"Девять принцев в Янтаре" - читать интересную книгу автора (Желязны Роджер)

VIII

Сколько раз я просыпался и вновь засыпал — не помню. Дважды я находил воду, хлеб и мясо на подносе у двери. Оба раза я съедал все без остатка. Камера моя была непроглядно темна и очень холодна. Я ждал, и я дождался.

За мной пришли.

Дверь распахнулась и возник слабый свет. Я зажмурился, и в этот момент меня позвали.

Коридор был набит вооруженными солдатами — чтобы я не выкинул какого-нибудь фокуса.

Я потер рукой щетину на подбородке и пошел туда, куда меня повели.

Шли мы долго и, войдя в зал со спиральной лестницей, начали подниматься. Пока мы шли, я не задал ни одного вопроса, и никто ничего не пытался мне объяснять.

Когда поднялись наверх, меня повели по дворцу. Меня привели в теплую чистую комнату и велели раздеться, что я и сделал. Потом я влез в ванную с горячей водой, от которой шел приятный пар, и подошедший слуга соскреб мою грязь, побрил меня и подстриг.

Когда я вытерся насухо, мне дали чистые одежды — черные и серебряные.

Я оделся, и на мои плечи накинули плащ с серебряной застежкой в форме розы.

— Теперь вы готовы, — сказал мне сержант охраны. — Пройдите сюда.

Я пошел за ним, а охрана пошла за мной.

Меня провели в самый дальний угол дворца, где кузнец надел мне наручники и сковал цепями ноги. Цепи были толстыми, чтобы у меня не хватило сил их порвать. Я знал: если бы я начал сопротивляться, меня избили б до бесчувствия, а результат был бы тот же. У меня не было желания быть избитым, и я не сопротивлялся.

Затем несколько стражников приподняли цепи и провели меня обратно к центру дворца. Я не глядел по сторонам на то великолепие, которое окружало меня. Я был пленником. Возможно, скоро я буду либо мертв, либо безумен. И я ничего не мог с этим поделать. Быстрый взгляд в окно сказал мне, что на Колвире ранний вечер, но я не испытывал ностальгии, когда меня вели по залам, где мы играли в детстве.

По длинному коридору меня провели в столовую дворца.

Там стояли столы, а за ними сидели люди, многие из которых мне были незнакомы.

Самые прекрасные костюмы и платья Янтаря горели и переливались на телах знати, и была музыка при свете факелов, и еда уже стояла на накрытых столах, хотя никто еще не приступил к пиршеству.

Я увидел знакомые лица — например, Флори — но было и много незнакомых. Я увидел менестреля, лорда Рейна — он был посвящен мной в рыцари — его я не видел много веков. Когда мой взгляд упал на него, он отвернулся.

Меня довели до большого стола в центре зала и усадили.

Стража встала позади меня, прикрепив цепи к кольцам, вбитым в пол, судя по всему, совсем недавно. Кресло во главе моего стола было пустым.

Я не узнал женщину, сидевшую справа от меня, но слева сидел Джулиэн. Я не обратил на него внимания, а уставился на леди — этакий киплинговский "пучок волос".

— Добрый вечер, — сказал я. — По-моему, нас не представили друг другу. Меня зовут Кэвин.

Она поглядела на сидящего справа мужчину, ища поддержки, но ее здоровый рыжий сосед с россыпью прыщей на лице отвернулся и сделал вид, что оживленно беседует с дамой, сидящей от него справа.

Женщина выдавила из себя слабое подобие улыбки:

— Меня зовут Камил. Как поживаете, принц Кэвин?

— Какое прекрасное имя, — ответил я. — У меня все в порядке. Скажите, как так получилось, что такая милая, приятная девушка очутилась здесь?

Она быстро сделала глоток воды.

— Кэвин, — Джулиэн сказал это громче, чем следовало. — Я думаю, что леди, к которой ты пристаешь, считает тебя возмутительно несносным.

— Да? По-моему, она не сказала тебе ни слова за весь вечер.

И он не покраснел, он побелел.

— Достаточно. Я не намерен терпеть этого больше.

Тогда я потянулся и намеренно побренчал цепями. Кроме эффекта, который это произвело, я узнал, сколько свободного пространства есть в моем распоряжении. Маловато, конечно. Эрик был осторожен.

— Подойди поближе и прошепчи мне свои возражения на ушко, братец, — сказал я.

Но он почему-то не сделал этого.

Я был последним, усевшимся за стол, и поэтому знал: настало время того, что должно произойти. Так и случилось. Пять раз прозвучали шесть труб, и вошел Эрик.

Все встали.

Кроме меня.

Страже пришлось стащить меня со стула и цепями поддерживать в положении "стоя".

Эрик улыбнулся и спустился по лестнице по правую руку от меня. Я с трудом различил его цвета под горностаевой мантией, в которую он закутался.

Он прошел во главу стола, остановился возле своего кресла. Подошел слуга, вставший позади него, и виночерпии, разливая вино, сделали первый круг.

Когда бокалы наполнились, Эрик поднял свой.

— Пусть вечна будет ваша жизнь в Янтаре, — сказал он, — в вечном городе.

И все подняли бокалы. Кроме меня.

— Подними бокал, — сказал Джулиэн.

— Засунь его себе в… — посоветовал я.

Он этого не сделал, только свирепо взглянул на меня. Тогда я быстро взял бокал в руки и поднял его.

Между нами было сотни две людей, но мой голос разнесся по всему залу. И Эрик не отрывал от меня взгляда, пока я произносил свой тост.

— За Эрика, который сидит у подножия стола![26]

Никто не попытался ударить меня, а Джулиэн выплеснул содержимое своего бокала на пол. Остальные последовали его примеру, но мне удалось допить свой почти до дна, прежде чем его выбили у меня из рук.

Когда Эрик сел, придворные последовали его примеру, а меня отпустили, и я упал на свое место.

Начали подавать блюда, а так как я был голоден, то ел не хуже остальных и даже получше многих.

Музыка не умолкала ни на секунду, и трапеза продолжалась часа два. За все это время никто не сказал мне ни слова, и сам я больше ни к кому не обращался. Но мое присутствие ощущалось всеми, и наш стол был заметно тише остальных.

Кэйн сидел далеко. По правую руку Эрика. Я решил, что Джулиэн далеко не в фаворе. Ни Рэндома, ни Дейрдре на было. В зале находилось множество других придворных, которых я знал и многих считал своими друзьями, но ни один из них не вернул мне взгляда.

Я понял — для того, чтобы Эрику стать королем в Янтаре, осталось выполнить маленькую простую формальность.

Так и случилось.

После обеда речей не было. Просто Эрик встал из-за стола.

Опять рявкнули трубы, и грубый звук их разнесся по всему залу.

Затем выстроилась процессия, идущая к тронному залу Янтаря.

Я знал, что за этим последует.

Эрик встал перед троном, и все склонили перед ним головы.

Кроме меня. Но об этом не стоит и говорить, потому что все равно меня пригнули так, что я упал на колени.

Сегодняшний день был днем его коронации.

Наступило молчание. Затем Кэйн внес подушку, на которой лежала корона. Корона Янтаря. Он преклонил колена и застыл в этой позе, протягивая Эрику корону.

Рывком цепей меня подняли на ноги и потащили к трону. Я понял, что должно произойти. До меня это дошло мгновенно, и я стал упираться. Но силой и ударами меня вновь поставили на колени у самых ступенек трона.

Звучала мягкая музыка — это были "Зеленые Рукава"[27]— и за моей спиной Джулиэн сказал:

— Смотрите на коронацию нового короля в Янтаре!

Затем он прошептал мне:

— Возьми корону и протяни ее Эрику. Он коронует себя.

Я посмотрел на корону Янтаря, лежащую на алой подушке, которую держал Кэйн.

Корона была серебряной, с семью высокими пиками[28], на каждом из которых сверкал драгоценный камень. Она была украшена изумрудами, а по бокам, у каждого виска, был вставлен рубин.

Я не шевелился, думая о тех временах, когда я видел под этой короной лицо нашего Папы.

— Нет, — просто ответил я и почувствовал, как меня ударили по лицу.

— Возьми ее и протяни Эрику, — повторил Джулиэн.

Я попытался ударить его, но цепи были хорошо растянуты. Меня снова ударили.

Я смотрел на острые серебряные пики.

— Ну хорошо, — сказал я в конце концов и потянулся к короне.

Несколько секунд я держал ее в руках, а затем быстро надел себе на голову и провозгласил:

— Я короную себя, Кэвина, короля Янтаря!

Корону сорвали и положили на подушку. Меня несколько раз сильно ударили по спине. По всему залу прокатился шепоток.

— А теперь возьми ее и попробуй еще раз, — сказал Джулиэн. — Протяни ее Эрику.

Последовал еще удар.

— Хорошо, — я чувствовал, как промокает рубашка.

В этот раз я швырнул корону изо всех сил, надеясь выбить Эрику глаз.

Он поймал ее и улыбнулся, как будто заставил меня сделать то, что было ему нужно.

— Благодарю. А теперь слушайте меня, все присутствующие и те, кто слышит меня в Тени. В этот день я принимаю корону и трон. Я беру в свою руку скипетр королевства Янтаря. Я честно завоевал этот трон, и я беру его и сажусь на него по праву моей крови.

— Лжец! — воскликнул я, и тут же чья-то рука зажала мне рот.

— Я короную себя, Эрика Первого, короля Янтаря.

— Да здравствует король! — трижды прокричали придворные.

Затем Эрик наклонился и прошептал мне на ухо:

— Твои глаза видели самое прекрасное зрелище за всю твою жизнь… Стража! Уведите Кэвина в кузницу, и пусть ему выжгут глаза! И пусть он запомнит все великолепие этого дня как последнее, что он видел. Затем киньте его в самую глубокую темницу, самое заброшенное подземелье Янтаря, и пусть его имя будет забыто!

Я сплюнул и был избит.

Я сопротивлялся на каждом шагу, пока меня волокли из зала. Никто не смотрел на меня, когда меня выводили, и последнее, что я помню, это фигуру Эрика, сидящего на троне и раздающего улыбки и милости окружавшим его придворным.

То, что он приказал, было со мной сделано, но милостью богов я потерял сознание, не дождавшись исхода.

Я не имею ни малейшего представления, сколько времени прошло с тех пор, как я очнулся в полнейшей черноте от страшной боли в голове. Возможно, именно тогда я произнес свое проклятие, но, может, и в тот миг, когда опустилось раскаленное добела железо. Не помню. Но я знал, что никогда Эрику не суждено спокойно сидеть на троне, потому что проклятие принца Янтаря, сказанное в слепой ярости, всегда сбывается.

Я драл солому в полной темноте моей камеры, кричал, но слез не было. Это было самое жуткое. Затем — только вы, боги, и я знаем, как это было нескоро, — ко мне пришел сон.

Когда я пробудился, боль осталась. Я поднялся на ноги. Я попытался установить размеры своей тюрьмы. Четыре шага поперек и пять вдоль. В полу была дыра для нужды, в углу лежал соломенный матрас. Под дверью была небольшая щель, а за щелью — поднос, на котором лежал черствый кусок хлеба и стояла бутылка воды. Я поел и напился, но это не прибавило мне сил.

Страшно болела голова, и на душе было неспокойно.

Я спал столько, сколько мог, и никто не приходил навестить меня. Я просыпался, шел на противоположный конец камеры, находил наощупь поднос и ел, если находил еду. Я спал столько, сколько мог.

После семи снов боль из глазниц ушла. И я ненавидел моего брата, который стал королем в Янтаре. Лучше бы он убил меня.

Я попытался представить, что сказали об этом остальные, но придумать ничего не смог.

Когда же мрак придет и в Янтарь, я знал, что Эрик горько пожалеет. Это я знал твердо, и это утешало меня.

Так начинались мои дни тьмы, и у меня не было способа измерить их течение. Даже если б у меня были глаза, я не смог бы различить день и ночь в этом мрачном подземелье.

Время шло своим путем, не обращая на меня внимания. Иногда меня бил озноб, когда я задумывался над этим, и я весь дрожал. Провел я здесь много месяцев? Или часов? Или недель? А может быть, лет?

Я утерял все, что касалось времени. Я спал, ходил (я точно знал, куда ставить ногу и где повернуть) и думал о том, что сделал в своей жизни и чего не сделал. Иногда я сидел, скрестив ноги, дыша ровно и глубоко, опустошая разум и находясь в таком состоянии так долго, как это у меня получалось. Это помогало не думать ни о чем.

Эрик был умен. Хотя сила была со мной, она была бесполезна. Слепец не может идти сквозь Тени.

Моя борода отросла до груди, и волосы тоже стали длинными. Сначала я все время был голоден, но вскоре аппетит пропал. Иногда я вставал слишком резко и у меня кружилась голова.

Я видел только в своих кошмарных снах, и мне становилось горько, когда я просыпался.

Но потом я стал забывать события, которые ослепили меня, будто случились они не со мной, а с кем-то другим. И это тоже было правдой.

Я много потерял в весе. Я словно видел себя со стороны — изможденного и худого. Я не мог плакать, хотя несколько раз казалось, что мне хочется этого. Что-то было не в порядке с моими слезными железами. Было страшно от того, что человека можно так изуродовать.

Но однажды в дверь тихонько поскреблись. Я не обратил на это внимания.

Снова раздался тот же звук, и вновь я не отреагировал.

Затем я услышал, как прошептали мое имя.

Я пересек камеру.

— Да? — сказал я.

— Это я, Рейн, — ответили за дверью. — Как вы там?

На это я рассмеялся.

— Прекрасно! О, просто прекрасно. Бифштексы с шампанским еженощно и танцующие девочки! Боги! Ну и вопросы ты задаешь!

— Простите, — произнес Рэйн, — что я ничего не могу сделать для вас, — я почувствовал боль в его голосе.

— Знаю, — ответил я.

— Если б я мог, я бы помог, — сказал он.

— И это я знаю.

— Я тут кое-что принес. Возьмите.

Маленькое окошко в двери скрипнуло, открываясь.

— Что здесь?

— Немного чистой одежды, — сказал он. — И три каравая свежего хлеба, головка сыра, немного говядины, две бутылки вина, блок сигарет и много спичек.

Голос мой застрял на полпути.

— Спасибо, Рейн. Как тебе это удалось?

— Я знаю стражника, который в эту смену стоит на часах. Он будет молчать. Он слишком многим мне обязан.

— Смотри, как бы он не догадался уплатить долги простым доносом, — предостерег я. — Так что, хоть я и очень тебе благодарен, но больше так не делай. Будь уверен, все, что может тебя выдать, я уничтожу.

— Как бы я хотел, чтобы все было не так, Кэвин.

— Присоединяюсь к этому. Благодарю, что подумал обо мне, когда это делать запретили.

— Ну, это-то как раз несложно.

— Сколько времени я пробыл здесь?

— Четыре месяца и десять дней.

— Что нового в Янтаре?

— Эрик правит, вот и все.

— Где Джулиэн?

— Отправлен вместе с войсками обратно в Лес Ардена.

— Зачем?

— В последнее время что-то странное идет к нам из Тени.

— Ясно. А что Кэйн?

— Он все еще в Янтаре, ублажает себя. В основном пьет и развлекается с женщинами.

— А Джерард?

— Он — адмирал всего флота.

Я вздохнул с облегчением. Признаться, я боялся, что уход флотилии Джерарда в южные воды повлечет немилость Эрика.

— А что стало с Рэндомом?

— Он пленник, но в собственных апартаментах.

— Что? Его взяли в плен?

— Да. Из Образа в Ратн-Я он с арбалетом появился прямо здесь и успел подстрелить Эрика прежде, чем его схватили.

— Правда? И его не убили?

— Ходят слухи, что он женат на придворной из Ратн-Я, а Эрик не хочет ссориться с Ратн-Я. У Мойре целое королевство, и говорят, что Эрик собирается просить Мойре стать его королевой. Это слухи, конечно, но любопытные.

— Да, — сказал я.

— Вы ведь ей нравились, верно?

— В какой-то степени. Откуда ты знаешь?

— Я присутствовал, когда читали приговор Рэндому. Мне удалось поговорить с ним несколько минут. Леди Виалль заявила, что она его жена, и попросила разрешения присоединиться к нему в тюрьме. Эрик все еще не знает, что ответить на это.

Я подумал о слепой девушке, которую никогда не встречал, и удивился происходящему.

— Как давно это случилось?

— М-м. Тридцать четыре дня, — ответил Рэйн. — Это когда появился Рэндом. Виалль подала прошение неделей позже.

— Все же — она странная женщина, если любит Рэндома.

— Я тоже так считаю. Трудно представить более неподходящую пару.

— Если увидишь его еще раз, передай ему мой привет и сожаления.

— Хорошо.

— Как поживают мои сестры?

— Дейрдре и Лльюилл остались в Ратн-Я. Леди Флоримель наслаждается милостями Эрика, и — одна из первых дам нашего двора. Где Фиона, я не знаю.

— Что слышно о Блейсе? Хоть я и уверен, что он погиб.

— Наверное, погиб. Но тело его так и не обнаружили.

— А Бенедикт?

— Отсутствует, как всегда.

— Брэнд?

— Тоже ничего.

— Ну, значит, будем считать, что я спросил обо всем фамильном древе. Ты написал новые баллады?

— Нет. Я работаю над "Осадой Янтаря", но даже если мне удастся ее написать, в любом случае, это будет поэма для списков.

Я протянул руку через крошечное отверстие под дверью.

— Я хочу пожать тебе руку, — сказал я и почувствовал как его рука коснулась моей.

— Спасибо тебе за все, что ты сделал. Но больше не надо. Глупо рисковать под кулаком Эрика.

Он сжал мою руку, что-то пробормотал и ушел.

Я нашел пакет с едой и набил желудок мясом — самой сытной пищей, которая там была. Мясо я заедал огромным количеством хлеба, и вдруг понял, что почти забыл вкус хорошей еды. Затем разомлел и уснул. Не думаю, что спал я очень долго, и проснувшись, открыл бутылку вина.

При моей слабости для счастья мне много не потребовалось. Я закурил сигарету, уселся на матрас, привалился к стене и задумался.

Я помнил Рейна ребенком. К тому времени я был уже взрослым, а он был кандидатом на место придворного шута. Тощее мудрое дитя. Люди обманывали его слишком часто. В том числе и я. Но я писал музыку, сочинял баллады, а он достал себе где-то лютню и научился на ней играть. Скоро мы пели на два голоса и всем нравилось, вскоре я полюбил его, и мы стали репетировать вместе, практикуясь и в воинских искусствах. Он был очень неуклюж, но я чувствовал что-то вроде раскаянья за то, как обращался с ним раньше, когда он таскал мои шмотки, поэтому я фальшиво хвалил его, и к тому же научил владеть клинком. Я никогда не жалел об этом, да и он, по-моему, тоже. Вскоре он стал придворным менестрелем Янтаря. Я называл его своим пажом, и когда начались войны против темных тварей из Тени, называвшейся Обитель Оборотня, я сделал его своим оруженосцем, и мы поехали на войну вместе. Я посвятил его в рыцари на поле битвы у Водопадов Джоунс, и он заслужил это посвящение. Он продолжал писать и сочинять музыку, пока не превзошел даже меня. Цвет одежд его был кармином, а слова — золотом. Я любил его как своих двух-трех друзей в Янтаре. хотя никогда не думал, что он пойдет на такой риск ради меня. Я думал, что никто не пойдет. Я сделал еще несколько глотков и раскурил вторую сигарету в его честь. Он был хорошим человеком. Я подумал, долго ли он проживет при этом дворе?

Окурки (и чуть погодя пустую бутылку) я выкинул в дыру нужника. Я не хотел, если вдруг неожиданно нагрянет обыск, кто-нибудь случайно углядел, что я "кутю". Я съел всю еду и почувствовал себя сытым и удовлетворенным впервые за все время заточения. Я оставил последнюю бутылку вина про запас, на случай еще одной гигантской пьянки и забвения.

Время продолжало тащиться, и я опять втянулся в замкнутый круг поиска виноватых.

Я очень надеялся, что Эрик не может оценить те силы, которыми мы обладали. Он был королем в Янтаре, это верно, но он не знал всего. Пока не знал. Не так, как знал Папа. У меня был один шанс на миллион. Такой ничтожный и все же реальный, и он не позволил мне сойти с ума в тот миг, когда я был комком беспросветного отчаянья.

Может, я сошел с ума на какое-то время, не знаю. Многие из тех дней сейчас, когда я стою у порога Хаоса[29], напоминают мне пустые листы. Лишь боги знают, что было написано на них, а мне не хочется думать об этом.

Бедные доктора, не существует такого врача, который смог бы вылечить нашу семью…

Я лежал там и ходил там, в одурманивающей темноте. Я стал чуток к звукам. Я слышал шорох крысиных лапок в соломе, отдаленные стоны узников, эхо шагов стражника, когда он приближался с подносом еды. По таким звукам я научился точно определять расстояние и направление. Кажется, я стал более чуток и к запахам, но старался думать о них как можно меньше. Кроме естественного тошнотворного запаха камеры, здесь был еще и запах гниющей плоти, в этом я мог бы поклясться. Я задумался. Если б я умер, интересно, сколько времени прошло бы с тех пор, как заметили бы мою смерть? Сколько кусков хлеба и бутылок с помоями унесут обратно, пока стражнику не придет в голову проверить, жив ли его узник?

Ответ на этот вопрос мог быть для меня очень важен.

Запах смерти держался очень долго. Я вновь попытался думать о времени и решил, что пахло так не меньше недели.

Хоть я и сдерживался изо всех сил, сопротивляясь искушению так долго, как мог, в конце концов у меня осталась лишь одна пачка сигарет.

Я вскрыл ее и закурил. У меня был блок "Салема", и я выкурил одиннадцать пачек. Это двести двадцать сигарет. Когда-то я засекал время, сколько тратится на одну сигарету, и у меня получилось семь минут. Значит, в общей сложности получалось одна тысяча пятьсот сорок минут чистого курения, или двадцать пять часов сорок минут. Я был уверен, что перерыв между сигаретами составлял по меньшей мере час, скорее даже полтора. Скажем, полтора. Теперь прикинем: на сон у меня уходит от шести до восьми часов в день. Значит, шестнадцать-восемнадцать часов я бодрствовал, и значит, за день я выкуривал десять-двенадцать сигарет. А значит, со времени визита Рейна прошло около трех недель. Он сказал, что со дня коронации прошло четыре месяца и десять дней, и, следовательно, уже будет пять месяцев.

Я нянчился с последней пачкой, наслаждаясь каждой сигаретой, как любовным романом. Когда сигареты кончились, у меня наступила депрессия.

Затем опять прошло очень много времени.

Я думал об Эрике. Как теперь обстоят у него дела? С какими проблемами он столкнулся? Что с ним происходит сейчас? Почему он ни разу не спустился вниз, чтобы помучить меня? Могут ли в Янтаре действительно забыть меня по королевскому приказу? Никогда, решил я.

А как братья? Почему ни один из них не установил со мной связь? Ведь так легко было вытащить мой Козырь и прервать приговор Эрика. И ни один этого не сделал.

Я долго думал о Мойре, последней женщине, которую я любил. Что она делала? Думала ли обо мне? Наверное, нет. Может, она стала любовницей Эрика или его королевой? Говорила ли она с ним обо мне? Тоже, наверное, нет.

А как мои сестры? Забудь их. Суки они все.

Я бывал слепым раньше. Случилось это при взрыве пушки в Тени Земля в XVIII веке. Слепота продолжалась месяц, а потом зрение вернулось ко мне. Эрик же, когда отдавал приказ, имел в виду слепоту навсегда. Я по-прежнему леденел в испарине и дрожал, и просыпался с криком, когда воспоминания о раскаленном добела железе возвращалось ко мне — висит над глазами, а затем — касается!..

Я застонал и продолжил мерить шагами камеру.

Я абсолютно ничего не мог сделать. И это было самое ужасное из всего, что со мной произошло. Я был так же беспомощен, как человеческий эмбрион. Родиться вновь со зрением и яростью — за это я продал бы душу. Хоть на час, но с клинком в руке для нового поединка.

Я лег на матрас и заснул. Когда я проснулся, у двери стояла пища, я пожевал, и вновь принялся мерить камеру шагами. Мои ногти на руках и ногах отросли. Борода была очень длинна, а волосы все время падали на глаза. Я чувствовал себя грязным, а все тело непрерывно чесалось. Я не знал, есть ли у меня вши.

То, что принца Янтаря можно довести до такого состояния, будило во мне бешенство. Я был воспитан в представлении о нас, как о несокрушимых и вечных созданиях, чистых, холодных, твердых, как бриллиант, таких, какими были наши изображения на Козырях. Как выяснилось, это было не так.

Мы были такими же, как и остальные люди, разве что с большим запасом прочности.

Я играл сам с собой, я рассказывал себе сказки, я вспоминал приятные минуты своей жизни, — их было немало. Я вспоминал стихии: ветер, дождь, снег, летнее тепло и холодные весенние сквозняки. В Тени Земля у меня был небольшой самолет, и я наслаждался ощущением полета. Я вспоминал сверкающую панораму цвета и расстояния, миниатюрные города, широкий голубой размах неба, стада облаков (где они теперь?) и чистый простор океана под плоскостями. Я вспоминал женщин, которых любил, вечеринки, военную муштру. А когда все было перебрано, и мне нечем было больше помочь, я думал о Янтаре.

Однажды, когда я думал о нем, мои слезные железы вдруг заработали, и я заплакал.

После неописуемого количества времени, времени, заполненного темнотой и сном, я услышал шаги, замершие у двери моей камеры, и услышал, как в замке поворачивается ключ.

Прошло так много времени с последнего визита Рейна, что я забыл вкус сигарет и вина. Я не мог определить, сколько времени прошло, но чувствовал, что очень много.

В коридоре стояли двое. Я понял это по шагам еще до того, как услышал их голоса.

Один голос я узнал.

Дверь распахнулась, и Джулиэн произнес мое имя.

Я не ответил ему сразу, и он повторил:

— Кэвин? Иди сюда.

Большого выбора у меня не было, я выпрямился и вышел. Я остановился, ощутив, что нахожусь совсем рядом с Джулиэном.

— Чего ты хочешь? — спросил я.

— Пойдем со мной, — и он взял меня за руку.

Мы пошли по коридору, и он шел молча, и будь я проклят, если б задал ему хоть какой-нибудь вопрос.

По эху я определил, что мы вошли в большой зал. Потом он повел меня вверх по лестнице.

Все вверх и вверх, и в конечном итоге мы оказались в самом дворце.

Меня привели в комнату и усадили в кресло. Брадобрей приступил к работе, подрезая мне бороду и волосы. Я не узнал его голоса, когда он спросил, предпочитаю я просто подстричь бороду или побриться.

— Брей, — ответил я и почувствовал, как мастер маникюра принялась работать над моими ногтями.

Затем меня выкупали и кто-то помог облачиться в свежую одежду. Она свободно висела на мне. Я здорово похудел.

Затем меня провели в другое помещение, наполненное музыкой, запахами хорошей еды, звуками голосов и смехом. Я узнал эту комнату: трапезная.

Голоса стали тише, когда Джулиэн ввел и усадил меня.

Я сидел, когда прозвучали трубы, при звуках которых меня силой заставили подняться.

Я услышал, как был провозглашен тост:

— За Эрика Первого, короля Янтаря! Да здравствует король!

Я не стал пить, но этого, кажется, никто не заметил. Тост произнес голос Кэйна, откуда-то из глубины зала.

Я съел столько, сколько смог, потому что это была лучшая трапеза, которую мне предложили со дня коронации. Из застольных бесед я понял, что сегодня исполняется годовщина того дня, а это означало, что я провел в подземелье целый год.

Никто не разговаривал со мной, и я ни к кому не обращался. Я присутствовал, как призрак. Чтобы быть униженным, чтобы служить примером моим братьям, являть образчик платы за неподчинение правителю. И всем было приказано забыть меня.

Пиршество продолжалось далеко за полночь. Кто-то все время подливал мне вина, и я сидел и слушал музыку всех танцев.

К этому времени столы убрали, а меня усадили в уголок.

Я мерзко напился, и когда все закончилось и зал стали убирать, меня полуутащили, полуунесли обратно в камеру. Единственное, о чем я жалел, так это о том, что меня не стошнило на пол или на чей-нибудь нарядный костюм.

Так закончился для меня первый год тьмы.