"Самсон в оковах" - читать интересную книгу автора (Андреев Леонид Николаевич)

Действие 2

Полная луна над древним Аскалоном.

Городская площадь, окруженная невысокими, восточного склада, белыми домами – с плоскими кровлями, с окнами, обращенными во внутренние дворы; у одного из домов каменная белая ограда, за которою купа дерев и одинокая, стройная, высокая пальма. На одной стороне дома и часть мостовой из плоских квадратных камней залиты неподвижным светом луны; тени другой стороны почти черны. В отверстие двух узеньких улиц, спадающих вниз, открываются глубокие смутные дали, призрачные в очаровании лунного света. В углу площади фонтан с сонно журчащей водой; посередине каменное, под навесом, круглое углубление, где среди массивных столбов покоятся теперь неподвижные тяжелые жернова; от улицы они отдалены редкими железными прутьями. Все это сооружение, за исключением навеса, находится в тени, и Самсона не видно. Тихо и пусто. Из ямы доносится глухой вздох, потом протяжное звяканье цепи, грузный перебор железных колец: то во сне повернулся на другой бок Самсон. И снова тихо; еле слышно плещется вода в фонтане. Что-то веселое напевая про себя, громко отбивая шаги по камню, поднимается из улички прохожий , пересекает площадь, но вдруг останавливается и молча, с глубоким вниманием смотрит в направлении темной ямы. Прохожий весь озарен луной; стоит долго и неподвижно, лицо немо и озабоченно, в глазах напряженный блеск лунного света. Бросает последний взгляд и медленно удаляется, не запевая больше, не стуча ногами. Тишина. Где-то далеко, у городской стены, перекликаются стражи; еще более далекий лай многочисленных псов, из-за чего-то подравшихся. Смолкают.

Негромко разговаривая, выходят на площадь трое граждан : два старика и третий молодой, высокий, красивый, по виду воин. Останавливаются на освещенном конце площади, далеко от ямы.

Воин Амморей (невольно звучным голосом). Да, я вижу. Я еще не заходил сюда, но теперь припоминаю. И все так же плещется фонтан. Но какой маленький наш Аскалон после прекрасной Ниневии! Там есть одна площадь…

Первый гражданин. Тише, Амморей! Он, кажется, спит.

Амморей. Можно разбудить. Эй, Самсон!..

Первый гражданин (хватая за руку). Оставь. Не надо.

Второй гражданин. Не бойся, Ахузаф! Рабы спят крепко, а у этого израильского скота мертвый сон. Но здесь ли он? Тише…

Прислушиваются. Из ямы доносится тот же глухой сонный вздох и продолжительное бряцание цепи. И снова тихо.

Амморей (улыбаясь). Гремит цепью, точно собака.

Второй гражданин. Да. Теперь его часто берут отсюда, и яма всю ночь остается пуста.

Амморей. Куда берут?

Второй гражданин. А мы разве знаем? Нам ничего не говорят.

Первый гражданин. Да, да, мне это не нравится. Мне многое не нравится из того, что я вижу и слышу.

Амморей (с легкой усмешкой). Прежде было лучше, почтенный Ахузаф?

Первый гражданин. Лучше.

Второй гражданин (осторожно). Я думаю, что царь Рефаим слишком стар. Ему восемьдесят два года, как и мне. Трудно в наши годы бороться с молодым. Ахимелек юн и доверчив, у него злые советники.

Первый гражданин. Да, худо, худо.

Амморей. А мне двадцать четыре года, и я бы хотел мечом сразиться с Самсоном. Вы качаете головами?

Первый гражданин. Да, худо, худо. Ты молод, Амморей, ты долго был на чужбине, и ты стал почти чужим нашему народу.

Амморей. Это неправда!

Первый гражданин. Да, да, Амморей, ты молод и отважен, как и внук нашего мудрого Рефаима, прекрасный, как солнце, но безумный Ахимелек…

Амморей. Кто смеет называть царевича безумным?

Второй гражданин. А кто смеет кричать, когда старцы не повышают голоса? Или так делается в Ниневии?

Амморей. Прости, Одоллам. Но я не понимаю…

Первый гражданин. Да, да, ты многого не понимаешь. Ты хочешь сразиться с Самсоном мечом, а он и меча никогда не носил, этот князь нищих, этот злой бес, буйный ветер из пустыни!

Амморей. Но как же он убивал мужей филистимских? Я слыхал: он их много побил.

Первый гражданин. Да, много. Не счесть. Он убил их гневом.

Амморей. Гневом? Я не понимаю, или вы шутите: как можно убить гневом?

Первый гражданин. Ты молод, Амморей.

Второй гражданин. Против меча есть меч, а что есть против волшебства и злых волхвований? Ты молод, Амморей.

Амморей (насмешливо). Но Дагон стар. Или израильский бог сильнее Дагона?

Первый гражданин. А кто теперь почитает Дагона? – не ты ли, ниневиец?

Вдали веселое пение, звуки гуслей и тимпана.

Второй гражданин. Наш прекрасный Аскалон, нет города на земле прекраснее его! Восемьдесят лет топчу ногой я эти камни, и смотрю на эту луну, и слушаю песни наших юношей и дев, и молюсь великому Дагону. Был я молод и пел сам, теперь я стар и слушаю других, а в старом сердце все радость и любовь. Светлая богиня Иштар, будь защитой твоему Аскалону, спаси его от злых и темных чар, пожалей прекрасных дев, славящих тебя так сладко!

Первый гражданин. Да, худо, худо. Пока чародей в яме, мы спим спокойно; но вот опустеет яма…

Амморей. И это сонное животное, и этого ощипанного женщинами петуха ты называешь чародеем? Я не знаю, что с вами, мои почтенные учителя. Сегодня праздник в Аскалоне, я шел на пир к Гефторе, куда зван, но вы привели меня сюда – слушать, как храпит израильский пес; теперь вы хотите, чтобы я боялся его… я, Амморей, – военачальник! Лучше я продолжу путь мой к Гефторе и музыкой потешу мой слух, упьюсь вином и любовью, а не страхами перед нестрашным.

Первый гражданин. Да, да, потише, Амморей. Мои трое сыновей пали от руки этого ощипанного петуха.

Амморей (смущенно). Я этого не знал, почтенный Ахузаф. Но ночь так прекрасна, и мне так хочется веселья…

Второй гражданин. Тише. Слушай!.. Тише!

В уличке слышится громкое и равномерное постукивание деревянного посоха. Приближается.

Первый гражданин (со страхом). Слепая!

Второй гражданин. Слепая из Иудеи! Уйдем скорее, скорее. (Тащит за собою Амморея; уходят в тень.)

Амморей. Но я хочу взглянуть! Я не понимаю, что за страхи бродят над Аскалоном?

Первый гражданин. Тише, тебе говорят, безусый!

Амморей (тихо). Кто это: слепая из Иудеи? Волшебница также?

Второй гражданин. Мы не знаем.

Амморей. Она иудейка?

Второй гражданин. Да. Народ отступился от Самсона. Она иудейка. Она каждую ночь приходит проклинать Самсона. Она проклинает и плачет. Она плачет ужасно, она воет, как стая шакалов под лапою голодного льва. Идем.

Амморей. Сейчас! Я хочу только взглянуть. Она безумная?

Слушают. Стук палки все ближе.

Второй гражданин. Как и весь их народ… Молчи. Вот она.

На свету, вся облитая сиянием месяца, показывается Слепая из Иудеи. Постукивая длинной палкой, идет решительно к яме.

Амморей (шепчет). Она стара или молода?

Второй гражданин. Молчи…

Слепая (остановилась и прислушивается. Гневно). Кто здесь еще? Я слышу разговор.

Молчание.

Самсон, ты здесь? (Делает шаг к яме и прислушивается.) Самсон, ты здесь? Или мне опять плакать всю ночь над твоим пометом? (Стучит палкой.) Самсон! Чье дыхание я слышу – это не твое, Самсон? Самсон!

Краткий, как будто робкий звук соскользнувшей цепи. Слепая смеется. Громким смехом вторит ей Амморей: его схватывают за руку и увлекают: недолгий звук поспешных шагов вниз по уличке.

Кто смеется еще? Или засмеялось эхо лживых домов филистимских? Проклятый город, в котором и камни смеются над нашим горем. Самсон, собака, я из Иудеи пришла. Спишь? Не лги, пророк, я слышала, как звенел ты цепью. Вставай, вставай!

В яме продолжительный и грубый зевок, свободное бряцание цепи.

Утомился, пес? Натрудился за день, раб филистимский? (Садится на землю возле калитки; лицо ее освещено луной, глаза скрыты покрывалом. Теперь видно, что она молода еще и красива.) Я устала подниматься в гору. Вставай, Самсон, вставай!

Самсон (грубо). Ты опять пришла проклинать и плакать, сова? Уходи, я хочу спать.

Слепая (смеется). А! Заговорил, пророк израильский. Заговорил, грязный раб филистимский! Ну, что еще скажешь, мудрый судия? Говори.

Самсон. Я не боюсь твоих проклятий. Ты мне надоела, нищая. И слезы твои мне надоели. (Смеется нехотя.) Иди к шакалам и вой с ними, а я буду спать.

Слепая. И он еще смеется и не давится смехом своим! Что делать народу божьему, что делать Израилю? (Покачивается на свету.) Дыхание жизни нашей, помазанник господень, пойман в ямы их. Тот, о котором мы говорили: под тенью его будем жить среди народов. Ужас и яма, опустошение и разорение – доля наша.

Самсон. Криво поешь, ночная птица. Это вы меня предали, грязные трусы. Когда меня взяли обманом, кто из иудеев пришел освободить меня?

Слепая. А где бы мы взяли силу, которая вся у тебя? Ты вел Израиль, предатель.

Самсон. Попрятались в норы и шипят оттуда, ядом брызжут. Я вас ненавижу, отступники! Вы жили за моей спиной, мошенничали, воровали коз друг у друга, ходили по Газе и Аскалону, задравши носы, и толкали филистимских воинов, – а когда я упал, вы гневаетесь, рабы. Ты мне надоела. Филистимляне мои честные враги, я их истреблял, и они меня пленили, но они кормят меня и дают вино. А что вы дали, нищие?

Слепая. Куда ты дел твою силу, Самсон? Ты сам себя обманул, проклятый. Ты божью силу отдал плясуньям аскалонским, финикийскому вину, ты променял ее на золото офирское. Или и пророк бывает блудницей и избранники божий продаются на базарах, как овцы? Скажи!

Самсон. А кто меня избрал? Я не хотел этого и не просил.

Слепая. А разве бог спрашивает избранников своих? Молчи, обесчещенный, плачь, обездоленный, бей себя в грудь, слепой меняла у ворот. Ты был гордостью Израиля, надеждою для взоров, а чем ты стал? – стыдом и позором, мерзостью и поношением! Чей дух не смутится, чьи глаза не заплачут, увидев царя в яме, вождя в подначалии. Где венец твой, князь израильский, где твоя держава и жезл повелевающий? Грязен ты, как скот, и нет тебе оправдания, изблеванный из уст господних! Будь ты проклят, сластолюбец, блюдолиз филистимский, прихлебатель, лакающий похлебку из свиного корыта!

Самсон (смеется). Слепая! Я и вчера пил вино.

Слепая. Лжешь и хвастаешь – кто даст такому!

Самсон. А ты знаешь, когда я говорю правду и когда лгу? Я и вчера пил вино. Мне дадут все, чего я захочу. Я только не хотел еще, а теперь захочу. Эй, слепая! Скажи твоей нищей Иудее, что я скоро приду с силою и повалю ее хижины, и растопчу ногой ее младенцев и женщин брошу на ложе филистимское!

Слепая. Ты же сам иудей! Что ты болтаешь, словоблуд ночной?

Самсон (ворчит). Сам иудей!.. А ты видала в пустыне, как змеи дерутся между собой? И я стану большим змеем для Иудеи, я проглочу ее народ, в крови ее детей я омою мои грязные ноги – топчилом виноградным я сделаю всю землю вашу!

Слепая. Уж не правду ли ты говоришь? Отчего ты не смеешься? Твой голос нов и страшен. Ах, я слепа и не вижу твоего лица. Засмейся, чтобы я услыхала, зазвени цепями, чтобы я поверила! Самсон!

Самсон. А! Испугалась, змея!.. Что же ты не шипишь, змея? Наклонись ко мне, слушай: я тебя ненавижу. Слушай еще: я тебя ненавижу. Откуда столько змей в Иудее? – они жалят в сердце. Ехидны, вы опутали мое сердце, вы в душе моей положили гнезда и вывели детенышей; они ползают и шипят, шипят и жалят. Яма змеиная – ухо мое, и лучше б я оглох. Прочь отсюда! Умолкни и умри навсегда, голос ночи. Я не слышу тебя больше.

Слепая. Ужасный, что ты ответишь богу? Проклятый, ты мрачнее мрака, ты темнее тьмы.

Самсон. Я не хочу быть невольником у вашего бога.

Слепая (пугаясь). Что ты сказал, Самсон?

Самсон. Я ничего не сказал. Тебе послышалось, я молчу. Прочь отсюда, ехидна! Умолкни, голос ночи, я тебя не слышу больше!

Резкое громыхание цепи и молчание в яме.

Слепая. Самсон. Скажи еще! Самсон! Я иду к народу нашему, – что ему сказать? Я иду на гробницу отца твоего, Маноя, – что ему сказать? Самсон! Мать твоя, Мариам, больна и умирает и ждет слова от тебя – ты слышишь? Проклятый, ты жив?

Молчание. Вдали звуки песен и музыки.

Боже Израиля, мне страшно! Или я уже умерла и это мрак смерти вокруг меня? Самсон!.. Или я одна среди смерти? Ай, мне страшно!..

Быстро уходит, почти бежит, натыкаясь на стены и вскрикивая. Негромко зовет кого-то: «Гедеон! Гедеон!» Скрывается в уличке; слышен ее подавленный стон ужаса – и молчание. В яме звяканье цепи, стон и глухой голос.

Самсон. Или я уже умер и это мрак смерти вокруг меня? Кто кричал так громко и кто ушел? Или это опять сон, видение сонное, чары тьмы? Я не хочу. Кто здесь есть? – помогите Самсону! Далила! Далила! Приблизьтесь, поющие во сне. Я один. Какой ужасный мрак! (Кричит.) Эй, сюда, скорее! Сюда!

На площадь с шумом и говором выходят Галиал , его друг Фара , рослый, надменный и спокойный филистимлянин, рабы Галиала и воины.

Галиал. Чей это голос? Это ты, Самсон? Отчего ты кричишь, – ты один… не ужалил ли тебя тарантул?

Самсон. Это я! Возьми меня отсюда.

Галиал. Я за этим пришел. Эти негодяи оставили тебя здесь, и я велел отхлестать их бичами. Я пришел к тебе в темницу, и вдруг тебя нет, тогда мы бросились сюда… Эй, отковать и вывести Самсона!.. Живее, рабы!

Воины и рабы отковывают Самсона от столба и выводят на площадь. Галиал и Фара тихо разговаривают.

Он чем-то испуган. Ты слыхал его крик, Фара?

Фара. Я не думал, что он трус.

Галиал. Он не трус. Хотел бы я знать, что он видел. Ты слыхал его крик?

Фара. Он слепой: что мог он видеть?

Галиал. Да, да! Я люблю тебя, Фара, ты так спокоен всегда. Теперь он будет мне благодарен… собака! Как он кричал! Да, он слеп. Собака! Ты замечаешь, как с ним осторожны наши воины?

Фара. Я бы их наказал за это.

Галиал. Ты не знаешь сомнений и страха, друг Фара! Слишком многих, слишком многих пришлось бы наказать тогда… Вот он… посмотрим на него поближе.

Подходят к Самсону, неподвижно стоящему среди кучки воинов; последние, по знаку Фары, слегка отходят в сторону. Группа из троих залита лунным светом, сияют виссоновые одежды Фары и Галиала, его золоченая кольчуга, блестит оружие: лицо Самсона мрачно и неподвижно под светом месяца, как каменное. Пение и звуки музыки становятся ближе.

Вот ты и вышел из ямы, друг Самсон, и больше не вернешься туда… если захочешь. Но как они смели забыть! Я приказал держать тебя в темнице, я так боюсь, чтобы эти коварные иудеи… Мне показалось, что ты кричал, или я ослышался?

Самсон. Что-то проползло по моей ноге, вероятно, тарантул. Кто еще с тобой, кто слушает нас?

Галиал. Это мой друг, Фара, тот, что победил финикиян. Помнишь? Он и твой друг, здесь все твои друзья. Но нас могут услыхать… Отчего ты не приходишь к нам? (Тихо.) Далила ждет тебя! Она не пошла на праздник и ждет тебя, Самсон.

Самсон. Отчего твой друг молчит?

Фара. Я смотрю на тебя, Самсон.

Самсон. Не могу ответить тебе тем же, воин: я слеп. Господин мой, Галиал, прикажи отвести меня в темницу. Я привык к моему каменному ложу и не ищу для себя лучшего.

Галиал. Ты мудр, Самсон, ты мудр, как змий. Привык к каменному ложу… Что он говорит, ты слышишь. Фара! (Тихо.) Я к тебе приду сегодня.

Самсон (так же тихо). Приходи. Но один!

Галиал. Да. Эй, Иовис, сюда! Отведите Самсона в темницу, но будьте к нему добры: его постигло несчастье, и он не виновен в своей судьбе. (Делает Иовису энергичные знаки.) Прощай, друг Самсон.

Самсон. Прощай, господин мой Галиал. (Сделав шаг, оборачивается.) Скажи: сегодня луна и светло?

Галиал. Да. Богиня Иштар благосклонна к нам.

Самсон. И с одной стороны дома белые, а с другой черные, и тени от них черны?

Галиал. Ты как будто видишь!

Самсон. Да, я как будто вижу. Прощай. Ведите же меня и дайте руку… Не бойся, трус, я не сломаю тебе руки! Веди.

Самсона уводят. Некоторое время еще слышен звон его оков. Галиал в беспокойстве заглядывает в спокойное лицо Фары.

Галиал. Ну, как? Ты его видел близко, – что же ты скажешь, Фара? Что ты думаешь о нем?

Фара. Думать – не мое дело, Галиал.

Галиал. Тебе не показалось, что он лжет? У него уже другое лицо, чем было семь дней назад. Собака! Я не хотел говорить, но тогда он показался мне ничтожным, жалким рабом, разум которого погас от слепоты. И какой у него слух: он услыхал твое дыхание, Фара!

Фара. Я всегда громко дышу. Не знаю, что видел ты, Галиал, но я и теперь видел только раба. Он грязен и противен. Его тело нравится моему глазу, он был князем и повелителем, но какая сила может быть у слепца? Прикажи его добить, как слепого коня.

Галиал. Нет! Нет! Ты не знаешь, и никто не знает. Я один. Ах, как это трудно, друг Фара: знать одному то, чего никто не знает!

Фара. Это правда. Я всегда говорил, что ты, Галиал, наш истинный царь и повелитель. У царя Рефаима уже не осталось ни одного зуба, он стар, а этот мальчик, этот Ахимелек…

Галиал. Тише, друг, тише!

Фара. Мальчик пригож и смел, но ты управляешь им, как я своим конем. Что он знает? А ты знаешь все, как Дагон. Ты один сумел ослепить дикого Самсона и наложить на него оковы.

Галиал. Да, это я! Они даже думать не смели.

Фара. А теперь ты хочешь расковать его, – значит, так надо. Разве я спорю? Ты все знаешь.

Галиал (страстно шепчет) . Я возьму его силу, Фара! Что этот меч, который скользит по железу и ломается в руках: ты держал ли в руке вихрь, который вырывает деревья и разрушает города? В моей власти будет ураган. Одним его дыханием я подниму волны и опрокину финикийские корабли. Одним его дыханием я смету врагов филистимского народа и моих.

Фара. Ого! Ты так веришь в него?

Галиал. У меня много врагов. Нашу семью ненавидят эти глупцы. Но что мои враги! Я сокрушу всех. Что мечи, что сила человеческая против божьей силы? Ах, Фара! Ты держал ли молнии в своих руках? Он глуп, он нищий, он грязный пес, который сам не знает силы своих зубов, – в моих руках он станет молотом, а вся земля наковальней. Какой престол скую я для филистимского царя!

Фара. Ты будешь царем египетским. Я пойду за тобою.

Галиал. Нет, нет! Дагон меня накажет, если я этого захочу. Я только для народа, только для народа, Фара. Но сейчас я один, я один!

Фара. А я?

Галиал. О, сколько лжи на моем честном пути! Мне приходится терпеть брата, этого развратного глупца Адорама, потому что его любит Ахимелек. Мне надо льстить и кланяться мальчишке и старикам, выжившим из ума, щекотать сердце у влюбленных женщин. Я один даже в семье!

Фара. А мне нравится вся твоя семья. (Со вздохом.) Богиня Иштар не пожелала, чтобы ко мне склонилось гордое сердце сестры твоей Далилы, и я очень несчастен, Галиал. Мне бы хотелось умереть, но это все равно, я вас очень люблю. Не думай о глупцах, не надо, тогда сам глупеешь. Или скажи мне, и я мечом отсеку ложь у самого корня. Ты не пойдешь к твоей Гефторе? – она будет огорчена.

Галиал. Нет.

Фара. И у тебя есть женщина, которая любит тебя, а я один. Вот у этого водоема Далила раз поцеловала меня, но только раз. Этого мало на всю жизнь. Она была еще девочкой тогда и не знала Самсона. А скажи, это правда: она любит его?

Галиал. Далила? Не знаю. Да, любит. Ах, я многого еще не знаю. Я тебя люблю, Фара! Скажи мне, чего я не знаю: я трус или смелый воин? Я боюсь Самсона.

Фара. Если бы ты боялся и бежал от него, то был бы трус. Но ты боишься и идешь к нему, – нет, ты не трус. Слушай, это они сюда идут! Мне послышался голос Гефторы. Как им весело!

Пение и голоса совсем близко. Женский смех, звуки цитры.

Галиал. И они еще могут смеяться и петь!..

Фара. Отчего же им не петь? Сегодня весь Аскалон звучит песнями, и только мы не поем. Ты думаешь, а я вздыхаю.

Галиал (указывая). А эта яма?

На площадь высыпает веселая и пьяная толпа знатных филистимлян и филистимлянок. Смех, пение, шутки. Пьяного Адорама ведут под руки друзья. Амморей , звеня доспехами, идет в пляске с женщиной в белом; две другие полуобнаженные женщины поддерживают и обнимают пожилого, толстого, как бочка, филистимлянина . Пьяная, ярая, почти голая, в бешеном танце несется Гефтора . Крики: «К Самсону! Самсон! Его нет в яме!»

Адорам (поет). Возьми цитру, ходи по городу, забытая блудница. Играй складно, пой много песен, чтобы вспомнили о тебе. Играй складно…

Толстый филистимлянин. Смотрите, Галиал здесь. А мы его ждем!

Первая женщина (кружащейся в танце Гефторе). Гефтора, твой Галиал здесь. Утешься!

Вторая женщина. А это скупой Фара. Какая у него длинная черная тень!

Первая женщина. Как и он сам. Фара, пой с нами и пляши!

Адорам. Мой брат Галиал сторожит пустую яму. Оставь, Галиал, иди лучше пить. Возьми цитру…

Первая женщина. А я не боюсь Самсона!

Вторая женщина. Мы пришли его звать к нам. Играйте, играйте!

Играют гусли и тимпан. Женщины танцуют. Гефтора подходит к Галиалу и целует его.

Гефтора. А я так ждала тебя! Отчего ты не пришел, возлюбленный? Мои губы жаждут твоих поцелуев, и уже два раза я ошиблась…

Амморей (издали). Три раза, Гефтора!

Гефтора. Он клевещет, господин: всего два раза. Но я не могу ждать так долго. Когда ты не приходишь, становится темно, и я… в темноте…

Галиал. Веселись сегодня без меня, я занят с Фарой. (Тихо и угрожающе.) Но не ошибаться!

Гефтора (испуганно). Я пошутила, возлюбленный, я пошутила!

Галиал. И не шутить. Я приду позже. Веселитесь и пойте! И ты с ними, бессонный Эммор? Ты неутомим в пьянстве, как бог.

Толстый филистимлянин. Днем я таю на солнце, Галиал, а богиня ночи возвращает мне жизнь. И молодые люди нуждаются в наставнике.

Женщина. Ты слишком тяжел, Эммор! Катись сам, ты круглый.

Галиал. Поучи пить Адорама. Но он сегодня и так весел и бодр. Я рад видеть тебя таким, брат.

Адорам. Я пьян, брат Галиал, и женщины покинули меня. Женщины, возьмите меня, я хочу танцевать с вами. Возьми цитру…

Женщина. Перестань! От этой песни весь Аскалон сошел с ума. Пой другое, а то я ущипну тебя…

Смех, музыка, танцы. Гефтора отводит в сторону Галиала.

Гефтора. Прости за шутку, возлюбленный мой. Взгляни на меня светло и без гнева: я умираю, когда не вижу твоей золотой улыбки! Пойдем со мною, я так утомилась ждать тебя. Ты думаешь, я здесь случайно? Я искала тебя, Галиал.

Галиал. Нет, иди. У меня дела. Гефтора, если ты обманешь меня…

Гефтора. Нет, нет.

Галиал. Я не прошу, клянусь Дагоном! Я приду позже. Мне нужен будет отдых, и вино, и твои ласки.

Гефтора. Все будет, господин.

Галиал. Мне нужен отдых! Как сияют твои глаза, – и в них маленькая Иштар. Сердце ты мое! Но почему сегодня все глаза кажутся мне лживыми, – или я проклят? Нет, я шучу. Завтра мы принесем с тобою жертву Дагону, и я развеселюсь. Иди.

Гефтора (целуя его). Я жду тебя. Как бледно твое дорогое лицо, возлюбленный!

Галиал. Ты вызовешь на нем розы. Иди, сердце мое. Фара, пойди ко мне.

Гефтора. Юноши и девы, идемте дальше! (Танцуя.) Сегодня я хочу исплясать весь Аскалон! Ниневиец, вперед!

Филистимлянин. А Галиал?

Женщина. Играйте, играйте!

Адорам. Где мои ноги? Друзья, переставляйте мои ноги, я больше не могу. Возьми цитру…

Со смехом и пением, танцуя, удаляются. Площадь пустеет и затихает; слышен плеск фонтана. Галиал и Фара одни.

Фара. Вот и ушли. Я был во многих городах, но нет веселее и прекраснее Аскалона. Да сохранят его великий Дагон и милостивая пресветлая богиня Иштар!

Галиал. А эта яма? А там? Ты знаешь, что там? (Показывает рукою вдаль.)

Фара. Там пустыня и иудеи. Что же еще? В каком огне твое сердце, Галиал!

Галиал. И мои мысли. Пустыня и иудеи!.. А ты знаешь, что такое пустыня и иудеи? Проводи меня до темницы, друг. Я сегодня буду говорить с Самсоном. Собаке я обещаю груду золота, – ах, чего бы я не дал ему за его силу! Как ты думаешь, Фара: продаст он или нет за груду золота? Нет! Какой глупец продаст такую силу!

Проходят несколько шагов.

Фара. Иногда мне кажется, Галиал, что ты уже не веришь в Дагона. Правда это?

Галиал (останавливаясь, испуганно). Нет, нет, что ты говоришь, безумный! (Шепчет молитвенно и со страхом.) Перворожденный, отец богов, великий!.. Что ты сказал, Фара! Что ты сказал!

Фара. Да, это невозможно. Только глупец может не верить в Дагона. Но откуда же эта тревога, которая сжигает тебя? Мне больно смотреть на твое лицо, так бледно оно, и все бледнее оно становится. Или это от луны?

Галиал. От луны.

Фара. И я так думаю. Отчего мы не идем? Ты улыбаешься?

Галиал. Нет. Ах, я один, Фара! Что со мною: я не знаю, надо ли мне идти к Самсону. У тебя мужественное сердце, Фара, из всех людей ты один никогда не испытавший страха…

Фара. Никогда.

Галиал. И возле тебя спокойно всем. И посмотри, как спокоен наш Аскалон, где мы родились. Как он спокоен и прекрасен! Лучше умереть, чем видеть разрушенными эти дома, умолкнувший фонтан, женщин, которые больше не поют… Нет, нет!

Фара. Ты так боишься Самсона?

Галиал. Я не трус. Не знаю. Но вот что я расскажу тебе. Этого никто не знает, ах! – я один. Фара. Слушай… Нет, отойдем сюда, там может услыхать прохожий. Слушай! Ты знаешь, что это я ослепил Самсона?

Фара. Да.

Галиал. Это мои сны, других я не вижу, это мои ночи, других у меня нет. Отойдем сюда! Я видел последний взгляд очей Самсона прежде, чем красное железо коснулось их. Он был пьян тогда, и язык его лопотал бессвязное, он был пьян, и в глазах его прыгало вино, – но на одно мгновение оттуда, из глубины тумана, из-за груды пьяных туч, блеснула молния Синая. Их Синая – той горы, на которой их страшный бог.

Фара. Ты испугался тогда?

Галиал. Не знаю. Но рука моя остановилась. Я смотрел в его глаза. Я знал, что если еще раз блеснет молния оттуда, я умру. Умрут все, и народ наш погибнет. Я ждал.

Фара. Но она не блеснула?

Галиал. Нет. И тогда я, вот этой рукою, – я насунул вечный мрак на его глаза и душу. «Будь ты проклят!» – сказал я. Остальное сделали рабы. Уходя, я слыхал, как они сдирали с него золото и били его; я полагал, что они его убьют. Но он остался жив. Фара, – он жив!

Замирает с поднятой рукою. Молчание. Плещется вода в фонтане.

Занавес