"Самсон в оковах" - читать интересную книгу автора (Андреев Леонид Николаевич)

Действие 4

Картина 1

Во дворце Далилы, в богатых покоях брата ее Адорама, любимца Ахимелека. Наружу – первый весенний сжигающий зной, здесь покой и прохлада; пузырчатые зеленоватые стекла пропускают мягкий водянистый свет. Когда открывается широкая дверь во внутренний двор, на мгновение мелькает, ослепляя, зелень сада, залитого ослепительным солнцем, и врывается плеск фонтана. В соседних покоях еле слышные отрывки пения, женский смех: то рабыни, которых Адорам обучает пению, частью занимаются лениво своим делом, частью весело бездельничают.

Адорам и Самсон за чашею вина; оба одеты в легкие туники, завиты и расчесаны; на смуглом теле изобилие золотых украшений. Молоденькая красивая рабыня опахалом навевает прохладу на изнеженного Адорама. Самсон спокоен и величав, переживает состояние тяжелого блаженства. Сидение, на котором раскинулся Самсон, возвышено и напоминает трон. Красивый юноша-невольник по имени Ахи играет негромко на гуслях; звуки нежны, просты и милы, как журчанье холодного ручья по камням в знойный день. Смолкает.

Адорам. Хорошо. Ахи, ты кое-чему научился. Отдохни. Тебе нравится, Самсон?

Самсон (не двигаясь). Да.

Молчание.

Адорам (поднимает чашу. Смеется). Про тебя рассказывают, Самсон, что ты пьяница, но передо мной ты ребенок, сознайся, друг. На мои две чаши ты едва отвечаешь одной. А что для тебя лишняя чаша! Или тебе не нравится мое вино?

Самсон. Нет, вино твое хорошо, я пью. Ты хорошо живешь, Адорам.

Адорам. Если бы ты сказал, что вино плохо, я возненавидел бы тебя. Можно порицать моих богов, но нельзя касаться моих песен, моих рабынь и моего фарсисского вина! У кого еще есть такое? Мой маленький друг, божественный Ахимелек, едва бы научился пить вино без моей помощи. У царя Рефаима прескверное вино! Но неужто тебе не жарко, Самсон?

Самсон. Нет. Я привычен к зною и холоду. Когда я был мальчиком, я дни и ночи проводил в пустыне, не ища прикрытия для головы.

Адорам. Счастливец! Нет, я не выношу солнца, когда оно жжет и сверху, и снизу; а эти весенние первые жары в Аскалоне ужасны! Нет, я не могу. Но ты что-то задумчив, друг?

Самсон. Я не хочу двигаться. Нет, я ничего не думаю, мне хорошо. (Лениво поднимает чашу и пьет.)

Адорам (смеясь). Ты величав, как царь! Но что ты не думаешь, – это хорошо. Зачем думать и о чем? Брат Галиал, поручивший тебя моим заботам, особливо наказывал: смотри, чтобы не стал задумываться Самсон!

Самсон. Он называет тебя болтуном. Ты болтаешь, как женщина у колодца.

Адорам. Может быть, но я правдив, а он не всегда!

Молчание. Выражение глаз Адорама, пытливых и внимательных, не соответствует его словам.

Самсон. Отчего он перестал играть? Пусть играет.

Адорам. Сыграй еще, Ахи. Но не давай струнам кричать и не торопись.

Юноша играет. Молчание.

(Негромко смеется. ) Теперь Галиал лжет и дергает лицом перед слабоумным Рефаимом и жрецами… Ты помнишь, как у него дергается лицо, когда он говорит неправду и клянется всеми богами сразу? И царь ему верит, он всему верит, а жрецы нет… Ах, они ненавидят нас еще сильнее, чем тебя! Глупцы, утонувшие в своем уме! Теперь они все, и Галиал с ними, придумывают испытание для тебя… что-то я слыхал о жертве Дагону, которую ты должен принести всенародно. При чем здесь народ, когда это наше дело? – но они так хотят. Им надо, чтобы ты преклонил колени перед истуканом: как будто от этого они станут сильнее, а ты покорнее! Глупцы! (Смотрит на Самсона, тот молчит с ленивой усмешкой.) Да, это смешно, я и сам смеюсь. Потрескавшийся Дагон, который может… ты знаешь, что у Дагона на левом боку трещина?.. Ах, слушай, слушай!.. Перестань, Ахи, замолчи.

За стеною красивый женский голос выкликает музыкальную фразу, которая переходит в звонкий смех.

Наконец она рассмеялась! Это новая, из Мемфиса. Для Ахимелека. Хороша? Я сам учу ее петь, она одна стоит всех остальных. Но она очень печальна, она плачет о своих, и это очень хорошо, что она рассмеялась! Очень хорошо.

Самсон. Я хочу в пустыню. Завтра!

Адорам. Да, да. Ступай, Ахи, ты мне надоел. Да, да, это очень важно, что она рассмеялась!

Юноша-невольник уходит в домовую дверь.

Самсон. Я хочу в пустыню. Завтра!

Адорам. В пустыню? Ты каждый день говоришь: я завтра хочу в пустыню, и не идешь. Когда тебе угодно, друг, когда угодно! Если ты хочешь, я могу сопутствовать тебе, и мы возьмем рабынь и вина.

Самсон. Нет, я хочу один.

Адорам. Да и солнце вредно мне… Как хочешь, друг, как хочешь! Ты, вероятно, желаешь вспомнить старое, но нужно ли это? Нет, нет, я не спорю, ты совсем другой человек, и тебе это надо. Пойди, пойди. На этих днях Галиал устраивает охоту на льва… но я опять болтаю: он так просил не говорить тебе…

В наружную дверь, впуская слепящее солнце, входит раб.

Раб. Господин, там ждут тебя и просят…

Адорам. Закрой, закрой! Ты хочешь ослепить меня! Что надо?

Раб. Господин, там ждут…

Адорам. Знаю, скажи: сейчас. Иди, не раскрывай дверь так широко, будто это твой глупый рот. Ступай!

Раб уходит, снова на мгновение впустив солнце. Адорам знаком отсылает невольницу с опахалом, та неслышно выходит.

Эта черная голова может задымиться, а не испугается жара. Но какой жар! Аскалон весь накалился, как печь, и нечем дышать, – это ужасно!.. Кто это смеется? Нет, не она. Ты слышишь, как мои ученицы смеются там, – в такой зной и смеяться!

Самсон. Мне нравится их смех. Теперь я хочу, чтобы всегда кто-нибудь смеялся возле меня. Я и тебя люблю за то, что ты весело болтаешь. Ты веселый, а Галиал нет!

Адорам (смеясь). А Далила?

Самсон (помолчав). Она хорошая.

Адорам. Она тебя любит. Я и говорю Галиалу: зачем хитрить с Самсоном, прятать от него неприятных людей, скрывать мысли? С ним надо быть правдивым, как правдив он сам. И разве он не наш?.. Самсон, там две иудейки хотят видеть тебя и говорить. Уже второй раз приходят они, но ты знаешь Галиала? Они ждут у фонтана.

Самсон (насторожившись). Кто? Две иудейки?

Адорам (небрежно). Да. Одна из них слепа, другая ее вожатая, старуха.

Самсон. Слепа, ты говоришь?

Адорам. Да. Воины наши зовут ее Слепая из Иудеи. Ты не слыхал о ней?

Молчание.

Прикажешь прогнать их? Вероятно, они хотят попросить у тебя золота или какой-нибудь милости. Они похожи на нищих. Пошли им что-нибудь и прогони.

Самсон. Они не за милостыней. Да, прогони. Скажи, что я не хочу видеть никого из Иудеи! Или…

Адорам. Или?..

Самсон. Нет, позови. (Встает.) Кто эта старуха?

Адорам. Не знаю. Вожатая. С ними мальчик, они зовут его Гедеон. Но какие они! (Смеется.) Если это нищие, они не разбогатеют. Когда я увидел их, они были опалены солнцем и шатались от усталости, но вот я предложил им вина и хлеба, – они отказались. Омочили губы в фонтане, – и это все после такого пути! Я даже пожалел немного, особенно старуху, она так слаба.

Самсон (смеется). Не жалей. Они все такие в Иудее. Ты никогда не слыхал, как в Иудее проклинают?

Адорам. Я не люблю мрачного. Но не хочешь ли ты, чтобы я послушал?.. в такой зной?

Самсон (смеясь). Нет, я послушаю один. Позови их.

Адорам (поднимаясь). Они все ненавидят тебя. Да и какой ты иудей? У меня есть монеты с изображением владык ассирийских – ликом и статностью твоею ты один из них, прекраснейший, а по душе ты давно наш. Я пойду пока к Далиле.

Самсон. Скажи ей, что и я сейчас приду.

Адорам. Скажу, она будет счастлива. Галиал станет бранить меня, когда вернется, но иногда он просто глуп, этот мудрец и советник царей! А знаешь: эта, которую зовут Слепой из Иудеи, молода и красива… но голос у нее не для песен!

Оба смеются.

Самсон. Я выйду с тобою, а потом вернусь. Так будет лучше.

Адорам. Не прикажешь ли, чтобы замолчали мои ученицы? Иудеи не любят наших песен.

Самсон. Нет! Пусть поют, я люблю. Дай руку. Они отказались от нашего хлеба: пусть заткнут уши, если не хотят и песен наших!

Смеясь, удаляются во внутренние покои. Минуту покой пуст, – затем широко открывается наружная дверь, впуская солнце. На пороге останавливаются залитые светом, точно горящие по контуру, две женщины: Слепая и маленькая, черная, сморщенная старушка, мать Самсона, Мариам . Старушка слаба, нерешительна и боязлива, – Слепая, мучаясь слепотою и ища помощи у Мариам, в то же время почти насильно влечет ее, толкает впереди себя. Одеты бедно, почти в рубище.

Слепая. Веди же меня, Мариам! Отчего ты остановилась?

Мариам. Там темно, я боюсь. И у меня дрожат ноги… подожди, Мелхола. И у меня дрожат ноги, я устала.

Слепая. Ты всю дорогу жалуешься на усталость. Или ты боишься твоего сына, мать?

Мариам. Я стара и больна, отпусти меня, Мелхола.

Слепая. Веди!

Почти толкает старуху; входят, закрыв дверь. Становятся у порога, привыкают к полумраку. У Мариам вид скромной и испуганной просительницы. Слепая сурова и решительна, держит ее за руку, не отпускает.

(Тихо.) Есть кто?

Мариам. Нет, никого. (Плачет.) Сын мой, сын мой…

Слепая. Не плачь!

Мариам. А если он уже умер?

Слепая. Ну что ты, Мариам!

Мариам. А зачем ты не позволила мне вкусить пищи? Я ослабела и не могу не плакать.

Слепая. Я же давала тебе фиников дорогой и молока, – что ты говоришь, Мариам!

Мариам. Один раз только. Я не могу!

Слепая. Нет, два раза, да еще сейчас я дала тебе финик, ты его спрятала. Мать, мать! Или ты совсем забыла, зачем пришла к сыну? Вспомни! Что наказывали тебе старейшины и народ? Что сказал бы твой супруг, покойный Маной, если бы он видел твою слабость? Вы оба посвятили Самсона богу, – вспомни – он Назорей…

Мариам. Я знаю, знаю. Не учи меня тому, что я сама знаю. Ты всю дорогу учишь меня.

Молчание. За стеной поют и смеются рабыни.

Чем это пахнет, Мелхола? – так хорошо!

Слепая. Не знаю.

Мариам. А кто это поет? Блудницы? Я думала, что они поют только на площадях. Ты бывала в городе, скажи.

Слепая. Блудницы… Здесь очень богато?

Мариам. Очень, Мелхола, как у царя. Не стал ли царем мой Самсон?

Слепая. Мать!

Мариам. Я знаю! Ты не даешь мне сказать и слова, – говори сама.

Слепая. Да, я буду говорить сама, а ты пока молчи, – так надо, мать! Здесь пахнет вином, ты не видишь ли сосудов, Мариам?

Мариам (лжет). Нет, не вижу. Может быть, где-нибудь и есть, почем я знаю. Говори с ним, Мелхола, но только не кричи и не требуй, не угрожай, а проси. Ты знаешь его нрав. Он добр и милосерд, но он и отца не слушал, когда отец кричал, – тебя ли станет слушать?

Слепая. Не меня послушает, так бога. Не жалей его, мать! Или сына любишь больше, нежели народ?

Мариам. Я не жалею, я так говорю. Ох, идет он, Мелхола, идет. Я не могу…

Слепая крепче держит ее за руку и не позволяет броситься к сыну. Раздвинув занавесы, входит Самсон; стараясь придать уверенность своим ногам, находит сиденье и садится. Величаво и хмуро ждет. Мать в ужасе смотрит на его выжженные глаза.

Слепая. Привет тебе, Самсон, от Израиля. Ты узнаешь меня?

Самсон. Узнаю. Здравствуй, слепая. Кто это плачет тихо? Кто еще пришел с тобою?

Слепая. Одна старая женщина, она вела меня по дороге. Я слепа, как и ты, Назорей, и не могу ходить без помощи.

Самсон. Не зови меня Назореем. О чем она плачет? Скажи ей перестать, я не люблю ваших слез, которыми вы лжете. Замолчи, старуха!

Мариам испуганно умолкает. Слепая сжимает ее руку.

Слепая. Ты не чтишь старых, Самсон, и путника не приветствуешь. Или так делается у филистимлян? Она стара и устала от дороги, к тебе так долог путь из Иудеи!

Самсон. Пусть сядет, если устала. Сядь, добрая женщина, и не плачь. А ты, слепая, говори скорее, зачем пришла. У меня нет времени, меня ждет царь Рефаим и советники. Жаль, что ты слепа и не видишь, какое на мне платье, пусть женщина расскажет тебе.

Слепая. Я слыхала, что иудеи не носят богатых платьев, если они не ограбили кого-нибудь.

Самсон (усмехаясь). Это мое платье. Я его купил.

Слепая. А где твои цепи, Самсон?

Самсон (усмехаясь). Их нет.

Слепая. Мы слыхали, что их нет, но не верили. Не изменил ли ты народу своему, Назорей?

Самсон. Изменил. Что же ты не спрашиваешь дальше, слепая? Я хочу отвечать, спрашивай. Тебе нравятся мои певицы, как они поют? Это мои рабыни, у меня их много. Здесь все мое. Что же ты не шипишь, змея? Приползла, так шипи. Тебе не нравилось видеть царя в яме, теперь приветствуй его на престоле.

Слепая. Ты и престол купил, Самсон?

Самсон. Да, я и престол купил. Или он недостаточно высок? Погоди, будет еще выше, и поклонится мне Израиль. Скажу слово, – и что от вас останется?

Слепая. Ты зол.

Самсон. Да, я зол.

Слепая. Ты страшен!

Самсон (усмехаясь). Вам всегда страшно, вы трусы. А мне ничего не страшно, я сам моя воля. Или я не могу хотеть? Расскажи Израилю, что я хорошо живу. Меня любят и царь, и Далила, и у меня есть друг, его зовут Галиал, он рыжий. Скоро мы поедем с ним на колеснице охотиться на льва: я буду натягивать лук, а он укажет цель. (Смеется.) Ты видала таких стрелков? (Смягчая удар, опускает кулак на стол.) Я так могу ударить, если захочу. Я сам моя воля. А что говорят обо мне в грязной Иудее?

Слепая. Давно ли она стала грязной, а ты чистым? В грязной Иудее говорят, что ты предался богу и народу филистимскому и хочешь принести жертву идолам. Это правда?

Самсон. Правда. Я так хочу. Мне все равно, какие боги. Я сам моя воля. Я Самсон.

Старуха в ужасе всплескивает руками и шепчет Слепой: «Проси его! Проси!» Что шепчет старуха? Говори громко.

Слепая. Пожалей народ твой, Самсон! Пожалей! (Падает на колени вместе с Мариам.)

Молчание.

Самсон. Когда просят о жалости, то плачут. Плачь, змея!

Слепая (встает и поднимает Мариам). Я не свирель, чтобы петь тебе в уши. Или нет у тебя жалости, и ты сам не знаешь того, о ком просим? Зол ты, как Аббадон, безумный!

Самсон. Я не безумен. А вы пожалели меня, когда я был в темнице? Как вол, жующий жвачку, ходил я по кругу и вертел жернова. Кто поднял меч и пришел освободить меня? Вы только плевали на меня, как в место поганое, упрекали и гневались. Кто усладил мою душу, когда умирала она, – не ты ли, сова, проклятиями твоими? Око за око, зуб за зуб, иудейка!

Слепая. Пожалей, Самсон!

Самсон. Нет, не пожалею. Не вы ли детей своих учили проклинать меня и именем моим гнушаться? А когда стал я в силе и никого не зову, вы приходите, кричите и умоляете. Противно мне слушать тебя. Око за око, зуб за зуб, иудейка!

Слепая. В тебя вошли бесы, безумный! Сам дух тьмы заплакал бы, увидев страдания нашего народа, – а что ты, пьяница, предатель? Око за око, говоришь ты и болтаешь, – так узнай же, кому я отдала очи мои!

Мариам (умоляет, шепчет). Не надо, не говори!

Слепая (вырывая руку). Тебе отдала, предатель, – за каждое око по оку! Или этого мало тебе? Или не прекрасны были мои глаза, и ты сам не любовался ими в часы вечерние? Или не больно было мне, девице невинной и робкой, когда красным железом жгла я свет голубой в очах моих? О, свет, голубой и небесный, лица милые, дали прекрасные!.. (Яростно рыдает.)

Самсон (вставая). Ты лжешь! Кто может ослепить тебя?

Слепая. А кого я любила и ждала, от дороги глаз не отводила? Не тебя ли, Самсон? Не всегда я была совою, птицей ночной, а была я и зябликом для слуха твоего. Вспомни Мелхолу и ее глаза!

Самсон (глухо). Мелхола? Дочь Иесея из Гефа? Ах, безумная, безумная, что ты сделала с собою!

Самсон закрыл лицо руками и неподвижен. Старуха плачет тихо. За стеною отрывки песен и звонкий смех.

Слепая (сдерживая слезы). Вернись же к народу, пророк, он ждет тебя, как дождя! Пожалей старцев наших: они седы, кланяются тебе. Ороси любовью землю, которая осиротела: у корня умирают лозы виноградные, как младенцы у груди иссохшей. Вернись!

Самсон (не открывая лица). Давно ли ты слепа?

Слепая. С того дня, как и ты, Назорей! Спроси у других, если мне не веришь. Зачем мне свет? – сказала я; любя свет, позабуду я Самсона и клятву его перед богом, и кто без меня напомнит? Буду ходить и напоминать ему, не оставлю я тьмы без голоса!

Самсон (не открывая лица). Какие вы злые! Какие ужасные!

Слепая. Во тьме растила я отчаяние, питала святую злость мою! Не верь словам гневливым и крику отчаянному, за которым любовь. Любим мы тебя! Вернись, избранник, голубь белый, ангел божий, хранитель венца нашего! Не в свои одежды ты облачился и на чужом троне ты сидишь, и ничей взор не порадуется на твою красоту: обманчива она и страшна, как пышность гроба, в котором мертвец. Чем величаешься? Кому усмехаешься? Устрашись бога единого. Уйди от идолов филистимских, оставь Далилу, – лживы ее прелести, и поцелуй ее для уст пророка как укус змеиный! Вернись!

Самсон (открывая лицо). Нет. Вы злые, и я вас не хочу. Ваша молитва как нож у горла; любя, вы проклинаете и, прося, угрожаете! Живых вы не жалеете, а мертвых любите, и не хочу я вас. И слепота твоя мне противна; нет глаз и у духа тьмы, и не видит он света!

Слепая. Мы любим тебя, почти любовь народа!

Самсон (гневаясь). Нет! Как тенета льву, так мне ваша любовь, – или мало вкушал я горького? Я сам моя воля и не хочу другой. Погонщики безжалостные, вы навьючиваете пророка желаниями, как ослицу, и кричите на него хрипло: рря! рря! Я не хочу и не стану. Довольно я слушал тебя. Пойди к народу твоему и скажи громко, чтобы слыхали все, живые и мертвые: Самсон узнал свою волю и другой не хочет! (Грозно.) В Цоре возле нашего дома все так же шумит ручей? Да говори же, слепая.

Слепая молчит.

Мариам (шепчет тихо и испуганно). Все так же…

Самсон. Там есть камень, на котором купала меня мать. И камню этому скажи: Самсон узнал свою волю. Что мне до шумящего ручья? Я его прокляну, и он высохнет и больше не будет шуметь. Будь проклят тот ручей у нашего дома, и каждая волна, и каждый камень, рассекающий воды! Пусть иссохнет! Пусть не шумит!

Слепая (яростно). А что ты скажешь матери твоей, которая больна и умирает?

Мариам. Неправда! Я жива! Самсон, не проклинай нашего ручья, он высохнет!

Самсон (пораженный). Мать!

Мариам. Самсон, не проклинай нашего ручья!

Самсон (падает на колени и обнимает ноги матери). Это ты, мать?

Мариам. Я, сын.

Самсон. Боже, не гневайся! Мать, о мать… Это твои ноги устали, я не знал. Разве можно так со старыми ногами? Дай мне их, я согрею их губами, дыханием охлажу, о мать, мать! Ты старая, ты шла пустынею, и на тебя могли напасть звери… мать, мать! И это ты стояла, пока я сидел и величался, – сядь же на место мое! Сядь! (Поднимает мать на руки и, забыв, где сиденье, беспомощно ищет.)

Мариам. Пусти, мальчик, я сама, ты не найдешь. (Садится на место Самсона.)

Самсон. Выпей вина, мать, выпей скорее! (Шарит руками по столу и роняет сосуд.)

Мариам. Я сама, сама. Ты ничего не видишь, Самсон.

Самсон (у ее ног). Ничего, мать. Я слеп. Посмотри на меня, какой я, мать, мать! Где мои глаза, попробуй рукою, дай руки, не страшись, – видишь, видишь, какие страшные рубцы и шрамы? Они железом, – мне было так больно, так больно, я кричал. Мать, мать! Отчего ты не пришла в темницу, я звал тебя.

Мариам. Меня не пустили к тебе, народ наш не хотел и не позволил. И как бы я дошла? Я и дороги не знаю. И ты ничего не видишь?

Самсон. Ничего, мать! Тьма кромешная!

Мариам. А солнце видишь? Оно такое светлое.

Самсон. Нет, мать, не вижу. Я и тебя не вижу, а ты еще светлее.

Мариам (плача и лаская голову Самсона). А плакать тебе можно или нет?

Самсон. Не знаю. Приласкай меня, мать. Я изнемог, черная моя душа, как мрак сени смертной, и не хочу я вести Израиль. Душит меня кто-то, на горле рука его, – а кто, не знаю!

Мариам. А ты говорил, что хорошо живешь, и я уже порадовалась…

Слепая. Мариам! Вспомни Маноя и гробницу его! Вспомни, о чем просил тебя народ!

Самсон (гневно). Ты еще здесь? Молчи, ехидна, а то я раздавлю тебя!

Мариам. Не гневайся, Самсон, она хорошая и любит тебя. Она привела меня сюда, – ох, уже умирала я. И им очень плохо, это правда, я знаю; пожалей их, помилуй. Им очень плохо! Вот пришли ко мне старейшины и говорят: «Встань из гроба, мать. Самсон ополчился на нас! Пойди и умоли его. А если не послушает, то прокляни, ты – мать». Им очень плохо, жалко их. И ручья нашего не проклинай (плачет), не проклинай, Самсон, привыкла я к шуму его!..

Самсон. Нет, нет, мать. Пусть шумит, пока ты жива. И не для нее и не для них, а для ног усталых твоих прощу я Израиль, помилую и пощажу! Пусть живет и стонет под ярмом бессилия, как волчица в капкане!

Мариам. Не гневайся, если помиловал. А ты вернешься со мною?

Самсон. Нет. Не спрашивай, мать, о том, о чем может знать только ночь. Мне нет пути назад, и не моли меня вернуться, дай покой усталому, – долог ли отдых его? Благослови меня, мать, и иди с миром, не тронут тебя звери, и услышишь ты шум ручья, к которому привыкла. Нет ли нужды у тебя? Я дам тебе золота…

Мариам. На что мне золото, – нет, не надо. (Плачет.) И как же я могу тебя благословить, если ты отступился, и мне поведено проклясть тебя!

Слепая. Прокляни его, Мариам! Прокляни, ты – мать. Вспомни, что приказал тебе народ и старейшины!

Самсон (поднимаясь с колен). Кто может приказывать и повелевать, кроме бога?

Мариам плачет, дрожа; сходит с трона.

Слепая. Прокляни его, Мариам! Так повелел бог Израиля, которому ты обещалась и клялась!

Самсон (с ужасом). Ты обещалась, мать, мать!

Мариам. Обещалась, Самсон, но я не могу проклясть тебя.

Слепая. Прокляни, Мариам! Призови черных воронов на голову его, пусть клюют вечно его лживое сердце, очи слепые! Или менее ужасны мои шрамы и рубцы, или менее любила я свет? Прокляни, иначе сама погибнешь!

Мариам (умоляет в страхе). Ох, не кричи и не зови Маноя! Я… я…

Слепая. Что скажешь богу? Что ответишь Маною, когда пойдешь к нему? Ты скоро умрешь. Прокляни!

Самсон. Молчи, ехидна!

Мариам. Ох, не кричи и не зови Маноя. Я… я… (Нерешительно поднимает руки для проклятия, дрожит.)

Самсон. Мать!

Мариам (поднимает руки выше и дрожа все сильнее). Самсон! Будь… Будь… Нет!

Падает и остается недвижима. Самсон в ужасе ищет ее руками, нащупывает лицо. Слепая с криком, натыкаясь, выбегает.

Самсон. Мать, мать! Скажи!.. Я вернусь… мать!

Молчание.

(Встает и говорит громко, потрясая руками.) Теснит меня бог! Трясет у корня, как древо плодоносное! Куда бегу от тебя?

Занавес