"У нас уже утро" - читать интересную книгу автора (Чаковский Александр Борисович)ГЛАВА XЕдва устроившись на новом месте, Ольга Леушева с головой ушла в работу. Ей не хватало суток. Она организовала амбулаторию, вытребовала из области ещё одного врача, начала проводить поголовную диспансеризацию населения, открыла курсы медицинских сестёр и сама на этих курсах преподавала. Каждый день по два, а иногда и по три раза Ольга появлялась в райкоме у Костюкова. – Вы что, товарищ Костюков, хотите эпидемии сыпного тифа? – грозно спрашивала она, входя в кабинет секретаря райкома. Это значило, что ей необходим транспорт просто для того, чтобы доставить из области соответствующие медикаменты. – Вы что, холеры не боитесь? – спрашивала она в другой раз, и Костюков понимал, что сейчас речь пойдёт о баках для кипячёной воды. На этот раз Ольга убеждала Костюкова добиться, чтобы один из трёх рентгеновских аппаратов, полученных областью с материка, был передан в её амбулаторию. – Допустим, у вас завтра будет язва желудка, – кричала Ольга, – или туберкулёз, или рак. Мы даже диагноза не сможем поставить. – Почвму именно у меня? – улыбаясь, спросил Костюков. – Я к примеру, – отмахнулась Ольга. – Это может случиться с любым человеком. Она успокоилась только тогда, когда Костюков обещал позвонить в облздравотдел, а если понадобится, то и самому Русанову. Выходя из райкома, Ольга столкнулась с колхозником, которого послал Жихарев. Он объяснил ей, в чём дело. Ольга решила ехать сама. Приём больных она передала другому врачу – пожилой женщине, которой эта поездка была бы не по силам. Шёл снег – она надела валенки и ватную куртку под пальто. Когда Ольга уже совсем собралась, колхозник смущённо сказал, что ей предстоит ехать одной. Он, по распоряжению Жихарева, должен остаться, чтобы получить на комбинате крючки для ярусов. – Как бы не опоздать на поезд, – озабоченно сказала Ольга. Обрадованный колхозник проводил её на вокзал и объяснил, как добраться от станции до места. В вагоне было темно. За окнами завывал ветер. «Что там такое с этим японцем? – думала Ольга, усаживаясь подальше от двери. – Неужели сотрясение мозга? Задета ли черепная кость?» Она мысленно пересчитала медикаменты, уложенные в санитарную сумку. Нет, кажется, ничего не забыла. Поезд тронулся, мерно застучали колёса, и Ольга заснула. …Она проснулась, почувствовав, что поезд остановился Протяжно выл ветер. В окне то появлялись, то исчезали светлые пятна, точно мимо вагона кто-то ходил с фонарём. «Станция, должно быть, – подумала Ольга. – Уж не проехала ли я?» Она посмотрела на часы. Поезд отправился в половине четвёртого, а сейчас было ещё только шесть часов. Значит, полчаса ещё можно подремать. Но прошло пять, десять, пятнадцать минут, а поезд не трогался с места. «Что-то неладно», – подумала Ольга, взяла сумку и вышла в тамбур. Спустившись по ступенькам, она сразу по колено провалилась в сугроб. Ветер бросил ей в лицо пригоршню сухого, колючего снега. Кроме тусклых огоньков у паровоза, ничего не было видно. Держась рукой за стенки вагонов и с трудом передвигая ноги по глубокому снегу, Ольга добралась до паровоза. Кучка людей окружила проводников, стоявших с фонарями в руках. – Почему мы не едем? – спросила Ольга. – Ждём, пока колеса на лыжи сменят, – угрюмо ответил кто-то с паровоза. «Занос», – поняла Ольга. – Идите спать, гражданка, – сказал Ольге один из проводников, поднимая фонарь и освещая её лицо. – Сутки здесь простоим, дело верное. – Сутки? – растерянно переспросила Ольга. – Но это невозможно! – Ещё как возможно, – невесело рассмеялся проводник. Ольга осмотрелась. Впереди, освещённый фонарём паровоза, ровно искрился снег. Казалось, что никаких рельсов здесь никогда и не было. Справа белой, постепенно темнеющей стеной поднималась сопка. Одинокое дерево, стоявшее на её склоне, предостерегающе, точно причудливый светофор, подняло мохнатые лапы. – Кто здесь начальник поезда? – громко спросила Ольга. – Я начальник поезда, – отозвался человек в чёрной форменной шинели с поднятым воротником. – Скажите мне точно, когда пойдёт поезд. Я врач и спешу к тяжелораненому. – Плохо дело, товарищ, – сказал начальник, – сами видите, как занесло. Снегоочиститель надо требовать, а связи никакой. Японская техника! Полагаю, что раньше завтрашнего вечера не выберемся. – Сколько отсюда до станции? – Километров восемь, десять, не больше. Да вы не пешком ли вздумали? – А что вы думаете, раненый будет ждать, пока вас здесь откопают? – недовольно сказала Ольга. – Объясните, как идти. – По линии нельзя, все замело, – растерянно пробормотал начальник. – Вот разве по телеграфным столбам… Ольга торопливо соображала. До станции восемь, самое большее – десять километров. Ближайший телеграфный столб – вот он, совсем рядом. Расстояние между столбами невелико. Через два часа начнётся рассвет, тогда всё будет прекрасно видно. За час она сделает четыре, нет, пожалуй два километра. Значит, через четыре-пять часов будет на месте. Вопрос ясен. Ольга поднимает воротник пальто и решительно идёт к столбу. – Куда вы? – кричит начальник поезда. – Вы что, в самом деле пешком? Ольга ускоряет шаг. Вот он, первый столб, совсем близко. Да и снег не так уж глубок, немного выше щиколотки. Ольга подходит к столбу и зачем-то дотрагивается до него рукой. Теперь скорее ко второму, он уже виден отсюда. Впрочем, торопиться не надо, а то быстро устанешь. Расстояние между столбами метров сто, не больше. Ольга идёт к третьему столбу. Она оборачивается. Фонарь паровоза кажется отсюда едва заметным светлым пятном. «Назад, назад, ко мне!» – зовёт это пятно. «Вперёд!»-говорит себе Ольга и направляется к четвёртому столбу. Она считает шаги. Между первыми столбами было двести тридцать шагов. Ещё двести тридцать шесть шагов – и она уже у четвёртого. Здесь снег гораздо глубже. Теперь Ольга идёт в полной темноте. Слева дует резкий ветер, там море. Справа сопки. Надо идти спокойнее, медленнее. В конце концов, пусть она пройдёт лишний час, но зато не собьётся с дороги. Вот и пятый столб, всё в порядке. Она уже прошла полкилометра. Ольга проваливается в сугроб. Снег набивается в валенки. Он одновременно и жжёт и леденит. Вдруг ей приходит в голову мысль об Астахове. Как было бы хорошо, если бы они шли сейчас вдвоём! Тогда она чувствовала бы себя совершенно спокойно. Что, если она собьётся с пути? «Чепуха, глупости, – твердит она себе, – всего восемь километров по прямой, к тому же скоро рассвет…» Двести шагов. Двести двадцать. Двести тридцать. Сейчас должен быть столб. Он где-то рядом. Двести сорок шагов. Двести пятьдесят. Столба нет… – Только без паники, – вслух говорит Ольга. Она пристально глядит во все стороны. Столба нет. Воет ветер. Что-то шумит – не то море, не то деревья. Ольга неуверенно делает ещё десяток шагов. Столба нет. Большие пальцы ног начинают мёрзнуть. К тому же выясняется, что валенки жмут. Сумка оттягивает руку. Может быть, повернуть обратно? Но куда? Позади такая же тьма, как и впереди. Отступить, струсить? Нет, вперёд! Ольга делает ещё несколько шагов и натыкается на столб. Победа! Пальцы на ногах больше не мёрзнут. Сумка становится легче. Ольга идёт вперёд, считая шаги. Как он себя чувствует, этот японец? Интересно, догадались ли там положить его и следить, чтобы он не делал лишних движений? Надо во что бы то ни стало расширить курсы медицинских сестёр. В каждом колхозе, на каждом рыбозаводе должен быть медицински грамотный человек… Вот чёрт, она сбилась со счёта! Сколько шагов она сделала? Сто, полтораста, не больше. Нет, больше, вот уже столб. Острые иглы хвои впиваются в её лицо. Это дерево. Ольга пугается и поспешно делает несколько шагов в сторону. Снова дерево. Она по пояс проваливается в сугроб. Заблудилась!… Ольга с трудом выбирается из сугроба. Ей становится страшно. Поспешно, безотчётно, только чтобы двигаться, она делает несколько шагов. Сучья трещат под её ногами. Куда идти? Ольга нащупывает в кармане коробку спичек. На секунду тьма расступается. Где-то вверху слышен шорох, точно кто-то пробегает по верхушкам деревьев. Спичка гаснет… Усталая, испуганная, отчаявшаяся, Ольга садится прямо на снег. Теперь ей больше всего на свете хочется быть в Москве. Чтобы горели огни Арбата и мигали разноцветные светофоры. Начинает светать. Небо покрыто слоистыми тучами. Оно точно распухло. Далёкие сопки тонут в белесой мгле. Кругом деревья. Маленькие снежные смерчи, точно змейки, пляшут между ними. Никаких столбов не видно. Колючая снежная пыль забивается в рот, тает на языке. Надо ждать рассвета, тогда легче будет ориентироваться. Ольга встаёт, собирает сухие сучья, обламывает несколько еловых веток, оросает их на снег и снова садится. Через несколько минут Ольга начинает мёрзнуть. Она вскакивает и пританцовывает на месте. Но это не помогает. Почему-то особенно мёрзнут руки – от кисти до локтя. «Сколько сейчас градусов? – думает Ольга. – Как бы не отморозить лицо». Нет, ей не надо было уходить из поезда… Но если бы она осталась в вагоне, то должна была бы скрыть это от Астахова при встрече. А теперь она сможет прямо смотреть ему в глаза. Впрочем, если бы он увидел её сейчас, то, вероятно, сказал бы, что нужно было остаться… Нет, он никогда не сказал бы этого! А встретятся ли они вообще когда-нибудь?… Ольга смотрит на часы. Уже восемь. Она блуждает больше двух часов. Светает. Распухшее небо давит на землю. Кажется, что оно скоро совсем опустится на деревья. Начинается снегопад. Неужели там не додумались приподнять ему голову? Ей так и не удалось выяснить, было ли у него ушное кровотечение. От сопок дует резкий ветер. Он надвигается огромной, невидимой массой, со скрежетом продирается сквозь деревья, вздымает снежные вихри, заволакивающие лес. Начинается пурга. Ольга не выдерживает и плачет. Ей кажется, что всё пропало, что она никогда уже не выберется из этой тайги. Ведь она даже приблизительно не знает, в какую сторону надо идти. Мокрое от слёз лицо нестерпимо болит. Неистовствует ветер. Снежная пыль, похожая на туман, висит в воздухе. – Нет, – кричит Ольга, – мы ещё посмотрим, кто кого! Она хватает пригоршню снега и начинает тереть лицо. Теперь слёзы текут уже от боли. Когда лицо начинает гореть, она открывает сумку и достаёт из неё бутылку спирта. Секунду подумав, делает глоток прямо из бутылки. «Чёрта с два я здесь замёрзну!» – приговаривает Ольга. Ветер, словно испугавшись её решимости, внезапно затихает. Медленно оседает снежная пыль. Вытянув мохнатые лапы, застывают в неподвижности деревья. Последнее чёрное облако проносится по посветлевшему небу. Ольга слышит шум. Он то нарастает, то стихает. Нет, это не ветер. Это – море. Раньше его не было слышно из-за ветpa. Оно должно быть слева. Оно и шумит слева. Значит, надо идти, ориентируясь на шум слева. С трудом передвигая ноги, Ольга делает первые шаги… Ночью у японца начался бред. Он лежал в землянке у Жихарева, то и дело сбрасывая с себя полушубок и выкрикивая какие-то японские слова. Белая повязка на голове оттеняла желтизну его кожи. Ваня уже несколько часов подряд неподвижно сидел у изголовья брата. Когда больной начинал бредить, Ваня с ужасом смотрел на него своими лихорадочно блестящими глазами. Мария каждый раз терпеливо объясняла ему, что с минуты на минуту из района должен приехать врач. Но Ваня будто совсем разучился понимать даже те немногие русские слова, которые были ему известны. Он только послушно, с выражением ужаса в глазах кивал головой. За Васей ухаживали Жихарев и Мария. Кроме того, не проходило и получаса, чтобы в землянку не заглянул кто-нибудь из колхозников. Жихарев с тревогой посмотрел на часы. – Врач-то, видно, не приедет, – тяжело вздохнув, сказал он. – Пурга с ног валит. – И с неожиданной злостью добавил: – Ну, погоди, дай только колхозу на ноги встать, я тут такую больницу построю!… Доронин сидел на скамье, прислушиваясь к исступлённому вою пурги. Он предполагал утром выехать отсюда, но теперь об этом нечего было думать. Пурга усиливалась, снег заносил землянку. Общее настроение быстро передалось Доронину, и он вместе со всеми колхозниками напряжённо следил за состоянием Васи. Несколько раз он выходил из землянки и с нетерпением вглядывался в берег, точно густой пеленой прикрытый падающим снегом. Но врача всё не было, а Васе становилось всё хуже. Под утро ему стало совсем плохо. Его непрерывно тошнило, губы посинели, и пульс едва прощупывался на его тонкой, точно плеть, руке. Вместе с Жихаревым и Марией Доронин всю ночь провёл у постели японца. Над землянкой по-прежнему неистовствовала пурга. Холодный ветер проникал в комнату, и огонёк подвешенной к потолку керосиновой лампы дрожал и вытягивался. К утру ветер утих, небо прояснилось, но снегу намело столько, что дверь землянки не открывалась. Ольга пришла днём. Когда она, с трудом волочившая ноги по глубокому снегу, увидела людей, силы окончательно оставили её. Колхозникам пришлось чуть не на руках нести Ольгу до землянки Жихарева. Войдя, она упала на скамью. В этой промёрзшей, занесённой снегом женщине Доронин не сразу узнал ту весёлую и разговорчивую девушку, с которой когда-то ехал на пароходе. – Где больной? – спросила Ольга, с трудом выговаривая слова. Губы её потрескались и нестерпимо болели. Она подошла к лежанке, все ещё не выпуская из рук своей сумки. – Помогите раздеться, – почти шёпотом попросила она. И тогда все разом бросились к ней: Доронин, Жихарев, Мария, Ваня, колхозники, которые привели её сюда. Буквально в минуту с неё сняли пальто, ватник, кто-то стянул валенки и надел ей на ноги другие, сухие и тёплые. Эта забота тронула Ольгу, она попробовала улыбнуться, но вместо улыбки на её красном, сведённом морозом лице появилась жалкая гримаса. Японец лежал неподвижно. Ну, конечно, они не догадались приподнять ему голову! Ольга скатала валиком ватную куртку и, осторожно приподняв голову больного, подложила под подушку. «Крови на подушке нет», – отметила она про себя. – У него кровь из ушей не шла? – на всякий случай спросила Ольга. – Нет, – ответила Мария, – я всё время при нём нахожусь. Ольга пыталась прощупать пульс у раненого, но это ей не удалось – не слушались пальцы. «Вот ещё горе», – с раздражением подумала она. – Снимите, пожалуйста, с него повязку, – обратилась Ольга к Марии. – У меня… пальцы не гнутся. Мария ловко сняла повязку. На виске японца чернела рваная рана с неровными краями. Так, ясно. Рану надо немедленно обработать и зашить. Но как? Этими деревянными пальцами? Ольга прикрыла рану старой повязкой и скомандовала: – Вскипятите воду! Прильнув ухом к жёлтой костистой груди японца, она выслушала сердце. Пятьдесят шесть ударов в минуту. Достав из сумки бутылку со спиртом, она протянула её Доронину. – Лейте мне на руки и трите, – приказала она. – Трите так, чтобы… кожа слезла. Доронин начал растирать её руки. Но Ольге казалось, что он жалеет её, боится сделать ей больно. Почему этот человек так пристально смотрит на неё? Наконец Ольга почувствовала, что рукам стало жарко. Она попробовала согнуть пальцы. Всё в порядке! – Спасибо, – сказала она и поставила ванночку с инструментами на железную печку. Потом, впрыснув японцу камфару, промыла рану риванолом, срезала рваные края. Вдев в иголку шёлковую нитку, она зашила рану, засыпала её стрептоцидом и наложила тугую повязку. Подняв тонкую руку японца, она нащупала пульс. Шестьдесят восемь. Что ж, терпимо. Ваня с тревогой следил за каждым её движением. – Больше ничего не нужно, – сказала она. – Пусть он полежит спокойно. Не тревожьте его. Отойдя от лежанки, Ольга заметила, что человек, растиравший ей руки, продолжал пристально смотреть на неё. Она не выдержала: – Что вы на меня уставились? – Я пытаюсь вспомнить ваше имя. Лена… нет, Ольга. Верно? – Верно, – удивлённо сказала Ольга. – Откуда вы меня знаете? – «Анадырь» помните? Ольга мгновенно вспомнила всё: и «Анадырь», и тесный твиндек, и своего сумрачного соседа, мучительно страдавшего морской болезнью. – Помню, помню! – воскликнула она, протягивая Доронину все ещё красную ладонь, Доронин крепко пожал ей руку. – Как же вы сюда добрались? – спросил он. – Ой, ужас был… – ответила Ольга, ещё не зная, заплачет она сейчас или засмеётся, – заблудилась, думала – замёрзну… – Послушайте, товарищ доктор, – вмешался в разговор Жихарев. – А может, вы в нашем колхозе останетесь? Тут ведь шесть колхозов в округе. Мы вам отдельный дом поставим… Нам такие люди во как нужны! Ольга счастливо улыбнулась. Потом её накормили жареной рыбой, напоили чаем и уложили спать. Она уже засыпала, как вдруг еле слышный шорох заставил её открыть глаза. У её изголовья стоял на коленях маленький японец. На другой день выяснилось, что железнодорожное движение ещё не восстановлено. Колхозники во главе с Жихаревым отправились помогать железнодорожным бригадам, расчищавшим путь. Ольга проспала часов восемнадцать. Вася уже пришёл в себя и тихо разговаривал с братом, не отходившим от его постели. Ольга категорически запретила ему двигаться, и Ваня бдительно следил за тем, чтобы этот запрет не нарушался. Доронин вошёл в землянку, когда Ольга, осмотрев больного, доедала оставленную ей жареную камбалу. – Ну, как выспались? – спросил Доронин. – Я же проспала почти сутки, – улыбнулась Ольга. – Садитесь. С больным, кажется, всё в порядке. Через неделю привезёте его к нам в район, чтобы снять швы. А я вас так и не спросила: вы, значит, тут работаете? – Не совсем. Мы с вами почти соседи. Я работаю на западном рыбокомбинате. – Ах, вот как! Послушайте, на вашем комбинате возмутительно относятся к вопросам санитарии. Во-первых, от вас никто не выделен на районные курсы медсестёр, хотя на этот счёт было специальное указание райкома и райсовета. Во-вторых, ваши люди не являются на медосмотры. Если так будет продолжаться, я пожалуюсь Костюкову. Удивительная некультурность!… Что вы на меня так смотрите? Доронин никак не мог поверить, что беспомощная девица на пароходе, готовая разреветься от пошлых острот Весельчакова, и эта повзрослевшая, даже, кажется, ставшая выше ростом девушка – одно и то же лицо. – По правде говоря, разглядываю вас, – улыбнувшись, ответил он. – Нашли что разглядывать! Я боялась, что нос отморожу и он у меня отвалится. Нет, уж обратно я пешком ни за что не пойду. – Ну, а если сейчас придёт нарочный и скажет, что в районе умирает человек и надо оказать ему помощь? – В районе есть врач. Когда пойдёт поезд, не слышали – Говорят, завтра. – Вот завтра и поеду. Во всём её облике появилось нечто новое, какое-то спокойное достоинство. Доронин с интересом наблюдал за ней. – Перестаньте на меня так смотреть, – рассердилась Ольга. – Вы очень изменились, – задумчиво сказал Доронин. – Откровенно говоря, там, на пароходе, я не думал, что из вас выйдет толк. – Скажите пожалуйста! – протянула Ольга. – Это почему же? – Я очень жалею, что у нас на комбинате нет штатной должности врача, – не отвечая на её вопрос, сказал Доронин. – Заведите пока хоть медсестру. – Я не к тому. Просто я пригласил бы вас к себе на работу. – Ну, прямо нарасхват! – засмеялась Ольга. – Этот товарищ тоже приглашает… Кстати, кто он такой? Председатель, колхоза? – Да. – Я заставлю его выделить человека на курсы медсестёр. И вас тоже. – Я выделю человека, как только вернусь, – серьёзно ответил Доронин. – Вы говорите, что я изменилась, – вдруг сказала Ольга, – а ведь я и сама себя иногда не узнаю… – С каких же пор? – С тех пор как приступила к работе. – Не жалеете, что поехали на Сахалин? – Нет. До тех пор, как начала работать, жалела, между нами говоря, даже насчёт обратного парохода справлялась. А теперь будто все так и должно быть. А вы не жалеете? Доронин улыбнулся. Он никак не ожидал, что Ольга, именно Ольга, задаст ему такой вопрос. – Пока терплю, – шутливо ответил он. |
||
|