"Полуночный Прилив" - читать интересную книгу автора (Эриксон Стивен)

Глава 9

Выброшенный волнами на берег серокожий юноша неподвижно лежал на песке. Длинные каштановые волосы спутались, к ним прицепились сучки и волокна водорослей. Вокруг нагого тела скакали чешуйчатые птицы, щелкали зубастыми клювами, вдыхая жаркий воздух полудня.

Когда подошел Вифал, они захлопали крыльями и взмыли вверх. Когда же с берега спрыгнули трое нахтов, птицы завопили и понеслись над морем.

Вифал склонился над юношей, осмотрел его, затем протянул руки и перевернул его на спину.

— Проснись, парень.

Глаза распахнулись, внезапно наполнившись страхом и болью. Рот раскрылся, издал пронзительный визг, разнесшийся по всему пляжу. Юноша задергался, колотя ногами по песку, схватился руками за голову.

Вифал присел на корточки и стал ждать.

Крики стали хриплыми и вскоре перешли в рыдания. Судороги стали содроганиями. Молодой человек медленно сел.

— Надеемся, тебе уже легче? — произнес Вифал.

Голова дернулась, к нему обратились широко раскрытые, мокрые глаза. — Что… где…

— Ну, парень, на такие вопросы я хотя бы могу ответить. Давай пока что коротко. Я Вифал, живший прежде в Третьем городе мекросов. Ты здесь — где бы это здесь ни было — потому что так захотел мой хозяин. — Он с кряхтеньем встал. — Ты можешь подняться? Он ожидает на берегу. Недалеко.

Глаза юноши дернулись и сфокусировались на нахтах. — А что это такое? Что они делают?

— Бхок'аралы. Нахты. Называй как хочешь. Как я. Тот, что делает гнездо, зовется Писк. Это молодой самец. Гнездо отняло у него уже неделю — смотри, как он одержим, как заботливо прилаживает сучья, вплетает водоросли, ходит кругом с видом критика. А тот самец постарше, что сидит и наблюдает за ним — Хруст. Как видишь, он всегда рад повеселиться. А там, на утесе, прихорашивается Шлеп, самочка. Ты прибыл в самое удачное время, паренек. Смотри.

Гнездостроитель Писк попятился от возведенной им на кромке обрыва сложной конструкции, размахивая черным хвостом и качая головой. Шагах в пятнадцати внезапно сел, сложив руки, и начал вглядываться в мутное небо.

Самка Шлеп кончила прихорашиваться, помедлила и с вальяжным видом направилась к гнезду.

Писк напрягся, с явным усилием стараясь не оторвать взора от неба.

У гнезда Шлеп немного поколебалась, затем атаковала. Во все стороны полетели куски и клочья. За несколько мгновений дикой ярости гнездо было уничтожено. Шлеп раскорячилась и помочилась на развалины.

Хруст катался по земле в неудержимом веселье. Писк выказывал очевидное уныние.

— Так происходило больше раз, чем я могу сосчитать, — вздохнул Вифал.

— Как это ты начал говорить на моем языке?

— Кое-чему нахватался у купцов. А мой хозяин, очевидно, улучшил мои знания. Можно сказать, дар, один из множества, о которых я не просил. Подозреваю, парень, ты почувствуешь то же самое. Пора идти.

Вифал смотрел, как юноша неуклюже поднимается на ноги. — Высокий, — заметил он, — но я видал и повыше.

Лицо молодого человека вновь исказила боль. Он оперся о подскочившего Вифала, иначе бы упал.

— Это фантомная боль, парень. Призрак боли, призрак страха. Борись.

— Нет! Это реально! Реально, ублюдок!

Вифал напрягся, когда юноша надавил на него всем своим весом. — Хватит! Стой прямо!

— Плохо. Я УМИРАЮ!

— Стой на ногах, проклятие!

Вифал грубо встряхнул его и отпустил руки.

Парень зашатался, но удержался на ногах. Он глубоко и шумно вздыхал, начал дрожать. — Как холодно…

— Дыханье Худа, здесь палящий зной. И с каждым днем все горячее.

Юноша изучал Вифала, обвив себя руками. — Как долго ты жил… живешь здесь?

— Дольше, чем хотелось бы. Иногда все решают за тебя. И за тебя, и за меня. Наш хозяин теряет терпение. Следуй за мной.

Юноша заковылял за ним. — Ты сказал «наш».

— Разве?

— Где моя одежда? Где мои… нет, не надо — так тяжело вспоминать. Ничего.

Они взобрались на обрыв, рассекая высокие сухие травы. Сзади прыгали и семенили нахты, пища и фыркая, стараясь не отстать.

В двух сотнях шагов впереди виднелась палатка, рваная, выцветшая и грязная. Над широким входом поднимались струйки серо — бурого дыма; полотнище клапана было откинуто, позволяя заглянуть внутрь.

Где сгорбилась фигура под капюшоном.

— Это он? — спросил юнец. — Твой хозяин? Так ты раб?

— Я служу, — ответил Вифал, — но не принадлежу.

— И кто он?

Вифал бросил взгляд на собеседника: — Бог. — На лице паренька было написано недоверие. Вифал сухо улыбнулся: — Он знавал лучшие дни.

Нахты остановились и сцепились в кучу.

Вифал остановился через несколько шагов. — Я нашел его на берегу, — сказал он сидящему, — за несколько мгновений до ящериц.

Как и всегда во время аудиенций, лицо Увечного Бога скрывал сумрак. Дым жаровни заполнил палатку, истекая наружу и уносясь по ветру. Кривая, высохшая рука показалась из тряпок. Бог сделал жест. — Ближе, — прошипел он. — Сядьте.

— Ты не мой бог, — сказал юноша.

— Сядь. Я не мелочен и не особо обидчив, юный воин.

Вифал видел, что парень колеблется. Он осторожно опустился на землю, скрестил ноги, схватив себя руками за дрожащие плечи. — Холодно.

— Принеси меха гостю, Вифал.

— Меха? У нас нет.. — Он замолчал, увидев лежащую рядом медвежью шкуру. Поднял ее, протянул юноше.

Увечный Бог кинул на угли жаровни немного семян. Послышался треск, дым повалил еще гуще. — Мир. Грейся, воин, пока я рассказываю тебе о мире. История не ошибается, что может заметить даже самый ненаблюдательный из смертных. Вечные повторения. Ты видишь в мире всего лишь отсутствие войны? Может быть, на поверхностном уровне это так. Но позволь, мой юный друг, описать тебе свойства мира. Нарастающее отупение всех чувств; упадок, поражающий культуру; растущая одержимость малозначимыми вещами. Великие доблести — честь, верность, жертвенность — подняты ввысь, словно дешевые образы, награда за скучнейший из трудов. Чем дольше длится мир, тем больше используется высоких слов, и тем слабее они становятся. Повседневная жизнь пронизана сентиментальностью. Все становится пародией на себя, и дух… не знает покоя.

Тут Увечный Бог прервался, задохнувшись. — Это мой личный пессимизм? Позволь продолжить, описав то, что последует за периодом мира. Старые воины сидят в кабаках, болтая о славной юности, когда все было чище и проще. Они не слепы к окружившему их упадку, не избавлены от чувства потери своего достоинства, ведь они отдали все за короля, за страну, за народ.

Нельзя оставлять юность на расправу забывчивости. Всегда есть враги за границами, если не настоящие, то придуманные. Старые преступления, выкопанные из равнодушной земли. Тайные и явные обиды, или молва о таковых. Внезапно обнаруженная угроза — там, где все было спокойно. Причины не имеют значения — что нам до того, будто война была задумана в мирное время? Путешествие началось, неотразимый импульс дан.

Старые воины довольны. Молодые пламенеют. Короли освобождаются от оков быта. Армии заказывают смазку и точильные камни. Кузницы сверкают брызгами расплавленного железа, наковальни звенят, как храмовые гонги. Торговцы зерном, оружием, одеждой, лошадьми и мириадами других припасов радуются, подсчитывая грядущие богатства. Королевство охвачено новой энергией, немногие голоса поднявших протест быстро заглушаются. Обвинения в измене, массовые казни убеждают даже самых недовольных.

Увечный Бог простер руки. — Мир, мой юный воин, родится из облегчения, продолжается утомлением и умирает от ложных воспоминаний. Ложных? Ах, может быть, я слишком циничен. Слишком стар, слишком многое повидал. Существуют ли честь, верность и жертвенность? Рождаются ли эти доблести лишь в крайних обстоятельствах? Что преображает их в пустые слова, слова, изношенные от частого употребления? Каковы законы экономии духа, постоянно высмеиваемые и искажаемые цивилизацией?

Бог слегка подвинулся; Вифал ощутил на себе его взгляд. — Вифал из Третьего Мекроса. Ты прошел через войны. Ты ковал оружие. Ты видел верность и честь. Видел храбрость и жертвенность. Что ты скажешь обо всем этом?

— Ничего, — отвечал кузнец.

Лающий смех. — Боишься меня рассердить, так? Не надо. Разрешаю говорить что думаешь.

— Да, я отсидел свой срок в кабаках, — ответил Вифал, — в компании друзей — ветеранов. Может быть, они были особенной компанией, не настолько сильно ослепленной сентиментальностью, чтобы времена ужаса и страха вызывали ностальгию. Отринули ли мы дни нашей юности? Нет. Говорим ли мы о войне? Нет, если этого можно избежать. Мы всегда стараемся, чтобы о войне речь не заходила.

— Почему же?

— Почему? Потому что из прошлого приходят лица. Такие юные, одно за другим. Вспышка жизни, вечность смерти — все это в ваших умах. Потому что преданность не высказать словами. Честь нужно доказывать. Храбрость нужно переживать. Эти добродетели, Скованный, принадлежат молчанию.

— Действительно, — прохрипел бог, склоняясь к нему. — Но как они процветут во время мира? О них снова и снова каркают, будто бы торжественное провозглашение слов наделяет болтуна нужными качествами. Разве не моргаешь ты каждый раз, когда слышишь такие речи? Разве не переворачиваются они в твоих кишках, не застревают в горле? Не чувствуешь ли ты нарастающую ярость…

— Да, — пробурчал Вифал, — когда я слышу, как этими словами народы призывают к новым войнам…

Скованный Бог замолчал на миг, потом отстранился, отметая слова Вифала небрежным взмахом руки. Сосредоточил внимание на юном воине. — Я говорил о мире как проклятии. Яде, ослабляющем дух. Скажи, воин, ты проливал кровь?

Юноша задрожал под своими мехами. По лицу пробежала дрожь тревоги. И страха. — Проливал кровь? Да, очень много, постоянно. Я участвовал… нет! О, Дочери, прокляните меня…

— Не надо, — зашипел Увечный Бог, — не надо о Дочерях. Я взял ТЕБЯ. Избрал ТЕБЯ. Ибо твой король меня предал! Он алкал предложенной мною силы, но не завоеваний! Нет, он просто хотел сделать себя и свой народ неуязвимыми. — Уродливые руки сжались в кулаки. — НЕ ХВАТИТ ЛИ?

Бог, казалось, извивался под рваными тряпками. Затем он зашелся в отчаянном кашле.

Прошло немало времени, пока кашель не утих. Еще семян на угли. Клубы дыма. Потом: — Я избрал тебя, Рулад Сенгар, для моего дара. Помнишь?

Юный воин затрясся. Лицо его, бледное и синюшное, выразило все стадии беспокойства, закончив откровенным ужасом. Он кивнул: — Я умер.

— Что ж, — промурлыкал Скованный Бог, — всякий дар имеет свою цену. В этом мече сокрыты силы, Рулад Сенгар. Невообразимые силы. Но их нелегко подчинить. Ты должен за них платить. Смертью в битве. Нет, нужно сказать еще точнее. ТВОЕЙ смертью, Рулад Сенгар.

Одно движение руки — и пестрый меч оказался у Скованного Бога. Он швырнул его перед юношей. — Твоя первая смерть свершилась, и вследствие этого твоя сила — твои умения — возросли. Но это лишь начало. Прими свое оружие, Рулад Сенгар. Будет ли следующая смерть более легкой? Может быть, и нет. Но со временем ты привыкнешь. Наверное…

Вифал увидел на лице воина выражение ужаса, но под ним отсвет… честолюбия.

«Худ, не отворачивайся».

Один невыносимо длинный, словно замороженный миг… честолюбие сгущалось в зрачках глаз Тисте Эдур, словно разгоралось пламя.

«Ах. Увечный выбрал хорошо. И не отрицай, Вифал — ты тоже приложил к этому руку, и крепко. Так крепко…»

Дым сгустился и ударил Вифалу в лицо, скрывая момент, в который Рулад Сенгар коснулся меча.

Милость божья? Он не был в этом уверен.

Через четыре дня должна прибыть летерийская делегация. С ночи, когда Король — Ведун пригласил Серен, Халла и Бурака на ужин — аудиенцию, прошло еще две ночи. Настроение Бурака держалось на высоте, что совсем не удивляло Серен Педак. Купцы, достаточно мудрые, чтобы умерять страсть к выгоде, предпочитают готовить почву для будущих спекуляций без спешки. Конечно, бывают «хищники», предпочитающие борьбу и споры и зачастую извлекающие из них выгоду; но Бурак Преграда не из таких.

Чего бы ни желали от него оставшиеся в Летерасе наниматели, Бурак не стремился к войне. Когда сам Ханнан Мосаг ясно намекнул, что Эдур будут искать мира, буря в душе купца улеглась. Теперь эту проблему решать другим, а его руки останутся чистыми.

Если Король — Ведун хочет мира, ему придется за это повоевать. Но Серен Педак все сильнее верила в Мосага. Лидер Тисте Эдур был наделен умом и твердостью. При заключении договора не должно быть ни тайных манипуляций, но измены, вшитой в ткань торжественных обещаний.

С ее плеч словно свалилась великая тяжесть. Если бы не Халл Беддикт… Он начал понимать, что его желания не найдут сочувствия. По крайней, мере, у Ханнана Мосага. Если он хочет, чтобы война началась, повод должен исходить от летерийцев. А чтобы пройти по этой тропе, ему придется переменить союзников. Он больше не должен брать сторону Тисте, но вступить в сговор хотя бы с одним из делегатов Летера. С представителем какой-то изменнической и жадной до власти группировки.

Сейчас Халл ушел из села и скрывался где-то в лесу. Она знала, что он вернется к началу встречи, но, наверное, не раньше. И она не завидовала его дилемме.

Вновь переполненный энергией Бурак Преграда решил распродать железо, а для этого требовалось присутствие аквитора. Они направились к кузням. Сзади брели трое нереков, у каждого в руках слиток.

С самой встречи в Длинном Доме короля лил дождь. Вода потоками текла по мощеным улочкам. Над кузнями нависли едкие облака, покрывавшие стены и листья деревьев липкой копотью. По узким проходам между складов сновали рабы, облаченные в мешковатые плащи.

Серен села бурака к приземистому зданию с высокими и узкими окнами — щелями. Вход на три ступени поднимался над уровнем земли и был обрамлен двумя колоннами черного дерева, резьба на которых искусно имитировала бронзовые листы, вплоть до наличия заклепок и зубцов. Дверь была также из черного дерева; ее обили листами посеребренного железа, выгравировали на ней стилизованные старинные знаки, которые, как подозревала Серен, несли в себе охранные чары.

Она повернулась к Бураку: — Я должна войти одна и начать…

Дверь широко распахнулась (она даже вздрогнула), и наружу стремительно выбежали трое Эдур. Лица их были озабоченными. По спине пробежал холодок страха. — Отошлите нереков, — сказала она Бураку. — Что-то случилось.

Купец не стал спорить. Махнул рукой — и трое нереков поспешили убежать.

Серен и Бурак не стали входить в здание, а пошли на центральную улицу. Все больше Эдур выбегало из домов и переулков и направлялось в сторону квартала аристократии. Все они молчали.

— Что происходит, аквитор?

Она покачала головой. — Тут будет удобно. — Им была видна улица на протяжении по меньшей мере двухсот шагов. В конце ее показалась процессия. Она насчитала четверых воинов. Один прихрамывал и пользовался палкой. Двое других тащили волокуши, дребезжавшие по камням мостовой. Четвертый шел несколько впереди остальных.

— Это Бинадас Сенгар? — спросил Бурак. — Тот, что с палкой?

Серен кивнула. Было очевидным: этот Эдур страдает от боли и истощен множеством попыток колдовского исцеления. Шедшие сзади казались явными его родственниками. Итак, это вернулась группа, зачем-то посланная Ханнаном Мосагом.

Теперь она увидела на санях большой сверток — шкуры, обернутые вокруг куска льда, сочащиеся по краям струйки воды. Форма куска была зловещей. Ее ни с чем не перепутать.

— Они везут тело, — прошептал Бурак.

«Куда они уходили? Все эти шкуры, меха — значит, на север. Но там ничего нет, кроме льда. Чего хотел от них Король — Ведун?»

Внезапно, неожиданно вернулось воспоминание о прорицаниях Пернатой Ведьмы; по самим костям пробежал мороз. — Идемте, — спокойно произнесла она. — Во внутренний двор. Я хочу все увидеть. — Она выскользнула из толпы и направилась к дворцу.

— Если нас пустят, — буркнул, пробираясь за ней, Бурак.

— Встанем у стены и будем молчать, — проинструктировала она купца. — Похоже, у них будет слишком много забот, чтобы обращать внимание на нас.

— Мне все это не нравится, аквитор. Совсем не нравится.

Она промолчала, хотя и разделяла его страхи.

Они пересекли мост задолго до процессии, хотя слухи опередили и их. Благородные семьи вышли во двор и неподвижно стояли под дождем. Впереди всех, на значительном расстоянии от прочих Эдур и рабов, были Томад и Уруфь.

— Это один из братьев Сенгар, — шепнула Серен.

Бурак ее услышал. — Томад Сенгар прежде был соперником Мосага в борьбе за трон, — тихо ответил он. — Как он примет все это, вот интересно?..

Она метнула на него взгляд: — Откуда вы узнали?

— Аквитор, я получил инструкции. Почему вас это удивляет?

Процессия достигла мостика.

— Ах, — вздохнул Бурак, — из цитадели показались Король и его Отряд К'риснан.

Удинаас стоял справа за плечом Уруфи. Капли дождя стекали по лицу.

Рулад Сенгар мертв.

Ему было все равно. Юный Эдур, жадный до насилия — таких много, и потеря одного мало что значит. Он из Сенгаров — Удинаасу гарантировано участие в «одевании» мертвеца. Не особенно приятная перспектива.

Три дня обрядов, включая бдения и «одевание». В уме пробегали разрозненные предположения; по щекам текли струи дождя, без сомнения, собираясь в капюшоне, который он не потрудился накинуть на голову. Если Рулад остался не омытым кровью, монеты будут медными, на глазах — каменные кругляши. Если омыт и убит в битве, используют золотые монеты. По большей части летерийские. Сумма, достаточная, чтобы выкупить принца. Экстравагантные траты, которые он готовился созерцать со странным удовольствием.

И все равно, уже сейчас он ощущал вонь горелой плоти.

Он смотрел на группу, двигающуюся по мосту. Фир тащил волокуши, на которых лежало завернутое тело Рулада. Бинадас жестоко хромал — сильное, должно быть, повреждение, чтобы противостоять уже примененному им к себе магическому целению. Зерадас и Мидик Буны. И Тралл Сенгар во главе. Без непременного своего копья. «Итак, действительно битва».

— Удинаас, у тебя есть всё необходимое? — убитым голосом спросила Уруфь.

— Да, госпожа, есть, — ответил он, засовывая руку в кожаный мешок на плече.

— Хорошо. Мы не будем терять времени. Ты станешь его одевать. Никто иной.

— Да, госпожа. Угли уже раскалены.

— Ты усердный раб, Удинаас. Я рада, что ты в моем хозяйстве.

Он с трудом удержался и не кинул на нее взор, тревожный и опасливый. «Какое великодушие. А если бы ты нашла во мне кровь вайвела, сломала бы шею не раздумывая». - Спасибо вам, госпожа.

— Он умер омытым кровью воином, — произнес Томад. — Я вижу гордость Фира.

Король — Ведун и пятеро его учеников — магов выступили навстречу прибывшим, едва те спустились с моста. Удинаас услышал возмущенный вздох Уруфи. Томад успокоил ее, положив руку на плечо. — Я должен быть там, — сказал он. — Идем.

Приказа оставаться сзади не было, так что Удинаас и все прочие рабы Сенгаров шагнули за хозяевами.

Ханнан Мосаг и к'риснан ы подошли к братьям первыми. Фир и король перебросились парой тихих слов. Вопрос, ответ — и Ханнан Мосаг, казалось, споткнулся на ровном месте. Все пятеро магов встали вокруг него, не отрывая глаз от спеленутого тела Рулада. Удинаас различил в глазах юношей суровость, тревогу и страх.

Взор Фира скользнул за спину Короля — Ведуна, туда, где встали подошедшие члены его семьи. — Я подвел тебя, Отец, — произнес он. — Твой младший сын мертв.

— Он держит дар, — бросил Ханнан Мосаг, и голос его был на удивление груб. — Дар нужен мне, но он в руке другого. Мои приказы были недостаточно ясными, Фир Сенгар?

Лицо воина потемнело. — На нас напали, Король — Ведун. Жекки. Думаю, вы знаете, кто они и что умеют…

Заговорил Бинадас. — Отец, они Солтейкены. Способны принимать обличье волков. Они намеревались захватить меч…

— Какой меч? — крикнула Уруфь. — Что за…

— Хватит об этом! — бросил Мосаг.

— Король — Ведун, — заговорил Томад Сенгар. — Рулад мертв. Вы можете взять дар себе…

— Это не так просто, — резко сказал Фир. — Рулад все еще держит меч — я не могу разжать его хватку на рукояти.

— Тогда нужно отрезать! — завопил Мосаг.

Уруфь что-то прошипела, дернула головой. — Нет, Король — Ведун. Вам воспрещается уродовать моего сына. Фир, Рулад умер омытым кровью?

— Да.

— Тогда запрет еще строже. — Она скрестила руки на груди.

— Мне НУЖЕН этот меч!

Последовало долгое, испуганное молчание. И раздался голос Тралла: — Король — Ведун. Тело Рулада все еще заморожено. Возможно, после оттаивания хватка ослабнет. Во всяком случае ясно, что дело требует спокойного, внимательного обдумывания. Может так оказаться, что противоречивые интересы удастся свести к компромиссу. — Он обратился к матери и отцу: — Нашей задачей, приказом Короля — Ведуна, было доставить дар, и этот дар в руке Рулада. Мать, мы должны завершить свое задание. Меч должен попасть в руку Ханнана Мосага.

В голосе матери слышались ужас и потрясение: — Ты отрубишь руку мертвому брату? Мой ли ты сын? Я…

Супруг остановил ее яростным жестом. — Тралл, я понимаю трудность ситуации и согласен с тобой, что решение должно быть принято некоторое время спустя. Король — Ведун, нужно приготовить тело Рулада. При этом руки не будет затронуты. Ведь у нас есть время для достижения согласия?

Ханнан Мосаг ответил вежливым кивком.

Тралл подошел к Удинаасу. Раб заметил, что воин утомлен, на рваных доспехах его — пятна засохшей крови из множества ран. — Позаботься о теле, — сказал тот спокойно. — Перенесите его в Дом Мертвых, как делается всегда. Однако не позволяй присутствовать вдовам — эта стадия будет отложена, пока не разрешатся некоторые проблемы.

— Да, господин, — Ответил Удинаас. Повернулся, выбрал в помощники Халеда и еще одного невольника. — Помогите мне с волокушами. Медленно и торжественно, как полагается.

Оба мужчины были явно испуганы. Открытый конфликт между членами семьи Сенгаров — дело невиданное. Казалось, они на грани паники. Впрочем, слова Удинааса почему-то успокоили их. В ритуалах таятся благие вещи, и одна из них — самоконтроль.

Удинаас миновал Тралла и провел рабов к саням.

Промасленная парусина несколько замедлила таяние льда. Основание саней было молочно — белым, полозья стерлись.

Фир передал Удинаасу ремни. Вместе с помощниками он начал тянуть сани к большому зданию, в котором Эдур готовили тела к похоронам. Их никто не останавливал.

Серен Педак схватила Бурака за руку и потащила к мосту. Он метнул на нее дикий взгляд, но мудро промолчал.

Они не могли миновать переход незамеченными; когда Серен вела купца в лагерь, по ее спине и лицу катились капли пота. Их не приветствовали, но, нет сомнений, об их присутствии будут помнить. Последствия предсказать невозможно, пока не разрешится конфликт, свидетелями коего они были.

Нереки натянули между фургонами парусину, чтобы защитить свой негасимый костер. Едва прибыли Серен и Бурак, они торопливо исчезли в дыму и попрятались по палаткам.

— Похоже, это, — пробурчал Бурак, подойдя к костру и вырывая у нее свою руку, — серьезная проблема. Король казался потрясенным. И мне не понравились разговоры про дар. Меч? Какая-то разновидность меча, так? Дар от кого? Конечно, это не союз с Жекками…

— Нет, — согласилась Серен, — если верить, что именно с Жекками они сражались. Ничего особенного не произошло, Бурак. Совсем ничего.

Она снова обдумала сцену, произошедшую на спуске с моста. Брат Фира, не Бинадас, другой, тот, что предложил совет… он заинтересовал ее. Конечно, он физически красив. Как большинство Эдур. Но в нем было что-то еще. Какая-то разумность. И страдание. Серен скривилась. Вечно ее влекут к себе страдальцы.

— Меч, — размышлял вслух глядящий на огонь Бурак, — такой ценности, что король готов был обезобразить омытого кровью воина…

— Это не кажется вам странным? — спросила Серен. — Тело, держащее клинок так крепко, что даже Фир Сенгар не смог его вытянуть?

— Может быть, замороженное?

— С момента смерти?

Он хмыкнул: — Вряд ли. Разве что братьям пришлось долго до него добираться.

— День, не менее. Конечно, мы не знаем обстоятельств, но такое кажется невероятным.

— Точно так, — дернул плечом Бурак. — Проклятые похороны Эдур. Король — Ведун будет в дурном настроении. Делегация прибудет в самое неподходящее время.

— Думаю, нет, — возразила Серен. — Эдур все это выведет из равновесия. Особенно Ханнана Мосага. Если трудности не разрешатся быстро, мы будем говорить с разделенным народом.

Быстрая, горькая ухмылка. — Мы?

— Летерийцы. Я не участник делегации. Как и вы, строго говоря.

— Как и Халл Беддикт, — кивнул он. — Но что-то мне шепчет, что мы трое безнадежно запутались в сети, идем за ней, поднимается ли она к свету дня или тонет в глубинах.

Она промолчала, потому что он был прав.

Волокуши легко скользнули по прелой соломе, так что Удинаасу пришлось зацепить их раму носком сапога, останавливая у стены. Рабы молча начали отвязывать ремни вокруг тела. Затем подняли полотнище. Куски льда под ним подтаяли и образовали прозрачный саркофаг, сквозь который было видно завернутое в шкуры тело. Они увидели, что рот Рулада широко раскрыт, словно он так и кричит после смерти, молча и нескончаемо.

Халед отступил на шаг. — Сохрани нас Странник, — вырвалось у него.

— Обычное дело, Халед, — сказал Удинаас. — Вы можете идти, только подтащите вон тот сундук и поставьте на катки.

— Там золотые монеты?

— Думаю, что они, — ответил Удинаас. — Рулад умер как омытый кровью воин. Он благороднорожденный. Так что должен быть озолочен.

— Какая трата денег, — вздохнул Халед.

Второй раб, Ирим, ухмыльнулся: — Когда Эдур завоюют, нам троим нужно создать компанию по очистке курганов. — Он и Халед поставили сундук на деревянные катки и толкали к яме.

Угли раскалились, железные носилки опаляли сухим жаром.

Удинаас засмеялся: — На курганах чары. Их охраняют теневые духи.

— Тогда наймем мага, который сможет всё расколдовать. Духи сами уйдут вместе с проклятыми Эдур. Останутся гнилые кости. Мне уже снится тот день.

Удинаас оглянулся на него через плечо. — И сколько ты задолжал, Ирим?

Улыбка увяла. — И правда. Я смогу все выплатить. За внуков, что все еще в Трейте. Все заплачу. Удинаас, разве ты не мечтаешь о том же?

— Некоторые долги не оплатить золотом. Мои мечты — не о богатстве.

— Точно. — Улыбка вернулась. — Ты просто желаешь сердца той, что настолько тебя выше — даже Странник завладеть не поможет. Бедняга Удинаас, мы все с грустью качаем головами, взирая на тебя.

— Скорее не с грустью, а с жалостью, — пожал плечами Удинаас. — Достаточно. Можете идти.

— Вонь держится до сих пор. Как ты выдерживаешь?

— Скажите Уруфи, что я начал.

Не время было уединяться, однако Тралл Сенгар застал себя именно за этим занятием. Внезапное понимание — он заморгал, осознавая, где находится. В Длинном Доме, месте своего рождения, стоит перед центральной опорой и ее кривым мечом. Казалось, жар очага неспособен поникнуть в кости. Одежды его были влажны.

Он оставил снаружи родню, сцепившуюся в тихой борьбе воль. Король — Ведун со своей нуждой в мече — против Томада и Уруфи, настаивающих на должном погребении омытого кровью воина, воина, бывшего их сыном. Конфликт, в котором Ханнан Мосаг мог потерять авторитет среди Тисте Эдур.

«Королю — Ведуну стоило бы явить сдержанность. Решать дело с полным спокойствием, недоступным никому иному. Трудно ли это — вырывать меч из руки павшего? А если вовлечена магия — а она явно вовлечена — Ханнан Мосаг оказывается в родной стихии. К тому же у него есть К'риснан. А не получится магией… тогда отрубите ему пальцы. Тело больше не принадлежит духу. Смерть оборвала всякую связь». Тралл ничего не ощущал под слоем льда. «Это больше не Рулад».

Но теперь тайны не сохранить. Ссору видели многие; и, в соответствии с традицией, многие должны узреть и ее разрешение.

«Но… есть ли во всем хоть какой-то смысл?

Я не доверял Руладу Сенгару. Задолго до того, как он провалил ночное дежурство. Вот истина. Я познал… сомнения».

Его мысль не смогла остаться холодной. Страдание затопило его, обожгло, как кислота. Будто бы он пробудил своего личного демона, сильного и голодного, и теперь может лишь смотреть, как тот питается его душой. Грызущие сожаления, алчное чувство вины, раскаяние — что за щедрый пир.

«Мы обречены теперь отвечать на его смерть, снова и снова. Бессчетные ответы, окружающие одинокий вопрос его жизни. Такова ли наша участь — страдать под осадой того, чего никто и никогда не познает?»

Ту сцены наблюдали иноземцы. Он осознал это внезапно, и был поражен. Торговец и его аквитор. Летерийские гости. Передовые шпионы грядущей делегации.

Противостояние Мосага с Сенгарами было гибельной ошибкой, по многим причинам. Пострадало великое уважение, которое Тралл прежде испытывал к Королю — Ведуну. Он был обижен и мечтал вернуться в мирные времена до путешествия. До того, как обнажились все слабости и пороки.

Он шагал тогда по лесу, ум был заполнен срочными и тревожными вестями. Оставленное позади копье, железное острие в груди летерийца. Уставшие ноги несли его сквозь тени, мокрые мокасины стучали по пестрой тропе. Ощущение, будто нечто не замечено, какое — то знамение. Будто входишь в комнату, из которой кто-то только что вышел; хотя в его случае комнатой был храм леса, священная земля племени Хирот, и он не заметил следов, подтвердивших бы смутные опасения.

Сейчас то ощущение вернулось. Они прошли через судьбоносные события, не понимая их значения, скрытого смысла. Необходимость выживать сделала их слишком невнимательными.

Внутри Тралла поднималась ледяная волна уверенности, и он знал совершенно точно, словно в сердце вонзился нож: скоро случится что-то ужасное.

Он одиноко стоял в доме. Созерцал очаг и перекрученный меч.

И не мог пошевелиться.

Тело Рулада Сенгара замерзло. Бледно — серая, окоченевшая фигура в середине каменной платформы. Голова откинута, глаза закрыты, рот распахнут, будто в поиске недоступного вздоха. Руки воина были сомкнуты на рукояти необычного, пестрого и прямого меча, чье лезвие обрамлено инеем и покрыто высохшей кровью.

Удинаас заполнил ноздри и ушные проходы воском.

Взял щипцы, ожидая, когда первая золотая монета нагреется на стальном листе до нужной температуры. Спустя двенадцать ударов сердца он положил на костер вторую монету. Порядок положения монет на тело знатного Эдур был строго расписан, на весь ритуал отводилось определенное время. Удинаасу приходилось ждать, тупо и утомленно отсчитывая моменты.

Но раба можно принудить к любому труду. Жестокая истина, открываемая по мере осквернения твоей души — если ты захочешь ее познавать. «Если ты хочешь самооправдания. Например, перед убийством или иным злодеянием.

Возьмем вот это тело. Юный воин, чья плоть стала прокламацией смерти. Эдур используют монеты. Летерийцы используют лен, свинец и камни. В обоих случаях им нужно укрыть, переодеть, чтобы спрятать страшное отсутствие, написанное на неподвижном лице.

Открыто оно или закрыто, все начинается с лица».

Удинаас подхватил щипцами летерийскую монетку. Две первые должны быть холоднее остальных, иначе глазные яблоки взорвутся. Он однажды видел такое, когда был учеником старого раба, начавшего терять чувство времени. Шипение и взрыв, брызги мертвой крови, вонючей и гнилой; кругляши, ушедшие в орбиты слишком глубоко, шкворчание, дымок, пузыри на почерневшей коже.

Он развернулся на скамейке, стараясь не уронить монету, и склонился над лицом Рулада. Опустил горячий золотой диск.

Тихое шипение, и кожа века растаяла, из — под нее выступила жидкость. Схватила монетку, чтобы крепко припаять.

Он повторил действие с другим глазом.

Жар костра быстро оттаивал тело. Когда Удинаас начал покрывать золотом грудь, его то и дело заставляли вздрагивать внезапные движения трупа. Локоть упал на плиту с тупым стуком, прогнулась спина; во все стороны побежали струйки талой воды, словно все тело рыдало.

В спертом воздухе повис густой запах жженой плоти. Тело Рулада Сенгара претерпевало трансформацию. Становилось чем — то иным, нежели Эдур. Для разума Удинааса он переставал существовать как живой объект, погребальная работа стала мало отличаться от починки сетей.

От груди на живот. Каждую рану обработать глиной и маслом, окружить и запечатать монетами. Таз, бедра, колени, голени, лодыжки, тыл стоп. Плечи, предплечья, локти, тыл ладоней.

Сто шестьдесят три монеты.

Пропотевший Удинаас встал, вытер лицо, обошел вокруг котла, в котором варился воск. Руки и ноги ныли. Вонь лишала всякого аппетита, но он несколько раз наполнял желудок холодной водой. Снаружи продолжался дождь, стучал по крыше, тек по земле. Село скорбит — никто не помешает ему, пока не придет время выйти наружу самому.

Он предпочел бы, чтобы монеты укладывало полдюжины эдурских вдов, а сам он, как обычно, находился бы на посту у костра. Последний раз, когда он работал в одиночестве, дело касалось отца Уруфи, убитого в войне с арапаями. Тогда он, молодой, был потрясен обрядом и своей ролью в нем.

Подняв котел за ручки, Удинаас осторожно подтащил его к трупу. Следует плотно обмазать верх и бока тела. Немного подождать, пока воск застынет, перевернуть труп и снова укладывать золотые.

Удинаас помедлил, взглянул сверху на мертвого Эдур. — Ах, Рулад, — вздохнул он. — Тебе бы сейчас хотелось пройтись павлином перед бабами, как обычно?..

— Обряд начался.

Тралл вздрогнул и заметил рядом Фира. — Что? О. Так что решили?

— Ничего. — Брат отвернулся и прошел к очагу. Скривился, смотря на угасающее пламя. — Король — Ведун объявил задание проваленным. Хуже того, он считает, что мы его предали. Он старался скрыть подозрения, но я все же понял.

Тралл ответил не сразу. — Интересно, когда же началось предательство, — прошептал он наконец. — И кто его начал?

— Ты сомневался в «даре» с самого начала.

— А сейчас сомневаюсь вдвойне. Меч, что не отпускает мертвого воина. Что это за оружие такое, Фир? Что за магия в нем ярится? — Он встретил взгляд брата. — Ты смотрел на него вблизи? Да, сделано искусно, но в железе… осколки. Какой-то иной металл, не поддавшийся плавке и ковке. Любой ученик кузнеца скажет тебе, что такое оружие разлетится при первом ударе.

— Нет сомнения, что это предотвратит вложенная магия.

— Так, — вздохнул Тралл, — тело Рулада уже приготовляется.

— Да, ритуал начат. Король — Ведун уединился в Доме с родителями. Прочие остались снаружи. Входить нельзя — готовятся… переговоры.

— Отрубить руки младшего сына. В обмен на что?

— Не знаю. Конечно, о решении объявят перед всеми. А пока нам остается лишь гадать.

— А где Бинадас?

Фир пожал плечами: — Его забрали целители. Пройдут дни, прежде чем мы снова его увидим. Магов лечить трудно, особенно если сломаны кости. Знахари — арапаи сказали, что в мякоти бедра сидят двадцать обломков. Нужно сшивать сухожилия и мышцы, сосуды, выгонять мертвую кровь.

Тралл пошел к скамьей у стены, уселся, опустив голову на руки. Сейчас все их странствие казалось нереальным, все, кроме рубцов на теле и порезов на доспехах, все, кроме грубой очевидности мертвого тела, которое уже готовят к похоронам.

Жекки были Солтейкенами. Он и не понял. Эти волки…

Быть Солтейкеном — дар, которым владели Отец Тень и его род. Он принадлежит небесам, созданиям великой мощи. Что за бессмыслица: владеющие замечательной, святой силой дикари, примитивные и невежественные.

Солтейкены. Сейчас это слово… стало грязным. Оружием, таким же пошлым и простым, как каменный топор. Он не понимал, как такое могло случиться.

— Нас ждет тяжкое испытание, брат.

Тралл замигал, вскинув взгляд на Фира. — Ты тоже это чуешь. Нечто грядет, не так ли?

— Я не привычен к… к таким чувствам. К беспомощности. К непониманию. — Он потер лицо, словно пытаясь добыть верное слово из — под кожи, из крови и костей. Словно оно всегда жило внутри, напрасное и скучающее, мечтая обрести слышимый всеми голос.

Тралл кольнуло сочувствие, и он опустил взор, не желая больше видеть стеснение брата. — Со мной то же, — сказал он, хотя это было не вполне верно. Он не был незнаком с беспомощностью; он привык жить с тонкими переживаниями. Он был лишен природных, естественных талантов Фира, лишен его самоуверенности. Казалось, что единственным его даром была способность к непрестанному самонаблюдению, склонность к темным фантазиям. — Нам нужно поспать, — добавил Тралл. — Утомление не годится для такого момента. Без нас ничего не начнут.

— Это верно, брат. — Фир колебался; затем подошел и положил руку на плечо Траллу. — Хотел бы я, чтобы ты всегда был рядом, чтобы не давал мне ошибаться. — Рука отдернулась; Фир побрел в глубину дома, в спальни. Тралл смотрел ему вслед, пораженный признанием, почти не верящий своим ушам. «Я сказал слова утешения. Но как он сумел утешить меня?»

Зерадас сказал ему, что они снова и снова слышали звуки битвы в завывании метели и шуме ветра. Они слышали звериный визг боли, волчий вой отчаявшихся смертных. Слышали, как он уводит Жекков с верной тропы. Слышали, пока расстояние не украло возможность получить весть о его судьбе. Потом они стали ожидать возвращения врагов. Не вернувшихся.

Тралл уже забыл большинство стычек, множество их слилось в одну: хаотический нескончаемый кошмар, выпавший из времени, обмотанный витками снегов, порванный порывами ветра и замотанный снова, еще туже. Его пеленало, несло, словно он навеки был отрезан от мира. «Так ли сохраняются самые ужасные моменты жизни? Всем ли нам… выжившим… случается пережить такое болезненное отъединение? Курган разума, тропа, вьющаяся между насыпями, скрывающими в себе тяжкие камни, пещеры тьмы с расписанными кровью, обожженными огнем стенами — последыши жизни, забытые под серым небом. По этой тропе можно пройти лишь один раз. Затем ты лишь смотришь назад и ужасаешься пустоте, в которой громоздятся все новые курганы. Все больше и больше».

Он встал и пошел к постели, утомленный думами о тех, кому поклонялись Эдур, о проживших десятки и десятки тысяч лет, и перед ним простерся весь неистребимый ужас лежавшего позади. Бесконечная дорога деяний и сожалений, кости и жизни ставших прахом, покрывающим ржавый металл — ничего больше, ибо несомое нами бремя жизни так мало, ибо жизнь идет вперед и только вперед, оставляя после себя всего лишь взметенную над тропой пыль.

Горе перешло в горькое отчаяние. Тралл опустился на тонкие перины, сомкнул глаза. Это лишь растравило его воображение. Образ за образом, рыдая, поднимались к жизни, голову заполнили крики, которым не суждено найти успокоения.

Он задрожал под атакой и, словно воин, теряющий сознание от череды безжалостных ударов, провалился за пределы ума, в темноту забвения.

Будто золотое дно в горной реке, мелькали перед глазами пятна света. Удинаас отпрянул, лишь сейчас осознав свинцовый вес утомленных мышц, повисших на костях словно цепи. Вонь горелой плоти раскрасила изнутри его легкие, закоптила внутренности, влила медленный яд в вены. Его плоть была осквернена копотью.

Он уставился на усеянную золотыми спину Рулада Сенгара. Воск остывал, становясь все мутнее.

«Богатство принадлежит мертвым, так бывает с подобными мне. Не дотянешься». Он обдумал эти мысли, лениво плывущие в тумане рассудка. Задолженность и бедность. Пределы большинства жизней. Лишь немногие летерийцы знавали достаток, могли забыться в тратах. Это был особый мирок, незримый рай, огражденный непонятными окружающим интересами и заботами.

Удиннас нахмурился, удивляясь своим же чувствам. Это не зависть. Всего лишь горе, ощущение, что нечто остается вне его досягаемости и всегда останется таким. Странным образом богатые летерийцы стали для него столь же чуждыми, как Эдур. Он был отъединен от них: разделение такое же четкое и абсолютное, как вот в этой ситуации — потрепанный раб и лежащее перед ним позолоченное тело. Живой и мертвый, движения смертного тела в темноте и совершенство неподвижности Сенгара.

Он готовился к последней работе, после которой мог уходить. Воск затвердел достаточно, чтобы позволить перевернуть труп. Входя в здание, родители Рулада захотят увидеть сына лежащим на спине, хотя лицо его будет неразличимо под монетами и воском. Будет находиться словно в саркофаге, отдаленное, уже начавшее странствие меж теней.

«Возьми меня Странник, остались ли силы?»

Тело лежало на деревянной подставке, позволявшей его переворачивать. Удинаас обеими руками налег на рычаг из черного дерева, подняв верхнюю часть тела. Помедлил, опустив лоб на руки.

Теневой дух молчал. Уже несколько дней ни одного шепотка. Кровь вайвела спала. Он остался один.

Он ждал, когда процедура будет прервана. Когда в дверь застучат Ханнан Мосаг и его к'риснан ы. Отрубят у Рулада пальцы, а то и целую руку. Не получив конкретных приказов, Удинаас покрыл воском и меч, косо торчащий у бедра.

Переведя дыхание, он снова налег на рычаг. Немного поднял тело. Хруст воска, паутина трещин. Этого он и ожидал. Легко исправить. Удинаас напрягся, увидев, что тело начинает переворачиваться. Тяжелый меч преодолел сопротивление воскового футляра, его кончик звякнул о камень, потянув за собой руки. Удинаас чертыхнулся, смахнул пот с глаз. Отвалились куски воска размером с тарелку. Но, по крайней мере — он увидел это с облегчением — монеты держались прочно.

Закрепив рычаг специальной веревкой, он подошел к телу. Поместил меч в прежнее положение, рывками потянул тяжелое тело, пока не изменил равновесие. Тело шлепнулось на спину.

Удинаас не сразу перевел дыхание. Чтобы исправить повреждение, требуется еще слой воска. И только потом ему удастся выбраться из этого кошмара.

Раб не должен думать. Работу надо завершить. Слишком много мыслей ползло сквозь его разум, мешая сконцентрироваться.

Он пошел назад к костру, чтобы взять котел с расплавленным воском.

Странный щелкающий звук позади. Удинаас повернулся. Посмотрел на труп, отыскивая место, с которого сыплется воск. Вон там, у разинутого рта, вдоль челюсти. Припомнил искаженное выражение лица воина, которое обнаружил, впервые сняв повязки. Возможно, придется зашить рот.

Подхватив котел, он поковылял к телу.

И увидел, как дернулась голова.

Услышал шумный вздох.

Труп завопил.

Родившись из ничего, сцена постепенно обрела ясность: Тралл снова увидел себя стоящим посреди жгучего ветра и мятущегося снега. Он был окружен. Кольцо темных и смутных силуэтов. На него уставились мутные янтарные глаза; Тралл схватился за меч — но обнаружил, что ножны пусты.

Жекки наконец нашли его, и теперь спасения не будет. Тралл повернулся кругом, и снова, пока громадные волки сжимали кольцо. В ушах стоял вой ветра.

Он искал кинжал — хоть что-то — но не находил ничего. Руки онемели от холода, метель слепила глаза.

Еще ближе. Они со всех сторон. В голове застучало. Тралл был полон ужаса, как тонущий заполняется потоками губительной воды. Шок отрицания, внезапная потеря силы, а с ней и воли.

Волки начали атаку.

Челюсти схватились за руки и ноги, клыки прорвали кожу. Он упал под весом нападающих. Один из волков сомкнул пасть на шее. Мышцы задрожали от грызущих движений страшных зубов. Хрустнули кости. Рот заполнился горячей кровью и желчью. Он обмяк, не способный даже сжаться в комок: волки тянули его за конечности, вгрызались в живот.

Он ничего не слышал, кроме бесконечно возрастающего визга метели.

Тралл открыл глаза. Он лежал, распростершись на матраце, мышцы тупо болели — память о призрачных клыках диких зверей.

И услышал крики.

В проеме двери показался Фир. Его глаза были красны, он мигал от потрясения. — Тралл?

— Это снаружи, — ответил он, быстро вскакивая на ноги.

Братья выскочили из дверей, обнаружив, что все спешат к Дому Мертвых.

— Что случилось?

Тралл покачал головой. — Может быть, Удинаас…

Они побежали.

Из двери здания выскочили двое рабов. Один дико заорал, и оба куда-то метнулись в панике. Братья поднажали. Тралл увидел на мосту аквитора и ее торговца; они осторожно, с колебаниями шли вперед, а мимо пробегали встревоженные Эдур.

Крики не прекращались. В них слышались боль и ужас. Звук начинался снова и снова после короткого вздоха, и кровь оледенела в венах Тралла. Он почти уз…

К распахнутой двери подошла Майен. За ней стояла рабыня, Пернатая Ведьма. Обе застыли на пороге.

Фир и Тралл встали за ними.

Пернатая Ведьма повернула голову, обвела полубезумными глазами сначала Тралла, потом Фира.

Фир встал на пороге, рядом с нареченной. Заглянул внутрь, вздрагивая от каждого крика. — Майен, — сказал он, — не пускай никого. Кроме Томада и Уруфи и Короля — когда они придут. Тралл… — он произнес это имя как обвинение.

Майен отступила на шаг. Тралл прошел на ее место.

Двое братьев одновременно вошли в дом Мертвых.

Масса, скорченная фигура, покрытая воском, будто линяющей кожей, смутно сверкающая золотыми монетами, сидела у края каменной платформы, опустив голову на колени, обхватив их руками, в которых все еще был зажат меч. Масса, скорченная фигура, издающая бесконечный вопль.

Рядом стоял раб Удинаас. Очевидно, он подносил котел с воском. Котел опрокинулся и лежал в двух шагах слева, разлив на солому и сучья свое содержимое.

Удинаас что-то бормотал. Успокаивающие слова, плохо различимые из-за воплей. Шаг за шагом он осторожно приближался к фигуре.

Фир попытался шагнуть вперед, но Тралл схватил его за руку и удержал. Он расслышал нечто в этих криках. Они отвечали на спокойные слова раба — вначале злым отрицанием, но вскоре голос стал тонким и жалобным. Его то и дело прерывали спазмы животного отчаяния. А Удинаас все говорил и говорил.

«Благословите Сестры, это же Рулад. Наш брат.

Который был мертв».

Раб медленно склонился перед жуткой формой, и Тралл смог расслышать, как он говорит: — Это монеты на ваших глазах, Рулад Сенгар. Вот почему вы ничего не видите. Я смогу их снять. Здесь ваши братья. Фир и Рулад. Они здесь.

Крики сменились жалобным плачем.

Уставившийся на Удинааса Тралл видел, как тот сделал нечто невероятное. Раб протянул руки и обнял голову Рулада — так мать утешает заплаканного ребенка. Нежно, но крепко эти руки подняли уткнувшееся в колени лицо Рулада.

Фир издал скулящий звук и замолчал. Но Тралл чувствовал, что брат весь трясется.

«Лицо… ох, Отец Тень, его лицо…»

Безумная восковая маска в трещинах и рубцах. А под ней впаянные в плоть золотые кругляши — ни один не отпал — покрывшие дергающие челюсти, перекошенный рот, словно чешуйки доспеха.

Удинаас склонился еще ближе и зашептал Руладу в ухо.

На слова пришел ответ — содрогание, спазм, от которого зазвенели монеты. Звук, вполне отчетливый, хотя и заглушенный слоем воска. Нога заскребла по каменным плитам, поджалась к животу.

Фир задергался, но не выпускавший его руки Тралл держал крепко, не давая двигаться вперед. Удинаас пошарил у пояса и снял рабочий нож.

Шепот, ритмический, почти как музыка. Раб приблизил нож к лицу Рулада. Осторожно подвел кончик под край одной из монет на глазах.

Голова дернулась; однако Удинаас крепко обхватил шею, склонился еще ближе, не прекращая бормотания. Легкое нажатие, мгновенное движение, монета блеснула, словно отклеившись с одного края. И через миг упала.

Глаз остался сомкнутым — красная, сырая рана. Рулад, вероятно, хотел его раскрыть, потому что Удинаас коснулся пальцев верхнего века. Тралл увидел, как он покачал губами, сказал что-то, и снова повторил эти же слова.

Голова Рулада странно дернулась; Тралл понял, что это был кивок.

Удинаас переменил руки и коснулся ножом края правого глаза Рулада.

Снаружи уже шумела целая толпа, но Тралл не оборачивался. Не мог отвести взора от летерийца, от своего брата.

«Он был мертв. Мертвее не бывает. Это точно».

Раб, который трудился над «одеванием» Рулада день и ночь, покрывал смертную плоть воском, припаивал горячие монеты, видел, как тот возвратился к жизни, теперь склонялся перед Эдур. Голос его удерживал безумие в границах, а руки вели Рулада назад к жизни.

«Летерийский раб.

Отец Тень, нам ли такое делать?»

Вторая монета отпала.

Тралл шагнул к ним, таща за собой Фира. Он молчал. Пока.

Удинаас вставил нож в ножны. Распрямил спину, одной рукой схватил Рулада за плечо. Повернулся, оглядываясь на Тралла. — Он не готов говорить. Крики утомили его. Учтите и вес монет на груди. — Раб начал подниматься, намереваясь уйти; однако правая рука Рулада захрустела, отрываясь от рукояти меча. Зазвенели монеты, когда начали сгибаться пальцы; рука схватила Удинааса, сжала его ладонь.

Удинас почти улыбался. Тралл впервые разглядел все его утомление, следы тяжких испытаний, через которые тот прошел. Он снова сел на корточки. — Ваши братья, Рулад. Тралл и Фир. Они здесь, и они позаботятся о вас. Я простой раб…

Две монеты отвалились от руки Рулада, когда он усилил хватку.

— Ты останешься, Удинаас, — сказал Тралл. — Ты нужен нашему брату. Всем нам.

Летериец кивнул. — Как скажете, хозяин. Только… я устал, у меня в глазах темнеет. Кончаю говорить и сразу засыпаю. — Он беспомощно качал головой. — Я даже не знаю, что говорил вашему брату…

— Неважно, — вмешался Фир. — Ты сделал такое… — Слова застыли на устах, и на миг показалось, что лицо его рассыплется на куски. Тралл видел, как напряглись мышцы на шее Фира; брат сомкнул веки, глубоко вздохнул и снова стал самим собой. Покачал головой, не в силах говорить.

Тралл присел около Удинааса и Рулада. — Удинаас, я понимаю. Тебе нужен отдых. Но продержись еще немного, если сумеешь.

Раб кивнул.

Тралл перевел взор на обезображенное лицо Рулада. Веки были плотно сомкнуты, но глаза на ними двигались. — Рулад. Это Тралл. Слушай меня, брат мой. Держи глаза закрытыми. Мы должны снять с тебя это… эти доспехи…

Тут Рулад замотал головой.

— Это погребальные монеты, Рулад…

— Д…да. Знаю.

Слова тяжело и с жестоким хрипом вырвались из стесненной груди. Тралл колебался. — Удинаас был подле тебя, подготавливая…

— Да.

— Он вымотан, брат.

— Да. Скажи Матери. Я хочу. Хочу его.

— Конечно. Но сейчас дай ему уйти, прошу…

Рука бросила ладонь Удинааса, тяжко, бесчувственно звякнув о камень. Вторая, все еще сжимавшая меч, внезапно дернулась.

И на лице Рулада появилась наводящая ужас улыбка. — Да. Я все еще держу. Крепко. Это он имел в виду.

Тралл подался назад.

Удинаас отполз, оперся спиной на сундук с монетами. Скорчился так же, как сидел Рулад. Прежде чем отвести глаза, Тралл увидел, как его лицо исказилось страданием.

Утомление это или нет, но для Удинааса мир и покой остались за тысячу шагов позади — Тралл ясно понимал это, видел грубую истину. «У Рулада появился личный раб, но кто появился у Удинааса?»

Мысль, не типичная для Тисте Эдур.

Но ничто — ничто — не останется прежним. Тралл встал, подобрался поближе к Фиру, но, чуть подумав, пошел к выходу. Там еще стояли Майен и Пернатая Ведьма. Тралл махнул рабыне рукой, указав туда, где скорчился Удинаас.

Увидел, что ее лицо исказил страх. Увидел, как она качает головой.

Рабыня выбежала из здания. Тралл скривился. Майен, вздрогнув, тоже покинула их.

В пустом проеме показались Томад и Уруфь.

А за ними, так же медленно, шествовал Ханнан Мосаг.

«Ох. О, нет. Меч. Проклятый меч…»