"Древо миров" - читать интересную книгу автора (Олдмен Андре)

Глава девятая Красный многомудрый

Он плыл над подводной долиной, окруженной зеленоватыми рифами, и с удивлением наблюдал за кипевшей в прозрачной воде жизнью. Вокруг резвились быстрые, как стрелы, рыбы с черными полосками вдоль хребта и острыми розовыми плавниками, высоко над головой, словно мелкие серебристые облака, проносились стайки какой-то мелочи. Рыба-иглобрюх описывала кульбиты, словно цирковой акробат, парочка спинорогов любезно ухаживали друг за другом над огромным кораллом, чьи голубые, красноватые и желтые веточки грызли неутомимые рыбы — попугаи. Из отверстия в скале выглянула и тут же скрылась пятнистая мурена, в другом дремал серый скат, покрытый светло — синими крапинками.

Возле голубоватого камня, среди бурых водорослей удобно устроилось бочкообразное существо, с видимым удовольствием открывавшее и закрывавшее губастый рот. Можно было подумать, что рыба произносит речь, но, оказавшись поближе, Конн понял причину ее самозабвенного губошлепства: маленькая червеобразная рыбка усердно заплывала и выплывала из полости рта то через пасть, то через жабры, которые усердно чистила.

«Помогает своему господину после трапезы, — решил король. — А кто теперь поможет мне?»

Он плыл, сам не зная куда, уже довольно долго. Конн умел хорошо нырять и подолгу задерживать дыхание, но, пожалуй, его нынешнее пребывание под водой побило все лучшие результаты ловцов жемчуга. Странно, но король не чувствовал ни жжения в груди, ни желания подняться на поверхность. Да и что ожидало его там, наверху — белесая муть Зачарованных Полей?

Оторвавшись от летящего корабля, увлекаемого Ти — фоном, он ждал долгого падения и страшного удара, но почти сразу очутился посреди подводного царства, пронизанного косыми солнечными лучами. Перстень с Талисманом был на пальце, а вот дудка Дамбаэля исчезла, видно, выскользнула из-за пояса, когда Тифон тряс и раскачивал корабль. Конн решил отыскать инструмент и поплыл наугад, невольно любуясь пестротой и яркостью подводного мира.

Одежда его истрепалась еще в лесу возле Мирового Древа, и теперь он освободился от лохмотьев, оставшись в одной набедренной повязке да поясе, на котором болтались ножны с обломком ножа гнома. Плыть было легко, теплая вода ласково обволакивала тело.

Внезапно он почувствовал боль от укола в щиколотку. Нога была слегка оцарапана, червеобразная рыба с плоской головой присосалась к ранке. Не обращая внимания на движения пловца, она совершенно спокойно оторвала у края ссадины кусочек кожи и проглотила. Конн отогнал прилипалу, но она тут же вернулась и не одна, а с двумя другими. Они бросились на него с трех сторон и, пока он отмахивался от первой, ее товарки присосались к поясу и предплечью, да так крепко, что пришлось извлечь нож и отковыривать их обломком лезвия. Вода окрасилась облачками крови, и Конн понял, что надо подниматься.

«Правильно, — возник в голове тонкий голосок Бу, — поплавали, полюбовались красотами морскими и довольно».

Дух-ящерка шел рядом, смешно шевеля перламутровым хвостиком и вытягивая лупоглазую головку. На плаву он щелкнул маленькой пастью и ловко откусил рыбе-прилипале кусок хвоста.

— Где ты был… — начал было король сердито, но изо рта у него вырвались пузыри воздуха, и пришлось переходить на мыслеразговор.

«По делам плавал, — отвечал Бу, — у нас, духов-хранителей, дел хоть отбавляй. То пространство искривить, когда некоторые норовят из поднебесья в океан сверзиться, то рыбарям в днище дырку проковырять, чтобы этого некоторого сетью не накрыли… То Карлука, губителя кораблей и ныряльщиков, проведай: спит ли…»

«Спит?» — спросил мысленно Конн.

«Да он веками дрыхнет, это я так проверял, на всякий случай».

«А ну как проснется? Во мне скоро воздух кончится».

«Да вы недоверчивы, как всякий настоящий король! Осетра у меня ели? Вот и плавайте, как рыбка, пока не надоест».

«Лучше бы я у Пинокля утку отведал, тогда, глядишь, сразу бы перелетел в нужное место, штанов не замочив».

«Штанов на вас все равно нет», — обиделся дух-хранитель.

«А что, Бу, — помыслил Конн как можно ласковей, несколько устыдившись своей королевской недоверчивости, — упали мы в земное море, когда с небес рухнули, или госпожа с посохом все еще ведет нас своими тропами?»

«Это вопрос философский, — заметил дух-ящерка важно, — границы между мирами столь призрачны и условны… Бывает, защекочешь кого-нибудь как бы понарошку, глядь — вопль, стон, скрежет зубовный, и жрецы в земных храмах погребальные свечи воскуривают… Так что будьте осторожны, Ваше Величество, не зря речено через умников: верхнее подобно нижнему, а нижнее подобно верхнему, хотя и не тождественно… Забыл, как там дальше. Говоря об осторожности действий, я, конечно, вовсе не имею в виду этих мерзких тварей, кои желают полакомиться вашим королевским мясом, пока суть да дело. — Он щелкнул пастью, откусив плавник еще одной прилипале. — Их слишком много, так что лучше нам побыстрей отсюда убираться…»

Конн и сам это понял. Десятка два мерзких созданий крутились вокруг, а обломок ножа был слишком плохим оружием, чтобы им защищаться. Бу уже резво плыл к играющей солнечными пятнами поверхности, и король последовал за ним.

Они вынырнули посреди спокойной лагуны, в трех бросках копья от берега. Берег был пустынным, и все же, выйдя на песок, Конн не выпустил своего оружия, настороженно оглядываясь по сторонам. Бу по — собачьи отряхнулся и беспечно улегся на песок, подставив солнцу блестящую мордочку.

— Сколь отрадно погреться под лучами дневного светила после мрачных подземелий, — изрек он глубокомысленно.

Конн невольно улыбнулся, однако расслабляться, подобно Бу, король вовсе не собирался. Он прошелся по песчаному берегу, ограниченному выступами почти отвесных скал, насчитав шагов полсотни от одной скалы до другой. Чахлые деревца с пожелтевшими листьями росли вдоль подножия откоса, круто вздымавшегося над морским берегом. Отсюда через расщелину вела наверх неширокая тропа, усыпанная мелким гравием.

— Думаю, нам туда, — сказал король, поглядывая на разлегшегося духа-хранителя, — не станем медлить, Бу.

— А куда спешить? — откликнулся тот лениво. — Солнце греет, птички поют… Море набегает на песок с тихим шорохом… Хочется мечтать и сочинять поэмы.

Он хлебнул из маленькой, с ноготок фляжечки и продекламировал:

Насчет ветра и валов Бу явно преувеличивал: море было спокойным и ласковым, а вот «видение» действительно присутствовало. Правда, насчет красоты Дух-ящерка тоже изрядно приврал.

Это было существо величиной с теленка, передвигавшееся на четырех черных ластах. Передвигалось оно с шумом и плеском, вздымая вокруг тучи брызг. Если туловище и конечности создания могли принадлежать тюленю, голова была, несомненно, человеческой, бородатой, а физиономия — сердитой.

— Могли бы поближе подойти, — закричало существо издали, — мне по суше передвигаться затруднительно, а превращаться некогда. Поросенок ты, все-таки, Бу, в поросенка тебе надо вселяться, а не в ящерицу. Давай топай сюда, некогда мне…

Существо уселось на обширный зад, погрузившись по пояс в мелкую воду, и хлопнуло передними ластами. Ласты превратились в руки — черные и какие-то ороговелые. Обитатель глубин пошарил у себя на поясе, где висела изящная раковина, запустил в нее негнущиеся пальцы и извлек дудку Дамбаэля. Он сразу уронил ее в воду и, ворча, стал шарить вокруг.

— Поросенок, чтоб ты знал, Асиб — нырялыцик, существо не слишком проворное, — сказал Бу, поднимаясь с песка и неторопливо шагая к кромке прибоя, — а нам, духам — хранителям, проворство более всего надобно. А то еще предложи мне в корову вселиться… В морскую, например.

— Но — но, — сказал морской обитатель, — что еще за намеки? И что еще за Асиб? Как просить о чем, так, значит, Асиевель, могучий повелитель моря, а как сделку сладили, можно, значит, фамильярничать? Вот зашвырну твою дуду акуле в брюхо, будешь знать, как не уважать старших!

— Не зашвырнешь, — Бу зашел по пояс в воду, нагнулся и поднял инструмент. — Ты медок получил, так что не геройствуй тут. Действует медок — то?

— Да что с той капли, — проворчал повелитель моря, — прибавить бы надо…

— А ты к Кубере сходи, — посоветовал Бу, вытряхивая из дудки воду, — у него целый источник, может, и не пожалеет.

— Да ходил я, — насупился Асиб — нырялыцик, — не дает, жадничает. Порядок наводит. Зачем тебе, говорит, дев рыбохвостых услаждать? Как, говорит, напьешься меду — то, так в раковину трубишь — корабли тонут. С твоей платы, Бу, не потрубишь особо, но песню я сложил.

Повелитель глубин поднял голову и вытянул губы трубочкой.

— Не надо… — пискнул элементал, но было уже поздно — Асиевель протяжно завыл:

Он замолчал и уставился на духа-ящерку, мордочка которого почернела — не то от солнца, не то от жутких завываний Асиевеля.

— Ну как? — спросил повелитель глубин с робкой надеждой.

— Хорошая песня, — сказал Бу, отступая на берег, — только короткая очень.

— Вот и я говорю! — обрадовался дух моря. — Ежели бы мне еще пару глоточков, я бы и докончил. Хочешь, цветок продам? За пару глотков. Не морской, обронил кто-то, я и подобрал на дне. Может, годен на что?

Он полез в свою раковину и достал красный измятый цветок. Лепестки его поникли, но Конн сразу узнал чудесное растение с поля Черного Садовника: видимо, Тавискарон выронил его из-за пазухи, когда падал с Корабля Мертвецов.

— Да на что он нужен? — пожал Бу острыми плечиками. — Дама какая-нибудь гадала возле борта: любит — не любит, да и обронила. Может, и лепестки почти все ободрала.

— Как же, — хитро улыбнулся Асиевель в бороду, — дама уронила… Он горячий, пощупай вот!

— Ладно, — кивнул Бу, — если горячий — можно за пазуху класть да в ненастье греться. Но только один глоток!

— Два! — уперся повелитель глубин.

— Заплати, что он просит, — твердо сказал Конн. — Мне нужен этот цветок.

— Во! — обрадовался Асиевель. — Твой подопечный, Бу, нагишом ходит, зябко ему. Ты — дух-хранитель, так что выполняй приказание.

Бу что-то проворчал, отвинтил крышечку со своей маленькой фляжки и протянул морскому обитателю.

Тот сграбастал ее мокрыми пальцами и забулькал, блаженно щурясь.

— Хватит! — завопил дух-ящерка, отбирая фляжку. — Три глотка сделал, обманщик. Ох, потонет сегодня кто-то вместе с грузом и своей лоханкой…

— Вот это другое дело, — Асиевель поднес к губам раковину, — я весь — вдохновенье!

— Бежим, — пискнул Бу, отдавая цветок Конну, и быстро засеменил к тропинке в скалах. Недоуменно пожав плечами, король последовал за ним.

Он был уже возле скал, когда сзади раздался протяжный рев, сотрясший землю. Желтые листья сдуло с деревьев, словно порывом ураганного ветра. С вершины откоса сорвались и покатились вниз крупные камни.

Рев повторился, потом Асиевель затянул жутким басом:

Он повернулся и поплыл навстречу разыгравшимся волнам, трубя в раковину и распевая во все горло.

Оскальзываясь на мелком гравии и перепрыгивая через упавшие со склонов камни, Конн добрался до вершины. Бу поджидал короля, примостившись на теплой потрескавшейся плите и потирая уши маленькими ручками.

— Не умеете вы торговаться, Ваше Величество, — сказал дух плаксиво, — что я, цветка не признал? Цену хотел сбить, вот и все. Этому каракуле и глотка достаточно, чтобы шум поднять. А теперь до новолуния не успокоится: трубить станет и песни дурные орать.

— Ты забываешь, что я король, а не барышник, — насупился Конн. — Крепок твой мед, однако, если такую тушу пронял в два счета.

— А это не простой напиток, — сказал Бу, — это Мед Поэзии. Вдохновение дарует, иногда до экстаза дело доходит. Когда-то небожители после очередной весьма жестокой битвы решили заключить вечный мир и сварили этот напиток… Да вы присаживайтесь, судя по всему, ждать придется, я и расскажу, как этот мед на свет появился, и что из того вышло.

Конн осмотрелся. Он стоял на краю круглой, шириной не менее ста локтей, площадке, обнесенной валом из длинных белых камней высотой по пояс человеку его роста. За первым валом виднелись другие, каждый следующий отстоял на все большее расстояние от предыдущего. Казалось, на край обрыва кто-то кинул огромный камень, и от него, как по — воде, расходились по голой, без единого деревца равнине круги валов.

Напротив того места, где тропинка поднималась на плато, высились каменные ворота: два огромных, иссеченных ветрами монолита стояли вертикально, третий лежал сверху. Их поверхность покрывали полустертые древние руны.

За воротами виднелась прямая, вымощенная ровными плитами дорога, убегавшая к горизонту. Она, словно лезвие меча, рассекала круглые валы: в тех местах, где дорога их пересекала, были оставлены проходы.

— Почему ты решил, что надо ждать? — спросил король своего спутника. — Ворота открыты, дорога перед нами.

Бу указал хвостиком на плоский овальный камень, видневшийся посреди площадки, словно алтарь странного храма. И на этом алтаре лежал человек.

Зажав в одной руке обломок гномьего ножа, в другой — горячий цветок, Конн осторожно двинулся к возвышению. Рыцарь в полном вооружении был распростерт перед ним: ярко блестела на солнце вызолоченная сталь доспехов, крылатый шлем с опущенным забралом украшал пышный плюмаж из радужных перьев.

Левую руку воина прикрывал красный треугольный щит без герба и иных знаков, вдоль правой лежал меч с рукоятью, украшенной драгоценными камнями. Броня, перья плюмажа, оковка щита — все было покрыто пылью и мелким мусором, однако на клинке не было и пятнышка ржавчины.

«Этот человек давно умер или его принесли в жертву странным богам», — подумал король и приподнял забрало, ожидая увидеть оскаленный череп.

Доспехи были пусты.

— Бу! — взревел Конн, оборачиваясь к духу-ящерке, который все так же спокойно грелся на солнышке. — Ты что, играешь со мной? Мне некогда разгадывать твои загадки, я и так потерял слишком много времени. Это пустая броня, я могу одеть ее, но кого и зачем ждать в этой выбеленной солнцем пустыне?

— Теряя время, вечность обретешь, разбей клепсидру и воды напейся… — пробормотал Бу, с трудом поднимая сонные веки. — Простите, Ваше Величество, Мед поэзии все еще действует… Я рассуждаю так: кто-то приготовил вам доспехи, ибо трудно предположить, что столь великолепные латы лежат здесь просто так без всякого присмотра. Но если вам приготовлено боевое облачение, следовательно, этот «кто-то» желает с вами биться. Ввиду того, что биться с этим «кем-то» в его отсутствие вы никак не можете, я предлагаю подождать.

— Тебе лучше знать, — проворчал король, присаживаясь рядом с духом-хранителем на камень. — Путешествуй я обычным образом — не притронулся бы к этой броне, хоть она и вызолочена и, кажется, весьма добротна, а просто пошел бы своей дорогой. Но в местах, по которым ты меня ведешь, любой предмет обретает особый смысл, так что подождем того, кто оставил здесь эти латы. Надеюсь, ждать придется не слишком долго. Что ты там говорил о вечности?

— Собственно, вечность — это так, для красного словца. — Бу тоже сел, скрестив ножки и поджав перламутровый хвостик. — Никто толком не знает, что это такое, и не живет вечно, даже мы, элементалы. Но Мед Поэзии способен даровать иллюзию беспредельности нашего существования, он помогает переноситься в иные измерения, иные времена… Поэтому я всегда ношу несколько капель вот в этой фляжке.

— Может, дашь попробовать? А то в горле пересохло.

— О, Ваше Величество, не сочтите меня невеждой, но Мед Поэзии не предназначен для утоления обычной жажды…

— Понял, он утоляет жажду духовную посредством того, что навевает складные строфы. Волны — волны, велики, огромны — или как там пел этот жуткий тюлень с бородой? Он оказал нам ценную услугу, но, скажу честно, твои вирши мне понравились больше.

— Ну, к меду и талант нужен, — скромно потупился Бу. — Вам же сейчас к фляжке прикладываться не советую: расслабляет.

— То-то из менестрелей редко выходят добрые бойцы, — усмехнулся король, — за редким исключением. И то, как возьмет тровер меч, так и озадачится всяческими фантазиями: то ему дракона кровожадного подай, то даму обиженную, то идею возвышенную… А это уже не боец, кто сердцем мыслит… — Тут он отчего-то вспомнил о Дагеклане и замолчал.

— Когда гремят мечи, Иштар Всеблагая, говорят, затыкает уши и закрывает глаза, — согласно покивал Бу. — Вы говорите об этих делах с большим знанием.

— Опять ты забыл, что я король, повелитель огромной Империи? Был помоложе, читал я разные книги, где о добре да зле прописано, и стихи читал, и сочинял даже… А потом понял: хочешь править железной рукой, как только и можно в Земной Юдоли, — позабудь о порывах сердца…

И опять умолк король, мрачно уставясь на красный цветок, который неосознанно мял в пальцах.

— М-да, — протянул Бу, поглаживая хвостик. — Поэзия должна носиться по волнам эфира и передаваться от сердца к сердцу. А то понапишут всякого, хоть и ладно, а так мудрено, что и сами запутаются. А чтобы распутать — ну друг дружку мечами лупить, стрелами осыпать и в темницах мучить. Небожители тоже раньше сему пороку предавались, скрижали разные творили, кто из хрусталя, кто из скорлупы Мирового Яйца, кто из старой кожи Сета, Мирового Змея. И тем скрижалям следовали, ибо великие задачи в них ставили. Один хотел, чтобы люди только деревьям поклонялись и ничего, кроме фруктов и молока, в пищу не употребляли. Другой велел своим адептам пирамиды строить и живьем в них замуровываться, третий — ходить в рубище, не мыться и танцевать на площадях до тех пор, пока не побьют каменьями… А когда адепты спрашивали: «Зачем, Отче?», получали ответ: не вашего ума дело, не доросли, дескать, до высшей мудрости.

Еще один, не помню как звали, хотел чтобы повсюду кумиры его стояли: на морских побережьях высотой с гору, у городских ворот — с башню, а в жилищах — в два локтя, и чтобы непременно из чистого золота. Где столько драгоценного металла напасешься? Над ним все небожители смеялись, а он уперся: под страхом смерти велел последователям своим золото из свинца добывать…

Много еще причуд небожители навыдумывали. И, главное, как что не по ним, так идут войной друг на друга, а оружие у них такое, что гору в пар обратить — плевое дело. Несчетно они друг дружку перебили, а еще больше людей, которые плохо понимали из-за чего, собственно, весь сыр — бор разгорается.

Тогда и дал Митра Пресветлый (которого руги по темноте своей Аресом именуют) последний и решительный бой. Кого в Нижний Мир низверг, кого в Пустоте рассеял, кого так к земле-матушке припечатал, что мало не показалось. Ямбаллахов, к примеру. Эти-то сгинули, благодаря коварству ругов, а другие супостаты, говорят, очухались и на земле неплохо устроились. Самые коварные из них — фоморы, но они редко покидают свой Железный Замок.

Те же из небожителей, кто покорился воле Митры, решили заключить вечный мир. Они смешали в большом котле пот, кровь и слезы, коих немало пролили в дни жестоких битв, добавили молока священной козы, а также растворили плоть небесного скальда Бухваса, скальд пошел на эту жертву добровольно ради общего блага. Потом все выпили по заздравной чаше и разбрелись по своим делам, оставив котел с медом под присмотром Атали, дочери ледяного бога Имира…

— Отец рассказывал об этой коварной деве, чуть было не сгубившей его, когда он был ранен в стране Асов и лежал беспомощным посреди ледяной пустыни. Дух явился к нему в облике прекрасной женщины и чарующими танцами пытался увлечь за собой на гибель.

— О, Атали всегда танцует, ибо когда-то выпила слишком много Меда Поэзии, — кивнул Бу. — Танцует и не может остановиться, ибо жаждет прекрасного: возвышенной чистой любви… К сожалению, все претенденты замерзают среди ледяных торосов или их приканчивают братья-великаны Атали. Печальная, но возвышенная история…

— Так что же, — спросил Конн, — Мед Поэзии так и хранится во владениях Имира?

— Ну нет! — возразил дух-хранитель. — Небожители поначалу и вправду спрятали котел возле Сталкивающихся Скал далеко на севере, но однажды, когда они собрались на пирушку, мед так промерз, что невозможно было отколупнуть и кусочка. Пришлось пить обыкновенную брагу, и она так вскружила голову многим богам, что те, по своему обыкновению, передрались и в пылу ссоры растопили вековые льды. Тогда лавины сошли с северных гор и промыли широкую долину, где позже поселились киммерийцы. Это было за много веков до рождения вашего отца, государь.

И боги решили, что Меду Поэзии не место на земле, и спрятали его под корнями Мирового Древа. Корни пьют его и отдают взамен свои соки, так что источник никогда не иссякает. Сторожит источник великан Кубера-Нор. Правда, он долго отсутствовал, местность вокруг совсем одичала, Мед Поэзии растекся, пропитал всю вершину Мировой Горы и вырос там лес не лес, а так, некое существо с ветками-щупальцами и весьма возвышенными представлениями о смысле жизни…

— Этот мудрец, провонявший все вокруг своими миазмами, пытался меня слопать! — воскликнул король и посмотрел на багровые полосы на руках и ногах, оставшиеся там, где сжимали их липкие ветви живых кустов.

— Это с вашей точки зрения, — хихикнул Бу, — с точки зрения существа, запертого в своей бренной оболочке. Лес же хотел освободить вас от земных страданий, слив с Беспредельностью.

— Ну, голод можно обосновывать по-разному, — буркнул Конн. — Как вы только с ним уживаетесь…

— Да ведь мы бестелесные, — напомнил элементал. — А лес нас не трогает, знает — без толку.

— Мед Поэзии, Беспредельность, — задумчиво проговорил король. — Иногда, засидевшись в скриптории до третьей свечи над древним манускриптом, вдруг чувствуешь, что тело твое как бы исчезает, растворяется…

Он осекся и уставился на каменные ворота.

Только что дорога за ними была пуста, а в следующий миг из-под каменной арки выехал на вороном жеребце рыцарь в помятой броне. Глубокий шлем с прорезями для глаз, похожий на каску немедийского наемника, закрывал лицо, из-за плеча торчала рукоять меча, у колена висел небольшой круглый щит без герба. Никаких украшений — ни плюмажа на шлеме, ни червленых узоров на кирасе, ни инкрустации на походном седле. Рыцарь натянул поводья и остановил коня возле камня, на котором лежали сверкающие доспехи.

— Он прибыл, — сказал Конн, вставая, — и, кажется, не для того, чтобы вести разговоры о поэзии.

Спрятав помятый цветок в пояс, вложил обломок ножа в ножны и направился к всаднику. Остановившись в трех шагах поднял руку с раскрытой ладонью.

— Приветствую тебя, страж, — сказал Конн. — Я прибыл на твой остров в поисках своей невесты. Разреши мне пройти и укажи место, где я мог бы отыскать девицу по имени Эльтира.

— Как ты зовешься? — глухо спросил рыцарь из-под шлема.

— Конн, король Аквилонии и всех подвластных ей стран. Назови себя.

— Я зовусь Руад Рофесса, что на вашем языке значит Красный Многомудрый. У тебя есть то, что мне нужно, отдай, и можешь идти куда хочешь.

Конну не понравились слова рыцаря, и все же он спросил:

— Что ты желаешь получить от меня?

— Сердце отважного воина. — Голос под шлемом звучал ровно и спокойно.

— Так вырви его из моей груди, если сможешь! — крикнул король, чувствуя, как гнев наполняет его душу — впервые с тех пор, как Мать Большая Мартога отправила его в это странное путешествие.

— Твое сердце! — В голосе всадника послышалась насмешка. — Это сердце влюбленного, а не бойца. Оно опутано цепями страсти и не может биться глубоко и свободно. Ради своей возлюбленной ты готов на все, но готов ли ты кинуться на сотни клинков, направленных теми, кто изменил тебе? Нет, ты даешь убедить себя, что действуешь в высших интересах, хотя лишь один страх сковал твое сердце — страх за жизнь возлюбленной!

— Ах вот оно что… — пробормотал Конн.

Потом, почти обнаженный, вытащив обломанное лезвие, гордо выпрямился перед закованным в железо всадником и сказал, тяжело чеканя каждое слово:

— Кто бы ты ни был, рыцарь, ты нанес мне оскорбление, смываемое только кровью. Тебе нет дела до обстоятельств, заставивших меня прибыть в твою страну, где бы она ни находилась, на земле или в Лучезарном Мире. Я ни перед кем не отчитываюсь. Я вызываю тебя, Руад Рофесса, и готов драться хотя бы и обломком этого ножа!

— Да полно! — Всадник небрежно махнул рукой в железной рукавице. — А как же прекрасная Эльтира? Я убью тебя, и она погибнет. Подумай и лучше отдай цветок, который прячешь в поясе: в нем воплотилось сердце… отважного человека!

— Ты трус, если отклоняешь мой вызов, — упрямо сказал Конн.

Всадник отъехал на десять шагов, извлек из заплечных ножен прямой длинный меч и указал им на золотые доспехи.

— Я не дерусь с безоружными, — сказал он. — Облачись и положи цветок на этот алтарь. Мы станем биться, и если я завладею им, можешь делать, что хочешь: продолжать драться или отправляться на поиски женщины.

Конн не заставил себя упрашивать. Золотые доспехи были обиты внутри бархатной тканью и хорошо сидели даже без нижнего гобиссона. Броня была на удивление легкой и пришлась впору, словно подогнанная по фигуре короля. Меч удобно лег в руку, щит надежно прикрыл грудь.

Красный Многомудрый спешился, и они сошлись.

Они обменивались ударами, передвигаясь вокруг алтаря, на котором пламенели лепестки цветка. Руад Рофесса был крепкий боец, и вскоре золотые доспехи Конна покрылись царапинами и неглубокими вмятинами, а навершие щита стало похоже на оскаленную челюсть из-за множества щербин, выбитых тяжелым мечом противника. И все же Конну каждый раз удавалось оттеснять Руада от заветного камня.

— Давно не дрался? — гудел Рофесса из-под шлема. — Бугурты и турниры не в счет, пустая потеха! Только смертельный поединок закаляет воина, но кто же станет всерьез драться с королем великой державы! А битвам ты предпочитаешь хитроумную политику… Неплохой удар, юноша, только надо бить резче и круче выворачивать кисть руки… Попробуй отбить мой!

Руад занес меч, словно собираясь рубануть сплеча, но вдруг изменил направление удара, переведя его в колющий: щит Конна загудел, на оковке осталась глубокая вмятина.

— Такой удар надо парировать клинком и с вывертом! — рявкнул рыцарь. — Хвост нергалий, зацепи ты мой меч гардой, ты бы меня обезоружил!

Он вдруг присел и ударил по ногам — Конн подпрыгнул, легко перескочив свистнувшее лезвие, и в свою очередь нанес удар в край щита противника, заставив его приоткрыться, и тут же — колющий, целя в кольчужный воротник.

Руад отпрянул, и все же острие распороло первый слой кольчужного нашейника.

— Детский лепет, — прогудел рыцарь, — ты даже меня не поцарапал до крови, а на клинке твоем уже немало зазубрин.

— Ты тоже не преуспел, — сказал Конн, переводя дух. — Но что-то ты больно печешься о моих успехах. Хочешь поскорее умереть?

— Юнец! — рявкнул Многомудрый. — Научись дыхалку держать, потом рот разевай. На-ка!

На этот раз он достал Конна. Лезвие ударило в левое оплечье, оставив глубокую вмятину. Из щели в доспехе нехотя проступила кровь. Пожалуй, гобиссон смягчил бы удар, но ватной фуфайки под доспехом не было, а бархатная подбивка была слишком тонка.

— Получил? — без особого торжества спросил Рофесса. — Может, хватит с тебя? Я забираю цветок, ты — уматываешь.

— Твои манеры более подходят для базарного драчуна, чем для рыцаря, — насмешливо парировал Конн. — Решил испугать меня какой-то царапиной? Защищайся!

Он атаковал яростно, но не теряя осторожности. Что-то настораживало его в том, как орудует мечом этот человек. Рауд с легкостью разгадывал обманные движения Конна и парировал самые хитроумные удары. Он редко пускал в ход щит, предпочитая отбиваться клинком, но и его манера атаковать была на удивление знакома, и король успешно защищался. Казалось, назревает боевая ничья, что не устраивало обе стороны.

Время шло, становилось жарче, пот заливал глаза, размывая видимое в прорезях наличника. Рофесса имел преимущество: у его шлема не было забрала, прямая заостренная на конце пластина прикрывала нос, серповидные выступы-щеки, большие отверстия для глаз позволяли хорошо видеть. Глубокий шлем надежно прикрывал и защищал почти все лицо, и все же дышалось под ним вольнее, чем под более изысканным, но более душным шлемом Конна. К тому же королю мешал пышный плюмаж, оттягивающий затылок и мешавший вольно поворачивать шею. Доспехи были явно парадными, не предназначенными для длительного и жесткого поединка, победу в коем давала не только ловкость, но и выносливость.

Конн решил применить свой коронный удар. Когда-то отец научил его этому приему и долго отрабатывал с ним на деревянных мечах. После каждого упражнения сломанный меч сына приходилось заменять: суть тут была в том, чтобы вложить в боковой удар всю силу.

Конн сблизился с рыцарем, сделав ряд стремительных выпадов, которые были столь же стремительно отбиты. Внезапно король ударил под самую рукоять меча Рофессы, и тот невольно высоко откинул руку. Сейчас же Конн направил клинок в правую часть нагрудника, и Рауд принял удар на щит, открыв свой левый бок. Конн снова размахнулся, как бы желая мощным ударом расколоть щит противника, но вдруг упал на правое колено и с поворотом направил меч слева под ребра Рофессы, туда, где кончалась кираса и начиналась кольчужная юбка, прикрывавшая бедра.

Такой удар сплеча и с поворотом позволял расколоть не то что старую измятую кирасу Руада, он пробивал мощную броню рыцаря-пехотинца, столь тяжелую, что подобные воины использовались в качестве живого щита при атаках конницы, буквально врастая в землю и ощетинившись наклонным частоколом копий.

Все было сделано правильно, вся сила была вложена Конном в этот удар, и все же Руад его отбил. Он успел опустить щит влево за миг до того, как сталь клинка должна была перерубить его доспехи чуть выше пояса. Щит, не выдержав, раскололся, клинок разрубил наручень, и рыцарь зашатался, прижимая раненую руку.

— Может, теперь хватит с тебя? — спросил король, отступая на пару шагов. — Ты и так храбрый воин, зачем тебе цветок-сердце?

Поддерживая левую руку правой, в которой все еще сжимал меч, Многомудрый внимательно оглядел залитое кровью предплечье. Сжал левую ладонь в рукавице. Потом пнул обломки своего щита и сказал:

— Хороший удар, парень. Если бы я его не знал, было бы сейчас два Рофессы, покороче прежнего. Только ты зря радуешься. Кость не задета, а если и задета — совсем немного. Щита я лишился, но левая рука мне еще пригодится. Знаешь, что главное в поединке с таким человеком, как я? Главное — не расслабляться!

Он вдруг прыгнул, разом покрыв расстояние, отделявшее его от Конна. Меч рыцаря ударил по щиту, несколько сверху, так что король вынужден был приоткрыться. Левая рука Рофессы сжала запястье правой руки Конна, да так, что кости затрещали. Не дожидаясь, пока Конн снова прикроется щитом, рыцарь ударил его рукоятью своего меча прямо в забрало шлема…

Все поплыло перед глазами короля, горячая кровь хлынула из разбитого носа, он не устоял и опрокинулся навзничь. Он царапал и рвал наличник, но тот, изуродованный мощным ударом, не хотел подниматься. Оставив попытки, Конн поднялся, вслепую размахивая мечом. Сквозь красноватый туман он сумел разглядеть, как рыцарь, назвавшийся Руадом Рофессой, спокойно подошел к алтарю, взял красный цветок и спрятал у себя на груди. Конн побежал к нему, что-то вопя и задыхаясь под искореженным шлемом.

Руад обернулся. Был он уже без каски, и ветер трепал его густые черные волосы, но лица рыцаря Конн рассмотреть не мог, хотя и был от него в пяти шагах.

— Поединок окончен, — бросил Рофесса, садясь в седло, — я тобой доволен… Конн. У нас обоих есть важные дела, но после, если захочешь, мы можем продолжить. Извини, что расквасил тебе нос.

— Стой! — хрипел король, не замечая, что его ведет куда-то в сторону. — Стой, трус! Ты обещал продолжить поединок в любом случае!

— Никогда не называй трусом того, кого не смог одолеть. Я тебя таковым не считаю.

С этими словами он пришпорил вороного и поскакал к арке. Как только всадник и конь промчались между монолитами, оба пропали, словно растворились в воздухе.

Конн хотел бежать за исчезнувшим Руадом, но ноги его подкосились, и он тяжело осел в горячую пыль.

Когда Бу, царапая маленькими пальчиками железо, все же снял с головы короля шлем, он увидел то, из чего боги некогда начинали варить Мед Поэзии, — кровь, пот и слезы.

— Я убью его, — шептали разбитые губы Конна, — Кромом клянусь, найду и выпущу кишки! Это кулачный бой, а не рыцарский поединок…

— Но вы сами обозвали его базарным драчуном, — пискнул Бу и поспешно добавил: — Никогда не видел такого красивого удара, Ваше Величество! Раз-раз, по щиту — бамс! — сверху — ух! — а сам на коленки и — вжик! Так бы его и разрезал, ну ничего, руку-то покалечил, и то славно.

— А он мне — в морду, — горестно заключил король, вытирая лицо взявшимся невесть откуда чистым платком. — Чего ж ты не пресек такое бесчестье, дух-хранитель?

— Люди дерутся — элементалы не встревай, — сказал Бу. — Да и какое бесчестье, в драке все бывает. Вы его — по ребрам, он вас — по сопаткам. Равные бойцы, даже с лица схожи.

Конн насторожился.

— Руад похож на меня?

— Не то что похож, а просто как две капли воды. Черноволосый, синеглазый, разве что посмуглее, от солнца, наверное. Я — то гляжу: вы вправо, и он вправо, вы двойной выпад, и он двойным отвечает… Просто бой с тенью. Одно мне в этом Руаде не понравилось: грубый он, не обходительный. Одичал, видать, на этом острове.

— Что за остров? — спросил Конн. — Ты ничего не говорил, Бу.

— Так не успел еще. Это остров племен богини Банну, Ваше Величество, Инис Фалль по-другому…

— Так это был мой брат! — вскричал король, вскакивая на ноги. — Да Дерг говорил, что на острове Фалль у меня есть сводный брат, с ним я и дрался!

— А если с братом, — покачал головой дух-ящерка, — так в следующий раз лучше выпейте да закусите, чем мечами махать.

— Но почему он не сказал сразу и назвался Руадом? Я бы отдал цветок, узнай Ннока. И почему он бросил мне вызов, если я прибыл на Фалль по воле Да Дерга?

— А у них тут всегда интриги, на Фалле этом, — заметил Бу. — Я сюда без особой нужды не захаживаю.

— И куда теперь? Отправимся в Медовый Покой королевы Матген?

— Хорошо бы, государь, но ваша невеста, как мне стало известно, — в Железном Замке фоморов.

— Вот как! Кажется, туда можно добраться только по воздуху. Все же я зря не ел утку Пинокля.

— Дался вам этот фигляр, — проворчал Бу, — у нас есть средство понадежней.

И он указал в голубое небо, где парил на широких крыльях, снижаясь, закованный в броню крепыш с головой дятла.