всех, и теперь обнаружил, что не забыл ни как прятаться, ни как беречь от грязи рабочее острие боевого жезла.

— Звезды высокие! — воскликнул один из его товарищей, плечистый молодой парень по имени Соньи. — Ты посмотри на эти корабли!

Иштван посмотрел и грязно выругался снова.

— Куусамане не иначе как весь свой флот сюда пригнали, — бросил он.

Подсчитать, сколько угловатых силуэтов вырисовывалось на светлеющем небе, ему было не под силу, но в одном солдат был уверен: вражеская армада превосходила те силы, что держали в местных водах его соотечественники.

— Не отчаивайтесь! — орал офицер из траншеи. — Никогда не отчаивайтесь! Разве мы не мужи? Разве не воины? Разве, — добавил он практично, — помимо кораблей остров не защищен огромным гарнизоном?

Иштвана это немного успокоило. Ему уже не казалось, что он стоит в одиночестве, ожидая атаки всего куусаманского флота. Ядрометы на берегу и в глубине острова принялись осыпать врага смертоносными снарядами. Вздымающиеся к небу фонтаны отмечали промахи. Вспышка огня и черные клубы дыма подсказали, что не все ядра прошли мимо цели. Иштван едва не охрип от радостных воплей.

Но куусамане привели по становым жилам на Обуду тяжелые крейсеры. Ядрометы на их палубах не уступали тем, что поставили дьёндьёшцы на острове. С неба посыпались снаряды — частью на катапульты, встречавшие их огнем, частью на траншеи, где прятались Иштван и его товарищи. Солдату казалось, что на острове приключилось землетрясение и все никак не кончится. Где-то поблизости выли раненые.

И жезлы в оружейных башнях куусаманских крейсеров были тяжелей, чем мог поднять пехотинец или даже бегемот. Там, куда попадали их смертоносные лучи, вздымался к небесам дым. Настигнутый бегучей смертью солдат вспыхнул, словно залетевшая в пламя костра мошка. Иштван понадеялся только, что несчастный не успел понять, что умирает.

— Смотри! — Соньи ткнул пальцем в небо. — Наши прорвались!

И действительно, несколько драконов пикировали на куусаманские корабли. Но Соньи не единственный заметил их. Титанические жезлы могли обращать свой огонь не только на берега Обуды, но и в вышину. И драконья броня не защищала от них, как от слабеньких лучей стрелкового оружия. Один за другим окутанные пламенем дьёндьёшские ящеры рушились в море.

Однако драконы были быстры и увертливы, седоки их бесстрашны, а сами звери слишком тупы, чтобы испытывать страх. Не все погибли прежде, чем летчики отпустили груз ядер, чтобы пролететь затем над самыми палубами боевых кораблей. Драконы поливали куусаманских моряков жидким пламенем и возвращались на остров.

— От нас тут столько проку, — проворчал Иштван, — что можно было в казармах отсыпаться. В прошлый раз, когда куусамане пытались отбить у нас Обуду, было то же самое.

— В этот раз выйдет иначе, — предрек сержант Йокаи. — Хотел бы я, чтобы ты оказался прав, но вряд ли. Сейчас козьи дети приволокли с собой куда больше кораблей и куда больше драконов, чем тогда.

Сражение в прибрежных водах затянулось на все утро. Дьёндьёшский адмирал, руководивший обороной острова, бросал свои корабли в бой небольшими группами — понемногу их и топили. Если бы он обрушил на куусаман весь свой флот, результат мог бы оказаться более существенным. А так нападавшие понемногу перемалывали оборону дьёндьёшцев.

Ближе к полудню над траншеями пронесся новый крик, который подхватил и рядовой Иштван:

— Шлюпки! Десантные шлюпки!

Не все дьёндьёшские ядрометы были выведены из строя — некоторые в предыдущих боях с куусаманскими крейсерами молчали и не выдали своего местоположения противнику. Иштван заорал от восторга, когда вокруг куусаманских шлюпок начали рваться снаряды, ломая и переворачивая хрупкие суденышки.

Драконы дьёндьёшцев, разукрашенные на восточный манер алыми и синими, черными и желтыми полосами, пикировали на десантников. На десантных шлюпках невозможно было установить зенитные жезлы, способные поразить ящера, и часть лодчонок окутало жидкое пламя.

Но остальные продолжали надвигаться на Обуду. Те, что побольше, легко скользили по становым жилам — так много их сходилось к берегам острова, что из-за них он стал предметом раздора между Дьёндьёшем и Куусамо. Остальные же двигались как в рассветные дни мира — под парусами или на веслах. Невысокие, приземистые темноволосые солдаты набились в шлюпки, как маслины в банку.

— Не такие уж они страшные, — заметил Соньи, который не так давно прибыл на Обуду, чтобы видеть куусаман в бою. — Я любого из них заломать могу.

В этом он был прав, да только толку от его правоты не было никакого, чего солдат никак не в силах был понять. Иштван постарался объяснить ему.

— До тех пор, пока у косоглазых есть заряды в жезлах и головы на плечах — а у них и то и другое есть, пропади они пропадом! — ты в жизни не подберешься к любому из них настолько близко, чтобы за глотку ухватить.

— Верно сказано. — Сержант Йокаи, похоже, сам удивился, что соглашается с Иштваном, вместо того чтобы обрушиться на солдата с руганью. — Не вздумай мне тут сказать, что эти уроды-недоростки драться не умеют — еще как умеют! И не вздумай сказать, что им не под силу отнять у нас этот вонючий островок — уже бывало и такое! Так что наше дело — не позволить им отнять его снова, если хотим и дальше смотреть на звезды.

Куусамане, попавшие в дьёндьёшский плен, когда Обуда в очередной раз переходила из рук в руки, сейчас гнули спины на тяжелых работах в материковой части страны или на других островах, находящихся под властью экрекека Арпада. С дьёндьёшцами, попавшими в руки куусаман, происходило нечто, без сомнения, столь же скверное. Пленный раб может поднимать взгляд к вышним звездам, но много ли радости доставит ему их свет?

Иштван понадеялся, что ему не придется узнать это на своем опыте. Первые куусаманские шлюпки достигли берега. Солдаты выпрыгивали в воду и бежали к ближайшим укрытиям. Иштван и его товарищи открыли шквальный огонь, противники падали один за другим, но не везде береговые укрепления защитников обошли стороной залпы катапульт, и во многих местах высадка прошла успешно. Отовсюду слышались тревожные вопли — десантники уже начинали обходить с флангов передовые позиции обороняющихся.

— Отступаем! — кричал офицер. — Задержим их на склонах горы Соронг!

Отступление скверно действует на боевой дух любых солдат и тем более на дьёндьёшцев, полагавших себя народом воинов. Однако когда вставал выбор между отходом и перспективой оказаться в окружении, даже самые бесстрашные воители прислушивались к голосу здравого смысла.

Вокруг отступавших солдат рвались некрупные ядра.

— Пропади пропадом эти козлом деланные куусамане! — прорычал сержант Йокаи. — Надо ж было им притащить с собой легкие катапульты!

— Мы делали то же самое, когда отбивали у них Обуду, — напомнил Иштван.

— А все равно пропади они пропадом! — ответил сержант.

На это возразить было нечего.

Впереди вздыбилась черными фонтанами земля под ударами тяжелых ядер. Высоко над головами пронесся яростный вопль дракона. Йокаи был прав: к этой атаке куусамане и впрямь подготовились намного лучше, чем к той, что провалилась год назад.

Часть оборонительных позиций на нижних склонах горы Соронг уже пострадала от артиллерийского огня. Едва не падая в траншею, не засыпанную взрывами, Иштван высказал вслух то, что тревожило всех его товарищей:

— А удержаться-то мы сможем?

При всех своих недостатках сержант Йокаи имел одно достоинство — он никогда не юлил.

— Не от нас зависит, — ответил он. — Если косоглазые вонючки смогут закрепиться в здешних водах, им под силу будет затащить на остров достаточно солдат, чтобы задавить нас массой, и достаточно драконов, чтобы поджарить всех наших на лету. А если наш флот отгонит их, уже мы сможем перебросить подкрепления, а им не повезет.

Это звучало разумно, хотя солдату и неприятна была мысль о том, что судьба его находится в чужих руках. Только теперь, когда рота закрепилась на позиции, Иштван почувствовал, что голоден. В поясном кармане у него завалялась пара галет, и солдат торопливо сожрал их. В животе перестало бурчать. Кое-кто из его товарищей уже съел все, что смог прихватить из казармы. Дожидаться припасов со склада на вершине Соронга можно было еще долго.

Иштвану стало любопытно: жив ли Боршош и не лозоходец ли подал запоздалое предупреждение. Может, чародею пришлось сражаться, как настоящему офицеру. А может, он уже мертв или попал в плен, как многие дьёндьёшцы.

— Ничего не поделаешь, — пробормотал солдат.

Уже темнело — куда только день провалился? Сегодня на Обуде скучать не приходилось — и то хлеб. Иштван поплотнее завернулся в одеяло и попытался заснуть.

По тому, как неловко Скарню размахивал мотыгой, всякий, кто хоть малость понимал в крестьянском ремесле, сообразил бы, что этот человек вышел в поле мало не первый раз в жизни. Многие из альгарвейских солдат, шагавших мимо по проселку, сами были родом с таких же хуторов. Но они не ожидали увидать на полях Валмиеры никого, кроме крестьян, и не присматривались к побежденным слишком внимательно.

Когда последний рыжик скрылся за купой ореховых деревьев, капитан отложил мотыгу и глянул на свои ладони. По ним тоже было видно, что труд крестьянина для маркиза внове. Мозоли на ладонях были не застарелыми, желтыми и твердыми, точно копыта, — по краям их еще болтались клочки лопнувших волдырей.

Спина Скарню болела зверски. Плечи и бедра — тоже.

— Может, нам стоило все же сдаться в плен, сержант? — пробормотал он со вздохом. — Было бы легче.

Рауну развел руками — стертыми до такой же степени. Хотя старый ветеран и происходил из простонародья, до сих пор ему не приходилось трудиться в поле.

— Телу-то легче — тут не посумлеваешься, — ответил он. — Но если бы легче стало душе, мы бы сдались вместе со всей армией.

— У меня сил не хватило, — промолвил Скарню, — так что это очко на твой счет.

Грубая суконная рубаха и штаны натирали страшно. В прежней жизни маркиз ни за что не надел бы такую дерюгу. Но он не смог бы продолжать сопротивление захватчикам из лагеря для военнопленных, а те никогда не выпустили бы капитана, не убедившись, что боевой дух покинул его. Едва ли Скарню удалось бы обмануть альгарвейцев… и он очутился здесь, где бывшему офицеру приходилось изображать не предателя, а всего лишь земледельца.

— Если нас теперь поймают, — равнодушно заметил Рауну, — то пристрелят, конечно.

— Знаю. Так они поступали в оккупированных феодах Валмиеры в Шестилетнюю войну, — ответил Скарню. — Я изучал это в школе.

— Верно, — проговорил Рауну. — А потом, когда мы взяли те несколько маркизатов восточнее Соретто, то платили рыжикам той же монетой. Ежели кто на нас косо глянет — мы решали, что сучий потрох на фронте не навоевался, и давали огоньку.

Этому Скарню в школе не учили. На уроках выходило, что правда и справедливость всегда был на стороне Валмиеры. Скарню верил в это очень долго. И до сих пор хотел верить.

Он повел плечами, пытаясь расправить сведенные от боли мышцы. Полоть сорняки его в школе точно не учили. Мера безумия дворянина, вознамерившегося освоить ремесло землепашца, превосходила ту степень сумасшествия, которую принято было называть просто «эксцентричностью».

Скарню снова взмахнул мотыгой и в виде исключения сумел поддеть пучок осота, а не молодую пшеницу.

— Приятно знать, что не мы одни остались верны королю и державе, — проговорил он, изничтожая очередной сорняк.

— Да такие всегда есть, — отозвался сержант. — В чем нам взаправду повезло, так это в том, что мы такого отыскали. Обратись мы за помощью к любому другому… в здешних краях каждый второй крестьянин, а то и больше, не удивлюсь — сдаст нас рыжикам скорей, чем плюнуть успеешь.

— На то похоже, — мрачно согласился Скарню. — Только ведь не должно так быть, знаешь.

Хмыкнув, Рауну вернулся на какое-то время к прополке, уничтожая одуванчики и прочую зелень, которой на поле не место, с той же сосредоточенной яростью, что и альгарвейцев.

Наконец, когда оба добрались до конца борозды, сержант спросил:

— Сударь… ваше благородие, дозвольте как на духу сказать?

Он уже давно не называл Скарню «вашбродь» — в его устах почтительное обращение звучало укором.

— Иначе и не вздумай, Рауну, — ответил капитан. — Без твоих советов я бы недолго протянул.

— Дольше, чем вам кажется, пожалуй, но не в этом суть, — отозвался Рауну. — Сколько я сумел вызнать из разговоров, хозяин здешний, граф Энкуру, — тот еще негодяй.

— Доля правды в этом есть, спорить не стану, — согласился Скарню. — Но при чем тут… — Он запнулся, чувствуя себя глупо. — Крестьяне скорее потерпят в хозяевах альгарвейцев, чем графа Энкуру, — ты это хочешь сказать?

Рауну кивнул.

— То и говорю. Знавал я таких дворянчиков, что в жизни не догадались бы, к чему я клоню. — Он перевел дух. — И в этом часть той беды, в которую попала Валмиера, понимаете?

— Простонародье должно быть верно своему господину, как господин верен королю, — промолвил Скарню.

— Вы, конечно, правы, сударь, — вежливо отозвался Рауну. — Но господа должны и заслуживать верности, не так ли?

Сестра Скарню ответила бы «нет» без всяких раздумий. Краста предположила бы — да и полагала, — что ее благородной крови довольно, чтобы требовать повиновения. И велела бы высечь Рауну на конюшне за дерзость мыслить иначе. Прежде чем Скарню получил под свое начало роту солдат, его отношение оставалось схожим, хоть и менее выраженным.

— Есть разница, не так ли? — медленно проговорил он. — Люди пойдут так далеко, как готов завести их вождь, но ни на шаг дальше.

В этом он убеждался на всем протяжении злосчастной недавней войны.

— Точно так, сударь. — Рауну кивнул. — И в другую сторону они пойдут так далеко, как оттолкнут их вожди, — вот ради чего мы собрались выйти на охоту этой ночью. Мы должны показать людям не только за что выступаем, но и против чего.

Ближе к вечеру поглядеть, что они наработали за день, явился приютивший их крестьянин. Гедомину всюду ходил с палкой — наследство Шестилетней войны. Возможно, поэтому он недолюбливал альгарвейцев в достаточной мере, чтобы выступать против них, но подтвердить это Скарню не сумел бы: о себе хуторянин рассказывал неохотно.

Окинув взглядом поле, он потер подбородок и бросил:

— Ну, если бы вы вовсе ничего не делали — было бы хуже.

И с этой похвалой, от которой у обоих солдат уши горели, повел беглецов в дом.

Его супруга Меркеля — вторая жена, младше мужа едва ли не вдвое — подала работникам ужин: кровяная колбаса и тушеная кислая капуста, хлеб и домашнее пиво. Скарню недоумевал про себя, как хромоногий бобыль смог завоевать ее сердце. Приходили ему в голову и другого рода мысли, но капитан надеялся, что воспитание поможет ему скрыть их от Гедомину.

Когда стемнело, Гедомину медленно поднялся по лестнице на чердак и так же медленно спустился, сжимая в левой руке волшебную палочку. Оружие было не столь мощным, как те жезлы, что принесли с собой Скарню и Рауну, — предназначалось оно больше для того, чтобы настрелять мелкой дичи. Но и человек, поймав тонкий луч в сердце, больше не встанет.

Сунув жезл под мышку, Гедомину послал жене воздушный поцелуй и вместе со Скарню и Рауну вышел в ночь. Свои жезлы солдаты прятали в амбаре. Гедомину при необходимости мог передвигаться неожиданно легко и быстро. Он вел их по ночному лесу тропками настолько узкими, что Скарню заблудился бы на них и при дневном свете.

— За короля Ганибу! — окликнул их кто-то на очередном пересечении тропинок.

— Валмиера! — отозвался Гедомину.

Скарню бы мог придумать более изобретательные пароль и отзыв — эти первыми пришли бы на ум альгарвейцам. Но это могло подождать. Сейчас они присоединились к маленькому отряду из четверых не то пяти крестьян, чтобы в ночной тишине поспешить к деревне Павилоста.

— Жалость, право, что мы не можем заглянуть в гости к самому графу Энкуру, — заметил Скарню.

Семи или восьми партизан недостаточно, чтобы взять приступом графский замок, если только стража на стенах не спит — а стража Энкуру, по слухам, бдила день и ночь.

— Довольно будет и управляющего, — ответил один из местных жителей. — Даже лучше будет, правду говоря. Это он собирает подати, которыми нас обложил Энкуру, и вдвое сверх того, так что сам разбогател, точно граф. И сами знаете, что к рыжикам он ластится. Вся округа на двадцать миль отсюда рада будет его в гробу увидать.

До войны заговорить о дворянине или его управляющем в таком тоне значило совершить государственную измену. Формально рассуждая, ничего не изменилось. Но это был шанс нанести удар по альгарвейцам, что значило намного больше.

Гедомину невольно подчеркнул это.

— Народ должен понять, что нельзя покорно исполнять что ни скажет любой погадок в юбке — если не хочешь жестоко за это поплатиться.

— На том и порешим, — заключил Рауну. — Туда, туда, и вон туда тоже, — указал он позиции, откуда удобно было вести огонь по дому управляющего — самому большому и роскошному во всей деревне, оставаясь при этом незамеченными. — Пошевеливайтесь!

Крестьяне торопливо разбрелись по местам. Скарню позволил командовать сержанту — Рауну не раз доказывал, что разбирается в своем деле.

— А теперь, — ветеран коротко кивнул маркизу, — получайте!

Подхватив с земли булыжник, сержант запустил его в соблазнительно широкое окно.

Звон битого стекла смешался с гневными воплями. Дверь распахнулась. Словно из разворошенного мальчишками муравейника, на улицу выбежали двое альгарвейцев и светловолосый мужчина в бархатных панталонах и таком же камзоле — без сомнения, управляющий. Должно быть, они решили, что это шалят деревенские мальчишки. Свою ошибку они осознали быстро, но ненадолго — налетчики спалили их на полушаге. Мертвые тела рухнули наземь беззвучно — так тихо, что никто даже не выглянул из дома — узнать, что случилось. Рауну разрешил эту проблему, запустив булыжником в соседнее окно.

Из дому выскочили, ругаясь, еще двое альгарвейцев и один валмиерец. Увидав мертвые тела товарищей посреди улицы, они застыли на крыльце, и это погубило их. Скарню спалил одного, его товарищи — остальных.

— В доме, наверное, еще остался народ, — бросил Рауну. — Заглянуть, что ли?

Это был вопрос стратегии, а не тактики, поэтому сержант обратился с вопросом к своему командиру. Но Скарню, поразмыслив, мотнул головой.

— Мы сделали то, за чем приходили. Сейчас мы не можем позволить себе нести потери.

— Разумно сказано, — согласился сержант. — Ладно, уносим ноги.

Так же неслышно, как входили в Павилосту, налетчики покинули деревню. Позади крики и женский визг свидетельствовали о том, что плоды их трудов обнаружены.

— Мнится мне, что тот, второй поганец в штанах, был Энкуру собственной персоной, в гости к управляющему наведался, — заметил Гедомину. — Будем надеяться.

— Да, это был бы сильный удар, — согласился Скарню. — В следующий раз, куда бы мы ни целились, так легко не придется. В этот раз враг не опасался ничего. Дальше — будут бояться.

— Пусть боятся, — ответил старик. — Мы обернемся обратно простыми крестьянами, и все. Никто на крестьян не обращает внимания. А как уймется шум, снова по рыжикам вдарим. — Он оглянулся через плечо: — Не отставайте! А то до утра домой не доберемся. Меркеля ждет.

Скарню прибавил шагу. Ловчей подстегнуть его Гедомину не мог и нарочно.

В этот раз, когда Пекка прибыла в Илихарму, номер в «Княжестве» за ней уже не оставляли. Вместо этого магистр Сиунтио поселил чародейку у себя дома. Одна мысль об этом приводила Пекку в восторженное оцепенение. Остановиться в «Княжестве» было наградой. А пожить бок о бок с величайшим чародеем-теоретиком эпохи — привилегией.

— Вы так думаете? — переспросил Сиунтио, когда они вошли с улицы в дом и Пекка уже не могла сдержать восторга. — А что же ваш муж, этот юноша… Лейно? Не волнуется у себя в Каяни, что я, вдовец, попытаюсь вас соблазнить?

— Магистр, да ему такое в голову никогда не придет! — горячо воскликнула Пекка. — Никогда!

— М-да? — Сиунтио поцокал языком. — Экая жалость. Я, знаете, не такой уж старик…

Уши Пекки запылали.

— Он знает, что вы достойный человек, — попыталась она исправить положение.

— Умный юноша ваш муж, — проговорил Сиунтио. — Должно быть, умный, коли вас удержал. А вот хватит ли у него фантазии представить меня каким я был в его годы, а то и младше? Сомневаюсь; фантазия молодежи редко принимает подобное направление.

Пекка тут же попыталась представить Сиунтио своим ровесником — в качестве упражнения. Разгладила мысленно морщины, закрасила седины, расправила плечи… и присвистнула.

— О, магистр, да вы, верно, пользовались большим успехом!

Сиунтио с улыбкой кивнул. Глаза его блеснули. На миг Пекке пришло в голову, что он и вправду может соблазнить ее, — и столь же мимолетным было искушение поддаться. Потом старый чародей улыбнулся чуть по-иному, и Пекка расслабилась, испытывая некоторое разочарование.

— Я бы никогда не стал искать благорасположения гостьи в своем доме, — проговорил он. — Это было бы нечестно. Возможно, в следующий раз вы опять остановитесь в «Княжестве»…

— Быть может… а возможно, вернусь сюда, где моя добродетель останется в безопасности, — ответила Пекка с лукавой улыбкой.

Сиунтио, благослови его силы горние, на том и остановился.

— Возможно, в этот раз оно и к лучшему, — заметил он, хохотнув напоследок, — потому что нам потребуются все силы к завтрашнему совещанию.

— О да, — согласилась Пекка. — Признаюсь, я была удивлена, узнав, что вы подтвердили результаты моих опытов.

— Все и каждый, — ответил Сиунтио. — Каждый и по нескольку раз. Если мы и дальше будем повторять этот опыт, то, позволю себе заметить, избавим мир от изрядного количества лишних желудей.

Голос его звучал легкомысленно и шутливо, как в те минуты, когда он посмеивался над гостьей, но под напускной веселостью таилось жадное рвение гончей, напавшей на след. Пекка чуяла его и сама. Подобное тянулось к подобному, согласно одному из главных законом магии.

— И какова, по вашему мнению, причина этого эффекта, магистр? — спросила она.

— Сударыня, не имею представления, — посерьезнев, сознался Сиунтио. — Вам удалось обнаружить нечто новое и неожиданное. Вот почему еще, не считая блуда, я жалею об ушедшей молодости: хотел бы я, чтобы у меня больше времени оставалось, чтобы пройти по этому следу. Сейчас я могу только заметить, что след есть, но не более того.

— Я пыталась найти объяснение, но эффект не вписывается ни в одну из знакомых мне теоретических моделей.

— Это означает всего лишь, что нам следует разработать несколько новых теоретических моделей, дорогая моя, — ответил Сиунтио. — Печальны времена, когда мудрецы убеждены в собственном всеведении. Так уже было в эпоху Каунианской империи, хотя в Елгаве или Валмиере со мною не согласились бы. Так уже было сотню лет назад, по всему восточному Дерлаваю и на нашем родном острове. А потом были открыты становые жилы, и все начало меняться. И теперь все изменится, но уже на новый лад.

— Изменится на новый лад, — эхом откликнулась Пекка. — Мне нравится. Когда соберутся остальные?

— Завтра ближе к полудню или чуть пораньше, — беспечно ответил Сиунтио. — А пока будьте как дома. Не «Княжество», конечно, пуховых перин и деликатесов не обещаю, но, быть может, на моих книжных полках вы найдете для себя нечто такое, чего не предоставит читальный зал при гостинице.

Пекка и сама знала, что бросает нетерпеливые взгляды на хозяйскую библиотеку.

— Лучше вам обыскать мои чемоданы, прежде чем проводить на вокзал, — предупредила она. — Меня одолевает искушение учинить здесь разорение, какое чинили сибианские пираты на наших берегах.

Набравшись смелости, она стащила с полки компендиум старокаунианских заклятий роста и принялась проглядывать его. Возможно, кто-то нашел ответ на ее загадку еще во времена империи, которую Сиунтио только что высмеял.

Звать чародейку к ужину пришлось дважды — так она зачиталась. Разгадки она не нашла — да и не надеялась, правду сказать, особенно, — но чтение оказалось прелюбопытнейшее. Кроме того, каунианский был языком настолько изящным и точным, что даже самая нелепая чушь на нем звучала убедительно.

На ужин были бараньи отбивные и каша из репы с маслом: ближе к тому, что Пекка могла приготовить сама, чем к роскошной кухне «Княжества», но совсем неплохо.

— Вы слишком снисходительны ко мне, — отмахнулся Сиунтио, когда Пекка рассыпалась в похвалах. — Я ограничиваю себя простой пищей, которую не в силах испортить даже безрукий старик вроде меня.

— Это не я слишком снисходительна к вам, — поправила Пекка. — Это вы слишком строги к себе.

— Ха! — отмахнулся Сиунтио к ее досаде, после чего, к досаде еще большей, не позволил колдунье мыть тарелки. — Вы моя гостья, — заявил он. — На постоялом дворе вам не пришлось бы отрабатывать ночлег на кухне и у меня не придется.

Стариковское упрямство позволило ему одержать верх.

Наутро Пекка встала раньше хозяина (постель оказалась не слишком мягкой, да вдобавок непривычной), и, когда тот вошел на кухню, селедка уже жарилась. Старик сердито воззрился на колдунью.

— Отведайте хлеба с медом, — с милой улыбкой проговорила она, указывая на накрытый стол. — Тогда у вас лицо будет не такое кислое.

Ничего подобного не случилось. Вдобавок Пекка постаралась покончить с завтраком раньше хозяина и, пока тот торопливо дожевывал селедку, заняла место у мойки. Сиунтио взялся было по новой сверлить ее взглядом, но не выдержал и, отхлебнув пива, расхохотался.

— Ну если невтерпеж, давайте трудитесь, — разрешил он. — Должно быть, муж совсем вас заездил, но это уже его беда и ваша.

Пекка отказалась удостоить эти слова даже презрительным фырканьем.

Первым на совещание пришел Пиилис, за ним по пятам явились Алкио и Раахе. Для Пекки у чародеев-теоретиков находились только многословные похвалы.

— Вы дали нам повод для споров на ближайший год, — заметила Раахе с такой широкой улыбкой, что, казалось, она вовсе неспособна спорить с кем-либо.

— Куда запропастился Ильмаринен? — проворчал Сиунтио, расхаживая взад-вперед по гостиной. — Если кому и под силу отыскать смысл в явлении, слишком невероятном, чтобы в него поверить, так это он. Ильмаринен даже думает наизнанку.

— Если кому и под силу отыскать смысл в моих опытах, то, наверное, вам, магистр, — промолвила Пекка.

Но Сиунтио покачал головой.

— Я мыслю глубже Ильмаринена. Я мыслю масштабней Ильмаринена. Но Ильмаринен… он мыслит иначе, чем я. Иначе, чем все остальные ученые. Полагаю, — старик вздохнул, — Ильмаринен находит свое неумение приходить вовремя весьма забавным.

Прошел добрый час, прежде чем явление блудного чародея народу все же состоялось. Ильмаринен не извинился. Пекке показалось, что от него пахнет вином. Если так показалось не ей одной, никто, однако, вслух об этом не упомянул.

— Ну вот мы и собрались, — заявил чародей. — Колдуны-теоретики без теорий. Разве не чудо? А все ваша вина! — Он ухмыльнулся Пекке. — Поставили целый мир на уши, а что с ним дальше делать — сами не знаете.

— Ставить мир с ног на голову нарочно никому в голову обычно не приходит, — заметил Сиунтио. — Я, во всяком случае, на это надеюсь.

— Вы правы, магистр, — поддержал его Алкио. — Пока мы ищем способы расширить нынешний круг знаний, мы движемся осторожными шажками. Только когда мы спотыкаемся, тогда, едва не падая, вынуждены бываем шагать широко, чтобы восстановить равновесие.

— Очень красиво, — согласился Ильмаринен. — Было бы лучше, когда бы вся эта белиберда что-то значила, но все равно — как сказано!

— Кстати о значениях, — не без яда в голосе вмешался Пиилис. — Вы, полагаю, уже готовы объяснить нам, в чем заключается смысл опытов госпожи Пекки?

— Разумеется, — отозвался Ильмаринен. Все жадно воззрились на него. У Пекки промелькнуло в голове, что чародей мог повредиться рассудком. — Ее опыт показывает, — продолжал Ильмаринен, — что мы знаем гораздо меньше, чем нам казалось до того, как она поставила этот опыт. Я вам уже говорил это не раз, но меня же никто не слушает.

Пиилис нахмурился. Ильмаринен просиял — без сомнения, довольный тем, что спровоцировал коллегу.

— На мой взгляд, — заметил Сиунтио, — мы продвинемся дальше, если возьмемся обсудить то, что знаем об этом феномене, а не то, чего мы еще не знаем.

— Поскольку мы до сих пор ничего так и не выяснили толком об этом клятом феномене, — напомнил Ильмаринен, — то и обсуждать нам нечего. В каковом случае собрание наше не имеет смысла.

Он развернулся, как бы собираясь уходить. Раахе, Алкио и Сиунтио разом вскрикнули. Илмаринен вновь обернулся к ним, широко ухмыляясь.

— Теперь, когда вы достаточно развлеклись, магистр, — заметила Пекка, — вы позволите нам наконец заняться делом?

— Пожалуй, — снизошел Ильмаринен, глядя на чародейку с некоторым одобрением.

Пекка улыбнулась про себя. Так, значит, с великим Ильмариненом надо обходиться как с малышом Уто? Чародейка знала, когда следовало проявить твердость — будь то в обхождении с капризным мальчишкой четырех лет или еще более капризным чародеем-теоретиком.

— К несчастью, магистр Ильмаринен слишком близок к истине, — напомнила Раахе. — Мы знаем, что происходит в примечательных опытах госпожи Пекки, но не знаем — почему, что интересует нас гораздо больше. В нынешней теории колдовства ничто не указывает на то, что один из желудей должен исчезать.

— Ничто в объединенной теории двух законов, которую мы пытаемся разработать, тоже не указывает на подобный исход, — заметил Пиилис.

Ильмаринен расхохотался.

— Значит, пришло время поставить теорию на уши, не так ли? В подобных случаях очень помогает.

— Должен напомнить также, что у нас нет никаких доказательств тому, что законы подобия и контакта вообще могут быть объединены, — напомнил Сиунтио. — Если уж на то пошло, опыты госпожи Пекки скорее свидетельствуют против возможного объединения.

— Боюсь, должна согласиться с вами, — грустно заметила Пекка. — Я полагала, что расчеты свидетельствуют об обратном, но тот, кто ставит математику выше опыта, — глупец. Если Два закона несводимы к одному, в наших собраниях нет никакого смысла.

Она ожидала, что язвительный Ильмаринен согласится с ней.

— Тот, кто ставит расчет выше опыта, — промолвил желчный чародей, — или напутал в расчетах, или напорол в опытах. Опыты проведены неоднократно. Значит, ошибка в расчетах. Рано или поздно кто-нибудь откроет верную формулу. Я могу измыслить только одну причину, по которой это не можем быть мы, — если мы слишком глупы.

— Возможно, — проговорил Сиунтио, — всего лишь возможно, что у нас хватит ума. Так или иначе… это стоит проверить, не так ли?

«Возможно, — промелькнуло в голове у Пекки, — всего лишь возможно, что я чувствую надежду».

У лагоанцев была поговорка: «Из котелка да на сковородку». Именно так чувствовал бы себя в Мицпе Фернао, если бы мог заставить себя растянуть метафору настолько, чтобы сравнить земли обитателей льдов с чем бы то ни было, имеющим отношение к теплу. Хотя Мицпа находилась в руках лагоанцев, городок был еще меньше, ленивей и скучней Хешбона, что волшебнику трудно было представить себе, когда бы он не видел этого своими глазами.

Если чародей от скуки готов был бегать по потолку, то король Пенда, из одного изгнания попавший в другое, готов был бросаться на людей.

— Что же нам, придется зимовать здесь? — сердито спросил он.

Вопрос этот занимал его с того дня, как караван Доега достиг Мицпы. Фернао свое мнение о путешествии через стылую тундру выразил в первый же день в городе — купив тушку снежной куропатки, поджарив ее и сожрав, невзирая на то, что птица отдавала хвоей. Сейчас, однако, нытье бывшего фортвежского короля надоело ему не меньше, чем тогда — дикарское самомнение караванщика.

— Прыгайте, ваше величество, — бросил он, указывая на бухту, породившую городок на своих берегах. — До Сетубала вы доплывете не больше чем за месяц, если только вас не задержат альгарвейские патрули у берегов Сибиу.

Пенда не сразу осознал, что над ним издеваются: короли обычно не становятся жертвами насмешек.

— Лагоаш должен был бы отправить корабль, чтобы отвезти нас в Сетубал, а не оставлять нас здесь разлагаться заживо!

— Здесь так холодно, — напомнил Фернао, — что разлагаться мы можем еще очень долго.

— Довольно, силы горние, более чем довольно твоих жалких насмешек и глумлений! — вскричал Пенда, чем нимало не расположил чародея к себе. Двое беженцев и так с трудом переносили друг друга.

— Ваше величество, — резко бросил чародей, — лагоанскому правительству известно, что вы здесь. А вот привести корабль к здешним берегам не так просто. Позволю напомнить, что моя держава воюет с Альгарве. Напомню также — снова, поскольку в первый раз вы меня, верно, не услышали, — что Альгарве захватила Сибиу. Привести корабль в Мицпу и выбраться отсюда и в лучшие времена было непростой задачей, да вдобавок надвигается зима, и ко всем прочим трудностям прибавятся плавучие льды.

Пенда вздрогнул — как показалось Фернао, картинно. Хотя… Фортвег был северной державой с мягким северным климатом. Представить себе лед иначе как в чаше с шербетом изгнанному монарху было трудно.

— На что же похожи здешние зимы? — в ужасе прошептал Пенда.

— В точности не скажу, — ответил Фернао, — поскольку доселе в здешних краях не зимовал. Но доводилось слыхивать, что по сравнению с местными ункерлантские зимы следует почитать мягкими.

Ему показалось, что король Пенда всхлипнул про себя и тут же подавил неподобающий звук. На самом деле Фернао сочувствовал ему больше, чем готов был показать. В Фортвеге, в Елгаве, в северной части Альгарве и даже в Валмиере еще царило лето. Даже на островах Сибиу, в Лагоаше и Куусамо погода была терпимой и даже, возможно, теплой.

Здесь, в Мицпе, днем таял лед на лужах, а ночью если и намерзал, то неглубоко. Лагоанский купец-здоровяк пару дней тому назад разделся до исподнего и залез поплавать в водах Узкого моря, чтобы, выбравшись из студеной воды, обнаружить собравшуюся на берегу толпу обитателей льдов обоего пола. Зевак больше потрясло не то, что иноземец разоблачился едва не догола в стране, где туземцы кутались в шкуры до ушей, а то, что он окунулся в воду, не превратившись при этом в просоленный айсберг.

Но Пенда, как уже успел заметить Фернао, не собирался купаться в проруби.

— Ты же первостатейный чародей, — проныл фортвежский монарх, — разве не под силу тебе колдовством перенести нас через море?

— Если бы это было под силу мне, — ответил Фернао, — то и множеству других чародеев тоже. Если бы такое было под силу многим чародеям, нынешние сражения сводились бы к тому, что солдаты появлялись бы тут и там из воздуха. Я творю волшбу, а не чудеса.

Можно было догадаться, что Пенда надуется. Как большинство профанов, король не проводил различия между тем и другим. Некоторые излишне самоуверенные чародеи — тоже. Благодаря тем, кто отказывался видеть разницу, чародейство и продвинулось так далеко со времен Каунианской империи. Подавляющее большинство самоуверенных, однако, терпели неудачи в своих трудах, а порой и платили жизнями за свою дерзость.

— И что вы предлагаете нам делать в таком случае, достопочтенный чародей? — капризно поинтересовался Пенда.

Фернао вздохнул.

— Когда поделать нечего, ваше величество, остается со всеми возможными удобствами ничего не делать.

— Ха! — воскликнул Пенда. — В Патрасе мне нечего было делать, ибо там я, можно сказать, являлся пленником. Мне нечего было делать в Хешбоне, ибо в Хешбоне заняться совершенно нечем. Мне нечего делать здесь, ибо здесь делать менее чем нечего. В Сетубале я оставался бы изгнанником, да, но там, по крайней мере, я мог бы приложить усилия к освобождению родной державы. Диво ли, что я изнемогаю от тоски?

«Диво ли, что я изнемогаю от тебя?» Высказать вслух первое, что пришло ему в голову, Фернао не мог.

— Вы не можете добраться до Лагоаша вплавь, — проговорил он. — Вы не можете нанять караван, чтобы он доставил вас туда. Лагоаш не может выслать за вами корабль, как я уже говорил. Больше мне ничего в голову не приходит. Заверяю, мне не меньше вашего хочется вернуться.

Пенда раздраженно фыркнул; без сомнения, чародей действовал ему на нервы не меньше, чем он — Фернао.

— Ты всего лишь лагоанец, — объяснил он, будто умственно отсталому ребенку. — Я же не просто фортвежец; я есмь Фортвег. Теперь зришь ли разницу между нами?

Фернао если и понял что-то, так лишь одно — если он пробудет в обществе Пенды еще хоть миг, то расколотит о голову короля в изгнании ночную вазу.

— Выйду на базарную площадь, — промолвил он, — посмотрю, что можно узнать.

— Узнать, что площадь мрачна, промозгла и почти пуста, — огрызнулся Пенда, все еще обиженный. — Если сие до сих пор тебе неведомо.

К счастью для него, Фернао вышел, не сорвавшись на крик и не проведя коронации горшком.

К несчастью для чародея, Пенда говорил совершеннейшую правду. Базарная площадь Мицпы была мрачна, промозгла и совершенно пуста. В Хешбон корабли порою еще заходили, шла торговля с Яниной, с Альгарве или Ункерлантом. Здесь альгарвейские корабли не встретили бы теплого приема — хотя если бы флот короля Мезенцио не был занят делами более важными и срочными, ему нетрудно было бы захватить городок. Из Янины и Ункерланта путь до Хешбона был куда короче. Поэтому гавань Мицпы оставалась пуста, как кладовка бедняка.

Без торговли заморской чахла и караванная торговля. Доег, едва глянув на площажь, покачал косматой башкой и двинулся обратно на запад, и с тех пор ни один караван хотя бы отдаленно сравнимого размера не прходил в город. Фернао не видел выставленных на продажу мехов или киновари — единственных предметов, за которыми лагоанцы и жители Дерлавая наведывались все же на южный континент.

Медник лудил горшок. Двое туземцев торговались из-за двугорбого верблюда, как могли бы в глухой лагоанской деревушке торговаться из-за мула двое крестьян. Какая-то баба, примечательная только волосатыми щеками, продавала яйца из посудины, изрядно смахивавшей на ночной горшок, который Фернао так и не расколотил о голову короля Пенды. На базарной площади не было бы так тоскливо, когда бы она не была вшестеро просторней, чем следовало для столь жалкой торговли.

Мимо Фернао прошла еще одна обитательница льдов. Она вылила на себя достаточно дешевых лагоанских духов, чтобы забить вонь немытого с рождения тела; чем торговала она, можно было догадаться. Когда Фернао не выказал никакого интереса, она осыпала его руганью — сначала на своем языке, потом на лагоанском. Чародей поклонился, будто услыхал столь же впечатляющий набор комплиментов, чем привел шлюху в совершенное неистовство — чего, собственно, и добивался.

Оглядев пустынный рынок, он пожалел, что вообще вышел с постоялого двора, но, представив себе, как вернется и будет терпеть нескончаемые жалобы короля Пенды, понял, что иначе поступить не мог — разве что придет в голову блажь отправиться в глубь континента и забраться на Барьерные горы.

Но тут, к его изумлению, площадь перестала быть пустынной. Солдаты из небольшого гарнизона, который лагоанское правительство держало в Мицпе, скорым маршем выходили из казарм. Кроме форменных мундиров и килтов на них были надеты теплые меховые гетры по случаю морозной погоды. На учения это было непохоже; на лицах солдат застыло одинаковое мрачное упорство идущих в бой.

— Что случилось? — крикнул Фернао офицеру, шагавшему рядом со своими людьми.

Чародей пронаблюдал, как тот соображает, что сказать и говорить ли вообще. Лагоанец пожал плечами — решил, очевидно, что держать новость при себе нет смысла.

— Проклятые янинцы перешли границу между своей зоной и нашей, — ответил он. — Король Цавеллас объявил Лагоашу войну — пожри его силы преисподние! Посмотрим, скольких его людей мы сумеем спалить и сколько он готов заплатить за свое предательство!

— А сможете вы удержать янинцев? — спросил чародей.

Вот теперь офицер не ответил. Возможно, был слишком поглощен собственными мыслями. А может, не хотел говорить правду перед своими подчиненными, а для вранья был слишком горд. Так или иначе, он продолжал шагать молча.

Янине не составит труда перебросить через Узкое море сотни — тысячи — солдат. Чтобы понять это, Фернао не требовалось быть ни генералом, ни адмиралом. От лагоанцев потребуются огромные усилия, чтобы отправить в Мицпу хоть одного человека. Даже если местный гарнизон отразит первую атаку противника, что тогда?

Вопрос этот имел для Фернао особое значение. Что станут делать они с Пендой, если янинцы с победой войдут в Мицпу? Мысль о том, чтобы взобраться на Барьерные горы, вдруг показалась ему не столь уж нелепой. Король Цавеллас если и вспомнит чародея, который сумел увести Пенду из его дворца и из его столицы, то без всякой сердечной приязни… да и самого Пенду вряд ли будет так уж рад видеть снова.

Поддаваться панике Фернао не стал. Чародей имел больше способов скрыть свою личность — и личность короля Пенды, добавил он про себя с неохотой, — чем простой смертный. Некоторыми он уже воспользовался. Остальные ждали своего часа. Но здесь, в Мицпе, толку от них было меньше, чем в многолюдном Патрасе или Сетубале. Чужаков в городе было до обидного мало. Если исчезнут Фернао и Пенда (или Фернастро и Оло, как они называли себя до сих пор), а вместо них по улицам станут разгуливать двое незнакомцев, местные жители обратят на это внимание. Их можно будет разговорить…

Фернао глянул на юг: над вершинами Барьерных гор клубились черные тучи. Если бы не только что услышанная новость, перспектива пережить еще до начала осени бурю, пришедшую из глубин континента, вызывала бы у него лишь отвращение. Сейчас он только улыбнулся благодушно. Солдатам короля Цавелласа непросто будет маршировать под проливным дождем, или скорей под проливной слякотью.

— Возможно, у нас еще есть время, — пробормотал маг.

Надо будет связаться через хрустальный шар с Сетубалом. Возможно теперь, когда Янина вступила в войну с Лагоашем, король Витор сочтет короля Пенду — ну и чародея Фернао заодно — более достойным спасения. А вот о чем Фернао пожалел искренне, так это о том, что столь подробно и старательно объяснял Пенде, почему их никак не могут отсюда вытащить.

После триумфального шествия по улицам Трапани и приема во дворце короля Мезенцио, после еще одного триумфального шествия по улицам Приекуле, столицы поверженной Валмиеры, — после этих высших точек военной карьеры граф Сабрино находил Трикарико, провинциальный городок, на протяжении долгих веков истории совершенно никому не нужный, поразительно скучным.

Женщины здесь были некрасивы, кухня — банальна, вино… вообще-то вина здесь были очень приличные, вот только напиться как следует драколетчику так и не удавалось.

Но и командир, и его крыло поднимались в воздух так часто, как могли позволить им усталые ящеры. Когда они все же опускались на землю, им на смену поднимались в небо другие. Очень скоро ни один елгаванский дракон не мог обрушить груз ядер на Трикарико — или, если уж на то пошло, на альгарвейских солдат, державших фронт восточнее города.

— Детские игры, — заметил капитан Домициано после очередного патрульного вылета, в котором они опять не встретили ни единого вражеского ящера. — Натуральная каунианская трусость — вот что это такое.

Сабрино мотнул головой и шутливо погрозил ведущему эскадрильи пальцем.

— Не все так просто. Если бы! Валмиерцы были достаточно отважны, но слишком поздно поняли, куда мы метим. Почему елгаване должны от них так уж отличаться — не вижу причины.

— Тогда почему они не выходят на бой, полковник? — поинтересовался Домициано. — Спрятали, словно черепахи, голову в панцирь и ждут.

Он набычился, пытаясь втянуть голову в плечи.

— Тебе бы на сцене выступать, — рассмеялся Сабрино, — а не на драконе летать. Подумай, дражайший мой друг: взятые вместе Елгава и Валмиера почти не уступали нам. В Шестилетнюю войну они держались вместе и заставили нас поплатиться. Сейчас мы из одних быстро вышибли дух. Чего же тут удивительного, что вторые в одиночку оробели?

Домициано поразмыслил над этим и, не вставая, поклонился командиру:

— Если так посмотреть, сударь, нет, пожалуй, ничего удивительного.

— Они хотят, чтобы мы пришли к ним, — промолвил Сабрино. — Хотят, чтобы мы оплатили счет кровью, как всегда бывало с атакующими в прошлую войну. — Он глянул на восток, где горы Брадано нависали над полевой дракошней — одной из множества, выросших вокруг Трикарико за последние недели, — и хохотнул тихонько. — Очень скоро они поймут, что поступили не так умно, как им казалось.

— О да, сударь! — Глаза Домициано блеснули. — Если все пройдет как должно, и через тысячу лет о нас будут писать романы — как сейчас всякий, кто освоил грамоту, строчит историйки об альгарвейских вождях, что разорили Каунианскую империю.

— Скверные историйки — других я, во всяком случае, не встречал. — Сабрино поджал губы: капитан полагал себя ценителем высокой литературы. Он хлопнул своего подчиненного по плечу. — Через тысячу лет ты будешь давно мертв. Ты не узнаешь, что о тебе пишут, и тебя это не взволнует. Подумай лучше, как бы не оказаться в могиле через две недели — тогда тебе тоже будет все равно, что о тебе напишут.

— И снова вы правы. — Домициано разразился грубоватым хохотом здорового молодого мужчины, здорового молодого зверя. — Я намерен уйти из жизни в возрасте ста пяти лет от руки обманутого мною рогоносца.

— Выпьем за то, чтобы сбылись твои надежды, мальчик мой, — предложил Сабрино. — Стремления подобного рода достойны награды.

Подбежал часовой:

— Прошу пардону, полковник, но к вам полковник Чиландро!

— Вот и отлично, — заметил Сабрино. — Нам есть что с ним обсудить. В ближайшее время нам придется сотрудничать очень и очень тесно.

Полковник Чиландро прихрамывал.

— Подарочек от валмиерцев, — отмахнулся он, когда Сабрино обратил на это внимание. — Кость не задета, так что вскоре заживет. Пока же хромота только помешает мне бежать, если мы попадем в неприятности. Поскольку бежать я все равно не собирался, то какая разница?

Сабрино поклонился.

— Вот это по-моему!

Полковник пехоты отвесил ему ответный поклон.

— Я также слышал о вас много хорошего, ваша светлость. Позволю себе надеяться, что мы сработаемся. Времени у нас немного.

— Хранить в секрете операцию подобного масштаба долго просто невозможно, — согласился Сабрино, — а если секрет окажется раскрыт, то что в ней толку? — Он указал в сторону своей палатки, одной из множества проросших на лугу — должно быть, местные овцы питали к королевской армии самые недобрые чувства. — Меня ждет бутылка отличного вина, а пропустив по стаканчику, можно и на карты глянуть.

— Отлично сказано, — отозвался Чиландро. — Просто отлично! — Он поклонился снова. — Тогда сдвинем стаканы, полковник, — и двинемся к картам.

Он принял стакан красного вина, но, как ожидал — как, во всяком случае, надеялся — Сабрино, одним стаканом и удовлетворился, потягивая вино маленькими глотками.

Драколетчик указал на разложенную на складном походном столике карту.

— Сколько я понимаю, вы начнете движение отсюда.

Чиландро склонился над картой.

— Да, примерно так. Если мы сможем пройти вот здесь, — он указал, — все будет просто идеально. — Полковник фыркнул. — В последний раз я думал так, когда готовился расстаться с девственностью. Но к делу. Это самый узкий участок, а значит, удержать его будет легче всего. Кроме того, посреди него бьет источник силы, так что мы сможем перезаряжать жезлы и ядрометы без того, чтобы резать пленным глотки.

— М-да. — Сабрино накрыл кончиком пальца звездочку, обозначавшую на карте магический родник. — Здесь вы не найдете столько пленников, чтобы резать им глотки. Будем надеяться, что не найдете, иначе с тем же успехом могли бы резать глотки себе.

— Печальная, однако, истина, дражайший мой полковник, — признал Чиландро. — Всегда лучше устроить врагу сюрприз, чем оказаться его жертвой, не так ли? — Он постучал ногтем по краю стакана. — Но вот что меня гложет: сумеете ли вы перебросить на место столько моих ребят, чтобы нам под силу оказалось выполнить задачу?

— Сделаем что сможем, — ответил Сабрино. — И будем делать что можем, покамест на земле останется хоть один ваш солдат. От начатого мы не отступаемся — не ункерлантцы, в конце концов. Но это если план провалится, а я думаю, что мы преуспеем и здесь. До сих пор король Мезенцио не ошибался ни разу.

Чиландро кивнул.

— Верно. — Он поднял стакан. — Выпьем за короля, достойного своей короны. Если бы в Шестилетнюю войну у нас был такой вождь, нам не пришлось бы сражаться теперь.

Он допил остатки вина. Сабрино тоже осушил стакан.

— Не могу поспорить. Ну что ж, послезавтра, если погода продержится, приводите сюда свой полк. Тогда и узнаем, не оставила ли удача нашего короля.

— Да, да, и еще раз да! — Чиландро стиснул руку драколетчика, потом от избытка чувств сгреб его в объятья. — Послезавтра, полковник! — Он погрозил кулаком небесам — так предположил Сабрино, потому что картинный жест оказался нацелен на холстинный полог палатки. — Если погода продержится.

Погода продержалась. Перед самым рассветом полк Чиландро выстроился на краю взлетного поля. Вдоль границы между Альгарве и Елгавой бессчетные полки строились в тени драконьих крыльев. Боевой дракон мог нести, помимо летчика, до тысячи фунтов ядер, чтобы обрушить их на головы врагам. Если вместо бомб каждый ящер поднимет в воздух пятерых солдат…

— Первая, вторая, третья роты — вперед! — скомандовал полковник Чиландро.

Драконеры из наземных команд торопливо крепили на чешуйчатых спинах огромных ящеров упряжи. Драконам это нравилось не больше, чем все остальное на белом свете. Занимая место за спиной драколетчика, Чиландро жизнерадостно помахал Сабрино рукой.

— Если мы это переживем, будет здорово! — крикнул полковник пехоты. — А если нет, нам будет все равно! Так что — полетели!

— Наш связист ждет сигнала, — ответил Сабрино, надеясь, что голос его звучит спокойно. — Все поднимаются в воздух одновременно. Мы не хотим, чтобы елгаванцы раньше срока что-то заподозрили.

Возможно, Чиландро и мог бы сказать о подозрительных елгаванцах что-нибудь подобающе неприличное, но не успел. Мимо головного дракона эскадрильи пробежал сигнальщик и, остановившись подальше от головы ящера на длинной гибкой шее, поднял к губам горн и протрубил громко и фальшиво.

Сабрино ткнул дракона стрекалом. Испустив пронзительный вопль, ящер забил крыльями. Когда отягощенная непривычным грузом тварь не сразу смогла оторваться от земли, она взвизгнула снова. Но титанические крылья били все быстрей и быстрей, все сильней и сильней, поднимая клубы удушающей пыли, пока, наконец, дракон не взмыл ввысь, не переставая жаловаться миру на тяжелую свою участь. За спиною полковника восхищенно вскрикнул Чиландро.

Когда дракон набрал высоту, Сабрино тоже вскрикнул — от радости или от священного ужаса, он не мог бы сказать. В небо устремилось все крыло. Все крылья в полку. В небо поднялись все драконы Альгарве, кроме тех, что вели воздушные бои над Лагоашем, и немногих облетавших западные рубежи вдоль ункерлантской границы. Сабрино знал, что не сможет увидеть их всех. Но и без того взору его предстало больше колоссальных ящеров, чем полковник когда-либо видел вместе.

Хребет Брадано пересекали семь основных перевалов. Отрезать елгаванскую армию к западу от гор от тыловых баз… и алгарвейцы, если им хоть немного повезет, легко смогут сначала разгромить армию, а затем прогулочным шагом пройтись по всему королевству. План был в достаточной мере дерзок, чтобы сработать. Был ли он в достаточной мере хорош — это предстояло узнать драколетчикам Сабрино и пехотинцам Чиландро.

Внизу, слишком близко, с точки зрения Сабрино, проплывали вражеские окопы. Эскадрилья елгаванских драконов, отягощенных лишь собственными седоками, могла бы учинить страшный разгром среди тяжело нагруженных альгарвейских зверей. Лишь горстка ящеров летела налегке, исполняя роль охранения.

Один дракон рухнул, сбитый огнем зенитного жезла. Но остальные продолжали полет к вершинам хребта Брадано, через перевал, который выпало захватить солдатам полковника Чиландро. Сабрино вертел головой, выискивая внизу ориентиры, и бросил дракона в пике раньше, чем заорал Чиландро. Остальные ящеры последовали за вожаком. Стоило зверю коснуться когтями мощеной дороги в самой узкой части перевала, как пехотинцы спрыгнули на землю. Ящеры других эскадрилий принесли на себе головные роты прочих полков.

— Возвращаемся за вашими ребятами! — крикнул драколетчику Чиландро.

— Давайте! — отозвался тот, махнув рукой. — А мы начнем затыкать дырку!

Помахав в ответ, Сабрино вновь поднял своего ящера в воздух. Как быстро и легко мчались освобожденные от груза драконы назад, на взлетное поле близ Трикарико! Но там еще три пехотные роты погрузились на них, чтобы, перепрыгнув через елгаванские позиции, оказаться на перевале. И снова драконы возвратились — почти все — за остальными бойцами.

Когда последние подразделения пехоты оседлали перевал, перекрыв кровеносную жилу елгаванской армии, Сабрино снова поднял свое крыло в воздух. К тому моменту противник уже сообразил, что пытаются совершить альгарвейцы. С востока налетели груженные ядрами драконы, чтобы обрушить смерть на солдат, оставшихся в тылу основной армии Елгавы. Но было их, на взгляд Сабрино, слишком мало, и, нагруженные гибельными ядрами, летели они не быстрее усталых ящеров полковника и его подчиненных. Разве что горстка врагов долетела, чтобы сбросить свой груз на головы альгарвейцам.

Взвыв от восторга, Сабрино погрозил им кулаком.

— Бутылка заткнута, будьте вы прокляты! — крикнул он врагам. — Клянусь силами горними, бутылка заткнута!

— Поимели! — с горечью воскликнул Талсу. — Вот что с нами случилось. Нас поимели.

— Ага, — не менее желчно поддержал его Смилшу. — Так бывает, когда слишком пристально смотришь вперед. Кто-нибудь подкрадется со спины да как засадит до самых…

— Перевалов, — закончил вместо него Талсу.

Смилшу рассмеялся — не потому, что шутка вышла особенно веселая, а потому, что если не смеяться, так впору было плакать.

— Нам бы лучше исправить дело, да побыстрее, — продолжал солдат, — или эту войну впору будет в навозную кучу отправлять.

— А что, еще не пора? — поинтересовался Смилшу.

Талсу ответил не сразу. По его мнению, пора уже наступила. До тех пор, пока рыжики удерживают перевалы — все перевалы до единого, если верить паническим слухам, — как прикажете елгаванцам доставлять провизию и боеприпасы солдатам? Ответ был прост и понятен: а никак!

— Может, — предположил он в конце концов, — нам стоило снять с фронта больше солдат, чтобы попытаться выбить альгарвейскую пробку?

Смилшу насмешливо поклонился ему.

— О да, генерал, это было бы великолепно. Тогда рыжики оттеснили бы нас еще дальше.

Талсу в отчаянии всплеснул руками. Валун, за которым скрывались оба, был достаточно велик для таких театральных жестов: никакой альгарвейский снайпер не сумел бы заметить солдат за ним.

— Ну а чего ты ожидал? Конечно, блужьи дети ударили по всему фронту. Они не просто хотели нас отрезать — они собираются нас перерезать, до последнего. — Он понизил голос. — И, об заклад бьюсь, мы бы навоевали куда больше и лучше, когда бы наши офицеры думали так же.

— Единственный, о ком можно было бы такое сказать, был полковник Адому, — ответил Смилшу, — и вспомни, чем это для него кончилось.

Он тоже говорил негромко — что оказалось весьма разумно, поскольку мимо прошел полковник Баложу, занявший место способного, энергичного, но недостаточно удачливого Адому. Талсу покачал головой. «Прошел» было, пожалуй, слишком сильным словом. Точнее было бы выразиться «пробрел». Взгляд Баложу слегка блуждал, словно полковника только что огрели кирпичом по голове. У солдата возникло нехорошее подозрение, что большинство офицеров Елгавы чувствует себя именно так. Альгарве всю державу словно кирпичом по голове огрела.

Баложу рассеянно кивнул обоим рядовым.

— Крепитесь, бойцы, — промолвил он, хотя в первую очередь ему самому нужно было последовать собственному совету. — Очень скоро атаки альгарвейцев ослабнут.

— Так точно, ваше благородие, — отозвался Талсу, хотя никакой причины полагать, что альгарвейцы когда-нибудь остановятся, полковник ему не сообщил. Оба рядовых низко поклонились; отважным бойцом Баложу, может, и не был, зато любые отступления от устава карал беспощадно. Довольный, полковник двинулся дальше, по его пухлой физиономии блуждало все то же недоуменное выражение.

— Ага, — очень-очень тихо пробормотал Смилшу, — этот нас таки приведет к победе.

Сказанные другим тоном, его слова могли бы оказаться комплиментом полковнику. А так Талсу оглянулся, чтобы увериться — никто не слышал.

— Не знаю, — так же шепотом отозвался он, — ради чего мы продолжаем драться, когда война все равно что проиграна.

— Тоже хороший вопрос, — согласился Смилшу. — И еще один вопрос, который не стоит задавать нашему дражайшему высокоблагородному полковнику. Помяни мое слово: если он тебе и ответит, то разве что перед тем, как упрятать тебя в ближайшую темницу.

— Спасибо, я лучше сам что-нибудь придумаю, — ответил Талсу. — Например, что мы пытаемся сохранить свои шкуры. Даже если бросить жезл и поднять руки перед первым же встречным альгарвейцем — это еще бабушка надвое сказала, что он возьмет тебя в плен. С тем же успехом прожжет тебе башку и дальше пойдет.

— Да, рыжики — настоящие дикари, — согласился Смилшу. — Всегда дикарями были и навсегда, думаю, дикарями останутся.

— Верно, — пробормотал Талсу.

Но ему некстати вспомнилось, как резали глотки альгарвейским пленникам, когда требовалось восполнить заряды в жезлах. Жестокостью могли похвалиться не одни альгарвейцы.

А потом его перестало волновать, чья жестокость страшней, потому что на занятые его полком позиции альгарвейцы обрушили град ядер. Над головой пронеслись драконы, роняя бомбы и поливая огнем елгаванцев, которых канонада застала врасплох. С воплями на своем грубом щебечущем наречии рыжики, точно демоны, ринулись вперед.

Они перебегали от скалы к скале, словно горные гамадрилы дальнего запада. Но обезьяны не носят жезлов. Обезьяны не тащат станковые посохи и катапульты на спинах бронированных бегемотов. Обезьяны не призывают на помощь драконий пламень.

Талсу отступал вместе со всем полком. Ничего другого не оставалось: отходить — или попасть в ловушку и сгинуть. Рядом оказался Варту; из рассаженного лба стекала на щеку кровь.

— Не жалеешь, — крикнул ему солдат, — что не отправился домой дослуживать родичам Дзирнаву?

— Силы горние, нет! — ответил лакей бышего командира полка. — Там мне платили бы за то, чтобы надо мной измываться. Здесь, если какие-то вонючие альгарвейцы хотят меня обиходить, я хотя бы имею право отстреливаться.

Припав на колено, он выпустил огненный луч, прикрывая товарищей, и отбежал на несколько шагов, отступая перебежками, как настоящий ветеран.

Талсу, к несчастью, прекрасно понимал, что и ему, и его товарищам отступать вскоре будет некуда. Альгарвейцы все еще блокировали перевал — единственную связь с родиной. Ему стало интересно, что станут делать полковник Баложу и его командиры, когда армия застрянет в капкане. Что бы ни пришло им в голову, это окажется, без сомнения, очередной полумерой неспособной разрешить главную проблему: у альгарвейцев было больше фантазии, чем полагалось, а у елгаванцев… меньше.

На попавший в окружение полк обрушилась очередная канонада. Все новые и новые альгарвейцы ломились через изломанную передовую. Талсу начинало казаться, что высшее командование не успеет ничего сделать, чтобы вызволить попавших в котел, потому что разгром был близок. Возможно, ему стоило все же попробовать сдаться в плен, потому что шансы уцелеть в нескончаемом бою становились все более ничтожными.

Драконы пикировали, точно соколы, и палили, палили. В нескольких шагах от Талсу пламя окутало бойца — он все бежал и вопил, и кусты на его пути вспыхивали, пока, наконец, несчастный не упал и не затих. Талсу принял твердое решение сдаться первому же встречному альгарвейцу, который не попытается пристрелить его на месте.

— Сюда! — неожиданно вскричал Смилшу. — За мной!

Сейчас Талсу пошел бы куда угодно, лишь бы выбраться из ловушки, в которую угодил его полк. Вонь обугленной плоти товарищей жгла ему ноздри. Вслед за приятелем он ринулся в гору по узкой тропе. И не он один: за ними бежал Варту и еще с полдюжины солдат. Никто из них, Талсу был уверен, понятия не имел, куда ведет тропа, да и ведет ли вообще куда-либо. Сейчас это не имело никакого значения. Хуже, чем здесь, быть уже не могло.

Или так думал Талсу, прежде чем еще один раскрашенный белым, зеленым и алым дракон спикировал на него. На узкой тропе некуда было бежать и негде спрятаться. Вскинув жезл к плечу, солдат открыл шквальный огонь. Если ему суждено умереть здесь, он умрет сражаясь. Будь у него хоть полшанса уцелеть, он предпочел бы остаться в живых… но солдат не всегда получает свои полшанса.

Иногда — слишком редко, особенно в последние дни среди елгаванцев — удача оставалась с солдатом. Талсу не единственный открыл огонь по дракону, но всегда настаивал, что именно его луч попал чудовищу в глаз, испепелив крошечные, полные ненависти мозги. Вместо того чтобы превратить беглецов в живые факелы, ящер вместе с седоком обрушился наземь в десятке шагов от них, загородив своей тушей тропу. Мертвая тварь тут же вспыхнула дымным пламенем. Седок не шевелился — видимо, при падении свернул себе шею.

Талсу не стал бы жаловаться. Готовый погибнуть в следующую секунду, он словно пробудился к новой жизни.

— Пошли! — крикнул он.

Солдат до сих пор не знал, куда идет. Ему было все равно. Тропа ложилась под ноги, и этого было достаточно.

— Дракона спалить! — воскликнул Смилшу. — Если бы кто видел, нас бы медалями обвешали!

— В гробу я видел их медали, — отрубил Талсу. Он оглянулся: ни офицеров вокруг, ни сержантов. Некому им распоряжаться. Отрезанный не только от жалких ошметков полка, но и от всей армии, от всей Елгавы, он чувствовал себя до нелепости свободно. — Пошли. Попробуем унести ноги.

— Вроде бы уже унесли, — заметил Варту.

Это была почти правда. Бывший лакей покосился на небо, опасаясь, без сомнения, что еще один дракон поймает его на лжи. Но у альгарвейцев были дела более важные, чем гонять по горам нескольких заблудившихся пехотинцев. Их драконы сеяли смерть среди елгаванцев, все еще пытавшихся выбить с перевала отряды противника. Талсу и его товарищи, оказавшиеся в стороне от главного удара, были быстро забыты.

— Знаете, — проговорил Смилшу, когда они одолели несколько миль на восток — сколько можно было судить, на восток. — По-моему, эта тропа выведет нас в предгорья на другой стороне хребта.

— Если ты прав, — отозвался Варту, — ребята в золотых галунах о ней, похоже, и не слыхивали. Если бы всякие герцоги да графья знали, по этой тропе шло бы пополнение.

Смилшу задумчиво кивнул.

— Да. Если проберемся через горы, то можем стать героями, если сообщим об этом командованию.

Они прошли еще немного.

— Если выбирать, — промолвил Талсу, — между тем, чтобы стать героем, и тем, чтобы выбраться из этой клятой войны…

Лишь через несколько шагов он осознал, что именно такой выбор и стоит перед ними. Он смачно плюнул.

— Что хорошего сделали мне эти герцоги да графья? Со мной — да, всякое делали. Все сделали, чтобы меня на тот свет отправить. Пусть попотеют теперь.

Он двинулся дальше. Никто из товарищей не возразил ему ни словом.