"Сын Авонара" - читать интересную книгу автора (Берг Кэрол)

12

Второй год правления короля Эварда

В тот год во время Сейля мы с Кейроном поженились. Мне уже исполнилось двадцать три. Сама церемония состоялась в огромной гостиной Виндама, среди шелковых гобеленов, меди и хрусталя, в аромате вечнозеленых растений и свете пяти сотен свечей. Присутствовали только четверо наших самых близких друзей. На мне было темно-зеленое бархатное платье, в руках розы, выращенные для меня Кейроном. Мартин вложил мою руку в руку Кейрона, и было сложно сказать, кто из присутствующих больше светился от счастья. Юлия клятвенно заверяла, что это был Тенни. Мне же казалось, что даже у самого Арота в Долгую Ночь в Начале Времен не было лучших друзей и большей радости.

Я сообщила Томасу о своем замужестве. В ответ получила письмо от его управляющего. Мое приданое составляли городской дом и «содержание, достойное происхождения леди Серианы. Герцог Комигорский не имеет желания вести какие-либо переговоры. Поскольку его мнения по вопросу замужества не спросили, он вправе рассчитывать на то, что вопроса о размере приданого тоже не возникнет».

Я знала, что Эвард прибрал к рукам значительную часть того, что оставил мне отец, но спорить не стала. У нас с Кейроном было больше чем достаточно. Томас никогда не был скуп, и у Кейрона был небольшой доход от капитала, анонимно помещенного на его имя отцом, когда Кейрон отправился в университет.

Свадьба состоялась в Монтевиале, Кейрон был представлен моим знакомым как новый Хранитель Древностей Лейрана. Мой бывший поклонник, виконт Мантенья, сообщил мне об этой должности, она оставалась вакантной уже несколько месяцев после смерти прежнего хранителя, и я надоедала Кейрону, пока он не подал прошение. Мой новоиспеченный супруг вернулся в Монтевиаль со смутным намерением пустить весь свой капитал на приобретение дома в каком-нибудь всеми забытом уголке, где жили бы только мы вдвоем, но было бы глупо покидать столицу, когда у меня оставался родовой дом, гораздо лучший, чем тот, который сумел бы приобрести Кейрон. Женитьба Эварда и стремительная карьера Томаса развеяли опасения, подталкивавшие нас с Кейроном к добровольному изгнанию, и даже Мартин согласился, что высокое общественное положение и служба избавят Кейрона от вопросов по поводу его происхождения. Пусть нам придется соблюдать предельную осторожность, мы полагали, что буря уже позади. В самом деле, служба при дворе была для него спасением.

Собрание древностей состояло из баснословных раритетов и откровенного хлама, в беспорядке сваленного в подвалы королевской сокровищницы после очередного победоносного похода лейран. Никто толком не знал, что со всем этим делать. Смутное подозрение, что подобное состояние коллекций может вызвать насмешку у иноземцев, кажется разбирающихся в искусствах, заставило управляющих искать замену скончавшемуся хранителю. Политическая подоплека не беспокоила Кейрона, он согласился на эту должность, поскольку она предоставляла огромные возможности тому, кто интересовался историей и культурой. Размещать все эти сокровища в соответствии с их ценностью и значимостью, получить полный доступ для их изучения и возможность описывать их, обладать правом приобщать к коллекциям новые Ценные экспонаты — он понимал, что дж'эттаннскому ученому не найти более подходящей должности. Как много можно узнать.

Мы вращались в обществе, как этого требовали мое положение и должность Кейрона, хотя выезжали реже, чем это делала я в год своего заточения. После замужества я стала скучной, так поговаривали. Знакомые шептались, что Кейрон мне неровня, но по возрасту мне уже пора замуж. В самом деле, многих мужчин смущал мой конфликт с королем Эвардом, так что мне действительно не следовало проявлять чрезмерную разборчивость. Мне на все эти мысли было плевать.

Меня по-прежнему мучили тысячи вопросов по поводу магии и дж'эттаннов, но Кейрон не привык делиться своими тайнами, я же не собиралась заставлять его менять привычки. Когда он будет готов, он расскажет мне все, что я хочу знать. Я никогда еще не была так невероятно счастлива, так спокойна, как в первые недели замужества.

Кейрон увлекся работой, я с новыми силами взялась за свои занятия, с твердым намерением участвовать в столь интересующих его исследованиях. Но в разгар зимы я заметила в нем перемену. Все началось с нарастающего беспокойства, от которого не спасали ни прогулки, ни верховая езда, ни любые другие развлечения. Он усаживался по вечерам рядом со мной, чтобы писать письма или читать, но, вместо того чтобы вовлечь меня в разговор каким-нибудь вычитанным в книге фактом, он почти сразу отбрасывал книгу или перо и принимался пристально глядеть в огонь. Ни поддразнивание, ни расспросы, никакие забавы и развлечения не привлекали его внимания, и хотя его страсть ко мне не ослабевала, скорее наоборот, он все меньше и меньше выражал ее словами. Даже после самого акта любви он не заговаривал и не засыпал, а просил его извинить и уходил на одинокую прогулку.

Я не приставала к нему. Подобное поведение я наблюдала и раньше, в Виндаме, он никогда ничего не объяснял, а я поклялась себе не вмешиваться в его внутреннюю жизнь. Но в тот вечер, когда он не дал нам обсудить празднование грядущего тридцатилетия Танаджера, мечась по библиотеке, словно хищник в клетке, и бормоча, что он не в силах сосредоточиться, я решила больше не дожидаться его объяснений.

— Кейрон, в чем дело? Ты скоро протопчешь дорожку в паркете.

Он поднял глаза, в них застыл ужас оленя, глядящего на натянутый охотничий лук. Все страхи, какие только способна вообразить молодая жена, промелькнули у меня в голове: он меня не любит… он понял, что ошибся… я чем-то его огорчила.

— Скажи мне, — попросила я. — Что это значит?

— О боги, Сейри! Я думал, что смогу от этого избавиться. Нужно быть идиотом, ведь ты столько даешь мне.

Он промчался по библиотеке, схватил книгу, пролистал. Не прочтя ни сточки, отбросил ее. Нагнулся, подкинул в камин полено, тут же обругал себя, когда оно вылетело обратно, рассыпав по ковру искры и золу. Он потянулся за каминной метелкой, чтобы убрать сор, но я отняла метелку, толкнула его на пол и сама уселась на ковер напротив него.

— Я твоя жена. Скажи мне.

Он тяжело вздохнул, на лице его отразилось такое страдание, что я с трудом сохраняла спокойствие.

— Не прошло и двух месяцев, как я поклялся никогда не покидать тебя, и вот, в самом начале… Клянусь, Сейри, мои чувства не переменились, как и мои намерения, но, боюсь, мне придется нарушить клятву. — Он взял мои руки в свои, и слова хлынули потоком. — Ты помнишь, как тогда, в Виндаме, я иногда исчезал на несколько недель?

— Твои научные исследования. Наблюдения, записи.

— Да, но это не совсем так. Конечно, тогда ты не знала меня. Если бы я сказал, что еду, потому что у меня кипит кровь, ты бы сочла меня безумцем.

— Скорее всего.

Он попробовал улыбнуться. Я даже не стала пытаться. Его ладони почти обжигали меня.

— Об этом можно сказать без особого… без всякого преувеличения. Дар, которым я обладаю, запрещен всеми законами и традициями мира, было бы проще отказаться от глаз или сердца, перестать говорить или дышать, чем отринуть его. Из Виндама я уезжал в самые различные места. В такие времена, как теперь, несложно найти людей, готовых принять то, что у меня есть. Хотя во всем мире едва найдется десяток человек, готовых сознательно принять помощь от чародея. Многие доведены до такого отчаяния, что не задают вопросов.

Он сжимал мои пальцы, затем сплел их со своими.

— Все, что я пытаюсь передать всеми этими запутанными фразами, — я не могу остановиться. После возвращения прошлой осенью я думал, что смогу. После года скитаний, когда я почти ничего не делал, а только лечил, я был опустошен. Я подумал, что, наверное, сделал уже достаточно и теперь смогу выбирать сам. Я поклялся не делать ничего, что может угрожать твоей безопасности, даже если это и будет означать отказ от моих способностей. Но это невозможно. Ни тело, ни разум не позволят мне забыть, кто я. Если я пришел в этот мир не для того, чтобы исцелять, тогда моя жизнь не имеет смысла. Если я не отвечу на этот призыв, однажды утром ты найдешь в своей постели безумца. Я должен идти, Сейри, чтобы снова успокоиться.

— Ты вернешься?

Он прижал наши переплетенные пальцы к своему пылающему лбу и выдохнул:

— Клянусь, я вернусь, как только успокою живущего во мне демона.

Я всегда думала, что моя жизнь будет отличаться от жизни других лейранских женщин. Как часто отец повторял матери: «Я служу королю. Я не могу покоиться в твоих объятиях, когда нужно сражаться и побеждать». И она, как и другие жены воинов, всю жизнь ждала мужа домой с войны. И еще в детстве я мечтала сражаться сама, вести за собой караваны купцов, исследовать дикие земли на границах — вести жизнь более осмысленную, чем вечное ожидание.

И пока Кейрон рассказывал мне о странной лихорадке, сжигающей его тем сильнее, чем дольше он отказывается использовать свою силу, в моей голове рождался план: совместное путешествие, приключения, не кровавые битвы с мечами, отсеченными конечностями и сожженными городами, а тайное благо и волшебные исчезновения. Я помогала бы ему утешать пациентов, рассеивать подозрения, стоять на страже, пока он занят лечением. Когда он умолк, глядя несколько удивленно, я выплеснула на него свои идеи.

— Ну, тебе хотя бы не придется ехать одному… Но Кейрон рассеял мои фантазии раньше, чем они успели окрепнуть.

— Места, в которых я бываю, не для тебя: поля сражений, приграничные деревеньки, бедняцкие кварталы городов, и повсюду болезни и опасность. И я всегда все делаю втайне, украдкой, маскируясь и переодеваясь, в любой момент я готов бежать. Двоим это сделать невозможно. Мне вовсе не нравится так рисковать, и я не могу да и не стану подвергать опасности тебя. Я не возьму тебя с собой.

Я проспорила с ним остаток вечера и весь следующий день, пока он укладывал необходимые для путешествия вещи: какую-то простую грубую одежду, поношенный коричневый плащ с глубокими внутренними карманами, запас еды, флягу с вином. И несмотря на блистательные Доводы, на красноречивые обвинения в недоверии ко мне и пренебрежении моими способностями и даже угрозу не подпустить его к постели, когда он вернется, он даже не сообщил мне, куда направляется.

— Я говорю тебе снова, — сказал он, — ты самый способный, самый умный, самый достойный человек из всех, кого я знаю, не важно, мужчина это или женщина. Я безоговорочно доверяю тебе. Но это ради твоей безопасности. Если что-нибудь случится, а я обещаю, что ничего не случится, ты и понятия не должна иметь, где я нахожусь. Ты сможешь сказать, что я обычный высокомерный мужлан, не посвящающий женщину в свои дела. Ты ничего не будешь знать и сможешь обвинять в этом меня. Обещай… — При всей своей деликатности Кейрон умел настоять на своем.

Только когда он вывел из конюшни коня и поцеловал меня на прощание, я угомонилась.

— Что ж, значит, так должно быть, — произнесла я. Но только до поры до времени, добавила я про себя. Я тоже умела настоять на своем.

Назад он вернулся всего через пять дней. И через месяц снова уехал. Иногда он исчезал на неделю, изредка — на две. Он возвращался усталым, иногда расстроенным и всегда умиротворенным. Но через несколько недель беспокойство снова нарастало. Я научилась узнавать его приближение даже раньше самого Кейрона.

Сначала, вернувшись домой, он не рассказывал о своих поездках. Я вполне сознательно избегала расспросов, ведя себя так, словно он никуда и не уезжал. Но после месячного отсутствия, едва не сойдя с ума от волнения, я уже не смогла притворяться, и он заговорил. В ночь возвращения, после исступленного соития, он обнял меня в темноте спальни и начал рассказывать о нищей далекой деревне на керотеанской границе, охваченной эпидемией, унесшей жизни трех четвертей взрослых жителей и всех детей. Он говорил, пока не заснул. Больше он к этому не возвращался.

Но время шло, и он понемногу раскрывал мне свои тайны. Он говорил о гибнущих от лихорадки городах, о керотеанских селениях, уничтоженных разбойниками, об улицах, на которых дети вырастали уродами, потому что всю еду забирали для солдат или потому, что им приходилось работать в шахтах и копях. Он оставался в подобных местах, пока не начинали возникать вопросы или пока он не делал все, на что был способен.

А многие из нас живут, не совершая в жизни ничего полезного. Я только поражалась глупости мира, называющего дар, которым Кейрон так щедро делился, злом.

Как-то весной, поздно ночью, когда Кейрон отправился в одно из своих путешествий, меня разбудили негромкие шаги, кто-то прошел через спальню. Слабый свет за пологом кровати переместился от двери к дальней стене, где между окнами был устроен умывальник. Я замерла под простынями, ругая себя за нелепое убеждение, что, если уж я делю постель с магом, мне уже не нужны традиционные комигорские меч или кинжал, висящие над кроватью. Послышались странные звуки: упавший на пол узел, быстро заглушённое звяканье металла, звон стекла. Время шло. Страх перерос в недоумение. Меня никто не убивал. Воры бы уже забрали все ценности и сбежали. Полилась вода… зашуршало полотенце… кто-то приглушенно выругался… Кейрон…

Я откинула полог и увидела его — голый по пояс, он стоял, склонясь над умывальником, и держался за бок.

— Сейри! Боги, прости… — Он пытался спрятать от меня разодранное окровавленное полотенце. — Я не хотел тебя будить.

— Неужели ты надеялся незаметно улизнуть, испортив все мои полотенца? — Я отвела в сторону его руки и увидела длинный кровоточащий порез на боку. Болезненный и страшный, но не очень глубокий.

— Я хотел немного промыть, прежде чем показывать тебе. Не волнуйся.

Я махнула рукой, чтобы он сел на стул, зажгла лампу, принесла полотенца, целебную мазь и чистые бинты, затем принялась промывать рану.

— Не волнуйся? Лучше посоветуй мне не дышать. По лейранским законам… Звезды ночи, Кейрон! Тебя схватили! — Я поднесла к свету его руку и похолодела, увидев на запястье пережженную веревку.

— Это были грабители, а не власти. Они увидели у меня хороший плащ и приличную лошадь и решили, что смогут поживиться. Было очевидно, что я не смогу особенно сопротивляться, — рассказывал он, морщась, пока я бинтовала его. — А поскольку лечить самого себя я не умею, у них не было причин заподозрить меня.

— И как же ты сбежал?

— Они уснули, и я избавился от пут, оставив им убедительные доказательства, что у меня был незамеченный ими нож, которым я и перерезал веревки. — Он коснулся моих волос. — Подобное в любой момент может произойти с каждым путешественником. Только мне проще освободиться.

Я отстранилась от его руки и вылила окровавленную воду.

— Ты живешь в Лейране, а не в Валлеоре. Отныне ты должен брать с собой меч. Ни один лейранский дворянин не выходит на улицу без оружия и тем более не отправляется в путь. С тем же успехом ты мог поехать нагишом.

— Я не могу.

Я непонимающе посмотрела на него.

— Не можешь… — Мой отец, мать, брат, все, кого я знала, и мужчины и женщины, и я сама умели управляться с мечом. Я тренировалась на мечах с десяти лет, готовясь с оружием в руках защищать себя и тех, кого люблю. Узорчатые ножны у меня на поясе никогда не пустовали. — Ну что ж, — я не знала, что сказать, — тебе и не нужно использовать его, просто делай вид, что умеешь.

— Я умею. Я, как и ты, тренировался с детства. Но перестал носить меч, поняв, что никогда не смогу применить его. Я Целитель, Сейри. Как же я могу?

Можно было бы поспорить, но я уже знала, что никакие доводы не смогут поколебать убеждений Кейрона. «Нет упрямее скотины, чем человек с убеждениями», — сказал однажды Мартин. Кейрон заключил меня в объятия, и больше мы не говорили об этом, но с тех пор я никогда не спала спокойно, если он уезжал.

Шли месяцы, Кейрон все больше рассказывал мне о магии и жизни дж'эттаннов в Авонаре. Он не мог вспомнить ни дня, когда не делал того, что я называла магией: зажечь свечу усилием мысли, заставить цвести мертвый розовый куст, подозвать птицу. И все время знал, что его могут за это сжечь. С тем же успехом я могла бы расти, уверенная, что однажды меня казнят за то, что мое сердце бьется.

Когда Кейрон был юн, в Авонаре жило несколько сотен дж'эттаннов. Несколько поколений их учились вести двойную жизнь, скрывать свои таланты, применяя их только в безопасных местах или в настолько малой мере, что никто не мог догадаться. Они были безжалостны со своими детьми, рассказывал Кейрон, потому что только так могли их спасти. Если где-нибудь хватали мага, несколько дж'эттаннов, непременно с двумя детьми, приезжали в Монтевиаль или Императорский Театр в Ванесте и наблюдали, как сжигают их друга или родственника, чтобы никогда не забывать.

Но еще детей учили жить и любить доставшуюся им в наследство жизнь. Они никогда не отрекались от своей сущности, не избегали трудностей. Не возникало даже мысли отказаться от Двух Догматов и вернуться к практике недальновидных предков. Многие дж'эттанны использовали таланты в обыденной жизни. Граждане Авонара даже не догадывались, что их город славится своими Удивительными садами, фонтанами и самыми талантливыми ремесленниками во всем Валлеоре в основном благодаря живущим там магам.

— Конечно, мы были счастливы, — говорил Кейрон однажды вечером, пока мы работали в крошечном садике, разбитом за домом. — Совершенно счастливы. Всегда существовали «тетушки и дядюшки», готовые позаботиться о тебе и выслушать твои жалобы. И мы не были изолированы от других детей в городе. Да мы и не могли, иначе нас бы быстро заметили. Нас просто учили, как следует себя вести.

И все могли делать то же, что и ты? Лечить, приручать птиц, создавать свет.

— Самое основное, свет и птицы, — да. Но настоящий талант не проявлял себя лет до шестнадцати. Это всегда несколько пугало. Ты мог заснуть обычным мальчишкой или девчонкой, уже не совсем ребенком, но и не вполне взрослым, а на следующее утро проснуться Садовником, Строителем, Кузнецом или Целителем. Некоторые умели расплавлять серебро без огня, чтобы придать ему поразительные, подсказанные воображением формы. Еще были Ораторы, немного, потому что умение говорить правду было редким, Рассказчики и Певцы. Моя мать была Певицей. Когда она пела, слова оживали и картинки появлялись прямо перед тобой, не просто в твоем воображении, а светились прямо в воздухе, живые и пестрые. Если она пела колыбельную, то ее песни продолжали сниться.

Я поместила похожее на палку деревце в выкопанную Кейроном ямку, мечтая обладать даром, способным заставить саженец расти быстрее, превратить эту часть сада в тенистый уголок раньше, чем я поседею. Бывали дни, когда моя собственная жизнь тоже казалась мне бессмысленной.

— А ты сам? — спросила я, утаптывая землю вокруг деревца. — Когда ты узнал, что рожден Целителем?

— Мне было семнадцать. Лето я провел во все нарастающем страхе, что у меня не проявится никакого таланта сверх обычных, Путь никогда не откроется мне. Изредка такое случалось. Никто не знал почему. Как-то раз мы с Кристофом, моим братом, отправились лазать по горам. Ему едва исполнилось тринадцать, и он изо всех сил старался показать, что делает это не хуже меня. В тот день мы надеялись найти новый путь на вершину горы Карилис, и казалось, что его все-таки не существует. И вот Кристоф заметил узкую расщелину, которая вроде бы поднималась туда, куда мы хотели попасть. Прежде чем я успел остановить его, он полез. Сорвался и… на самом деле, подробности не важны. Он упал на скалы и повредил грудную клетку. Помочь было некому, ни души ближе чем в двух часах пути.

Кейрон был весь во власти воспоминаний, которые были для него такими же реальными, как и сегодняшний день.

— Я видел, как Целители проводят кровавый обряд, и долгие годы молил, чтобы мне не достался этот дар. Но в тот день мои желания уже не имели значения, у меня не было другого выбора. Иначе Кристоф умер бы и пересек Черту задолго до того, как я принес бы его домой. У нас существовало множество догадок, как развиваются те или иные таланты, возможно, мне бы достался иной дар, если бы не происшествие. Я сделал то, что требовалось, прижал к себе Кристофа очень близко, наша кровь смешалась, как и должно, и я оказался внутри него, чтобы исправить то, что было повреждено. У меня ушло больше половины дня. — Он засмеялся и сжал мою руку, возвращаясь из мира воспоминаний. — Я был неопытен и доставил нам обоим больше страданий, чем было необходимо. Тот шрам никогда не позволяет мне зазнаваться.

Я попросила, и он показал мне длинный рваный белый след, ставший первым.

— И ты помнишь их всех? — Я провела пальцами по белым шрамам на его левой руке. Сотням шрамов.

— До единого. Забыть невозможно. Ощущение завершенности… цели… целостности… его невозможно описать. Ничто в моей жизни не могло с ним сравниться… пока я не встретил тебя.

Нам пришлось на время отложить и разговоры и посадки.

Позже, когда при свете луны мы вернулись в дом, я спросила его, что означает «пересечь Черту». Он задумался.

— В лейранских легендах не описано ничего похожего. Дж'эттанны называют место, куда после смерти стекаются души, Л'Тьер, «следующая жизнь». Мы мало знаем о природе этого места, но уверены, что между известным нам миром и Л'Тьер существует Черта, которую не может пересечь живой и из-за которой нет возврата. После смерти еще есть время, от нескольких мгновений до нескольких часов, когда душа не перешагнула Черту и может вернуться в тело. Поэтому время так важно для Целителя. При своих умениях, должном старании и везении я могу вернуть умершего к жизни, но только если душа еще не шагнула за Черту.

Я была зачарована и одновременно смущена. В лейранском обществе нечасто говорили о смерти. Воины жили вечно в легендах и преданиях, это ясно, и Священные Близнецы вносили их имена в списки героев, когда мы упоминали их подвиги в храмовых обрядах. Семьи, взрастившие героев, приобщались к их бессмертию, как Мана приобщилась к славе первого бога Арота. С другой стороны, лейранским богам не было пользы в мертвецах. Прожить жизнь с честью — вот что важно.

— В Авонаре было почти так же, — сказал Кейрон, когда я рассказала о своем смущении. — У нас был более оптимистичный взгляд на происходящее, но Целитель никогда не приходил на ум первым, когда речь заходила о составлении списка гостей. Напоминанию о смерти никогда не рады. — Он театрально вздохнул. — Полагаю, теперь, когда будут приходить гости, ты станешь прогонять меня на кухню.

— Я уже подумывала об этом. Ты же знаешь, меня сразило твое красноречие, и мне бы не хотелось выставлять твои таланты напоказ — что, если еще какая-нибудь женщина воспылает к тебе страстью?

Когда Кейрон занимался своей обычной работой, я все больше и больше времени проводила с ним среди собрания древностей. Здесь мы не вели споров, упиваясь созерцанием бесчисленных порождений человеческих талантов. В корзинах, коробках и ящиках мы находили керотеанские мраморные статуи высотой в человеческий рост и крошечные костяные и деревянные амулеты таких диких народов, что о них никто ничего не знал. Здесь были и валлеорские гобелены, рукописи с рисунками, шлемы и доспехи, тысячи мечей, карты и вазы, украшения и серебряная утварь, ковры, сотканные из шерсти неведомых животных. Большинство всех этих предметов было впихнуто в мрачные подвалы королевской сокровищницы без всякого почтения. Доспехи валялись поверх хрупких пергаментов, картины лежали лицом вниз, статуи из слоновой кости и жадеита — все это было брошено и разрушалось от сырости.

Вскоре после назначения на пост Кейрон получил несколько больших, хорошо проветривающихся мастерских. Его помощники приносили экспонаты в мастерские, чтобы их можно было оценить, а затем выставить на всеобщее обозрение, отправить в чистку, на реставрацию или как следует упаковать.

Самым большим удовольствием было найти предмет, лишенный описания, и догадаться о тайне его происхождения. Мы угадывали его историю по окружающим его деталям. Исследовали материал, краску, камень, бумагу, чернила, ткань. Кейрон пропадал в библиотеке, выискивая описания чего-либо похожего, писал письма ученым, которые могли помочь. Если собранные сведения оказывались слишком скудны, я везла экспонат на рынок и спрашивала заезжих торговцев и путешественников, не видели ли они раньше что-нибудь подобное.

Главный управляющий Эварда прослышал о деятельности нового хранителя и прислал своего секретаря узнать, нет ли в хранилище предметов, которые можно выставить во дворце. Видимо, Эвард решил, что какие-нибудь декорации не помешали бы главному правителю всего цивилизованного мира. Возможно, его желание объяснялось слухами, будто юная королева считает лейран, в том числе и собственного мужа, настоящими варварами. Так что, когда мы находили что-нибудь особенно красивое, я составляла описание, прикладывала его к вазе, статуе или ковру и отправляла их к управляющему вместе с комментариями хранителя и его рекомендациями по размещению предмета искусства.

Единственное, чего я избегала, — ходить вместе с Кейроном в подвалы. Своим непреодолимым ужасом перед темными замкнутыми пространствами я была обязана Томасу. Когда мне было лет пять-шесть, я играла с Томасом и двумя его друзьями в прятки в темных подвалах и сумрачных кладовых Комигора. Томас решил, что выйти из игры и ничего мне не сказать будет прекрасной шуткой. Он отправился кататься вместе с друзьями, не имея ни малейшего понятия, что старинный шкаф, обнаруженный мной в самом темном углу подвала, защелкнулся и я не могу выбраться из него. Когда я не явилась в детскую к ужину, нянька решила, что я катаюсь вместе с мальчишками. Тревога поднялась лишь с наступлением ночи, когда они вернулись.

Меня нашли только через два дня, бледную, перепуганную и невероятно тихую. Я боялась подать голос, когда слышала, что меня ищут, потому что старая нянька вечно рассказывала нам о демонах, живущих в темноте и пожирающих кричащих детей, чтобы ублажить своих магов. И я решила, что лучше умереть с голоду, но избежать столь ужасной участи. Прошли годы, прежде чем я научилась спать без света, но страх темноты не оставлял и меня.

Когда Кейрон первый раз повел меня в подвалы, чтобы показать сокровища своего хранилища, я решила, что детские страхи не будут иметь силы теперь, когда я стала замужней дамой. И словно нарочно, на середине спуска из старой лампы вытекло масло, не потребовалось и удивительных талантов Кейрона, чтобы догадаться о моем страхе. Я едва не оторвала рукав от его плаща. И через миг, позабыв об опасности, он создал для меня свет, мягкий белый огонек засиял на его руке и погас только тогда, когда он вывел меня наверх и обнял, унимая мою дрожь.

— Любовь моя, тебе не к чему бояться демонов, — сказал он, когда я объяснила ему, в чем дело. — Ты же вышла замуж за одного из них, он полностью в твоей власти, неужели ты думаешь, что он не сможет приструнить своих товарищей?

Шутка про демонов прижилась, и я действительно ощутила, что, пока Кейрон рядом, я могу находиться в подвале. Правда, я редко спускалась туда и всегда тщательно проверяла лампу.

В ящиках с добром, прибывших из разграбленного Валлеора, Кейрон обнаружил наследие своих предков. Как-то летом я зашла к нему в мастерскую, куда приходила несколько раз в неделю помогать в сортировке и пересчете предметов. Я придумала систему ведения записей, и теперь мы указывали не только что именно хранится в подвалах, но и местонахождение каждого экспоната и перечисляли родственные ему образцы.

В тот день я описывала содержимое ящика с книгами, погрызенными мышами, собрание эротических рассказов, записанных и проиллюстрированных каким-то керотеанским дворянином для своей невесты. Я надеялась, что у нее были крепкий желудок и исключительное чувство юмора. Кейрон появился в дверном проеме, я помахала ему, но он, казалось, меня не замечал. Он был растрепан и покрыт пылью, ничего необычного при работе в хранилищах, но на его лице застыло такое выражение, словно его тело находится здесь, а сам он путешествует по дальним землям. Он рассеянно глядел на экспонаты.

Я передала свои записи помощнику и пошла через загроможденную предметами комнату.

— Кейрон, что случилось? На тебя из старых доспехов выскочили мертвецы?

Его глаза на миг встретились с моими.

— Да… пожалуй… некоторым образом.

Молодой человек, чрезвычайно похожий на крысу острыми чертами лица, позвал из дальнего конца комнаты:

— Господин Хранитель, мне вносить в списки этот шлем? Он совсем обычный, лейранский, и не слишком красивый. Думаю, он принадлежал тому, кто притащил сюда вот это.

Расин был секретарем прежнего Хранителя Древностей, но тогда все его обязанности ограничивались доставкой записок любовницам начальника. Кейрона радовал искренний интерес Расина к новой деятельности и то, как быстро глаз молодого человека приобретает необходимую проницательность.

— Делай, как считаешь нужным, Расин. — Вырванный этими словами из своих мыслей, Кейрон обратился ко мне. — Сможешь пойти со мной? Я хочу тебе показать. Не знаю, что с этим делать.

— Конечно.

Кейрон велел Расину продолжать работать и повел меня по крутой винтовой лестнице.

— Придется спуститься вниз. Как ты?

— Я смогу, — ответила я, касаясь его руки и вспоминая о магическом огоньке. — Мой демон со мной.

Он провел меня в дальний угол подвала, где лежали рулоны ковров. Поставив лампу на ближайший ящик, он вытащил из-под ковров обитый кожей скрипучий сундук. В сундуке оказались тряпки. Под ворохом выцветших шелков и атласа оказалась плоская деревянная коробка. Дерево потемнело и отполировалось множеством державших коробку рук, медные петли и замок потускнели. Кейрон снял крышку и начал один за другим вынимать предметы.

Сначала серебряный кинжал, клинок длиной в ладонь, с изогнутой, покрытой узором почерневшей рукоятью. Истертую полоску ткани, наверное шарф, похожий скорее на паутину, готовый рассыпаться от прикосновения. Затем что-то круглое, размером с пуговицу, тоже серебряное, почерневшее от времени. Кейрон складывал все мне на колени, в его глазах явственно читалось изумление.

— Все эти вещи не такие уж старые по сравнению с остальными предметами коллекции, — произнес он, — но очень редкие.

— Что же это?

— Инструменты. Инструменты дж'эттаннского Целителя. Можно использовать предметы, изначально созданные для иных целей, как это делаю я, но были времена… Традиция требовала держать инструменты наготове: серебряный нож, с наложенным на него твоим собственным заклятием, чтобы он не тупился (эту часть обряда нельзя сделать более легкой или приятной, но острый нож всегда лучше тупого), полоска белой материи для связывания — потерять контакт во время обряда очень опасно, я уже говорил тебе. Можно лишиться сознания. А в этом, — он показал мне пуговицу, которая на самом деле оказалась крошечной коробочкой с откидной крышечкой, — хранят индиат, мазь на травах, редких и дорогих, она облегчает боль от разреза. Обряд может оказаться очень тяжелым, особенно для детей.

Как и обычно, у меня возникли сотни вопросов, но я не знала, услышит ли он меня.

— Обнаружить здесь эти вещи уже удивительно, но это еще не все. — Он достал из деревянной коробки небольшую книгу, едва ли больше его ладони. Кожаная обложка наполовину сгнила, прошивка вылезла, осталась лишь кипа листов. Страницы исписаны выцветшими чернилами, слова неизвестного мне языка, размашистый почерк.

— Дневник Целителя, — пояснил Кейрон. — Вот изображение кинжала. А здесь, — он осторожно перевернул верхнюю страницу, — список имен и мест и, как мне кажется, описание обстоятельств, при которых проходило каждое исцеление. Написано на древнем языке дж'эттаннов, который вышел из употребления задолго до начала книгопечатания. Я слишком плохо его знаю, читать тяжело. Но посмотри на эту запись. — Он светился восторгом, словно ребенок в Долгую Ночь. — «Гарлао, мельник. Миценар» — это, наверное, деревня, «рука застряла в» чем-то. «Дж'денте» означает исцелил. Целителю так важно помнить. Бывают моменты, когда не следует изменять ход событий, моменты, когда смерть не враг, которого нужно победить, моменты, когда болезнь необходимо оставить в покое, чтобы она изжила сама себя, и ты должен постоянно оглядываться назад, смотреть, был ли ты прав. Этот человек делал это таким способом. — Всем своим видом Кейрон умолял понять, что означает для него эта находка. Он считал, что остался последним представителем своего народа.

— Это одновременно связь с теми, кто был до тебя, и тем человеком, который был, как и ты, Целителем.

— Даже больше. Видишь, страницы разбиты на дни. Некоторые пропущены, на некоторых только рисунок. — Он осторожно переворачивал страницы. — Здесь написано «Ав'Кенат». Думаю, этот текст может быть описанием… сделанным тем, кто был там.

Ав'Кенат означало «Ночь Перехода», осенний праздник. Когда древние дж'эттанне праздновали окончание лета, сбор урожая, они верили, что жизнь есть бесформенная субстанция, приобретающая очертания только тогда, когда мы идем по открывшемуся нам Пути. В эту ночь рассказывали предания, семьи собирались вместе, заключались помолвки и праздновались свадьбы, люди веселились, играли в магические игры, устраивали представления.

Лицо Кейрона светилось.

— Все, что я знаю, — легенды. Прошло столько времени, что никто не может сказать, правда ли это. Мы никогда не осмеливались собираться на Ав'Кенат. Мы праздновали в кругу своей семьи, лишая праздник главного смысла. Если я смогу поработать над текстом, я узнаю правду от того, кто видел все собственными глазами.

— Ты сможешь узнать то, чего не знали даже твои предки.

Он кивнул, но радость уже покинула его, он нахмурился.

— Но я обязан уничтожить дневник и все остальное. Закон строго запрещает эти слова, этот язык, любое упоминание об этих событиях и людях.

— Если бы ты не был женат, ты уничтожил бы эти предметы?

Он бросил на меня короткий взгляд.

— Разумеется. Риск… — Но румянец на его щеках выдал его.

— Как ты смеешь использовать меня для оправдания трусости? Я не припоминаю, чтобы ты обещал мне какую-то безопасность, беря меня в жены. И я не помню, чтобы требовала от тебя отказаться от твоей жизни, твоей истории, от всего того, что делает тебя тобой. Кроме того, — я взяла его за подбородок и заставила поднять голову, — это предметы из королевской сокровищницы, и негоже Хранителю уничтожать то, что вверено его заботам.

— Ах, Сейри. — В подвале, кажется, сделалось светлее, так он обрадовался. — Мне потребуется время, чтобы расшифровать все. Я подумал, что неплохо бы сначала переписать текст. Тогда я смогу вернуть книгу сюда и работать над переводом в свободное время.

— Не вижу проблем, господин Хранитель. Если я начну переписывать текст для тебя, тогда ты сможешь начать работу над переводом раньше, чем я закончу копировать, если пожелаешь, то хоть сегодня вечером.

Остаток лета я редко бывала в хранилище. Я не только переписывала текст с ветхих страниц на плотную бумагу, но и делала отдельные заметки об употреблении слов и словосочетаний, которые появлялись наиболее часто. Кейрон во время работы над текстом пояснял мне смысл слов, и я постепенно составляла словарь, содержащий не только слова, но и знаки. Еще ни одна работа не приносила мне такой радости.

Целитель часто писал знаками, многие из них обозначали таланты или ритуалы дж'эттаннов. Кейрон рассказал мне, что во времена этого Целителя на дверях домов обычно рисовали знак, символизирующий род деятельности его хозяина: кинжал для Целителя, лиру для Певца, уздечку для Коновода и так далее.

— Если бы мой отец жил в те времена, у него был бы свой знак Рассказчика, вроде вот этого. — Кейрон сидел за столом в библиотеке, на полях своего перевода он начертил прямоугольник с двумя изогнутыми линиями внутри и стилизованным цветком в каждой из трех частей, образованных линиями. — Это знак правителя. Кристоф наследовал и этот талант и должность от отца…

Я стояла у него за плечом и склонилась ниже, чтобы рассмотреть картинку.

— Но ты же старше. Почему же наследник — твой брат?

— Наши старейшины умели определять, в ком живет этот дар. Наверное, они увидели, что я не подхожу на роль правителя. Кристофа должны были официально объявить наследником отца в день его двадцатилетия: той осенью, когда погиб Авонар. Я собирался приехать на эту церемонию. Если бы лейране напали двумя месяцами позже, я был бы в Авонаре вместе со всеми остальными.

Я заставила его поднять на меня глаза.

— Но тебя не было, за что я каждый час благодарю судьбу. Тебя это тревожит? Ты ощущаешь вину за то, что тебя там не было?

Он улыбнулся.

— Нет. Это было бы не очень по-дж'эттаннски, правда? Таким оказался Путь, начертанный для нас, мы избегали столкновения с лейранами, пока это было возможно. Но я скучаю по всем ним, и мне очень бы хотелось, чтобы они познакомились с тобой. Все, кроме Кристофа.

— Почему кроме него?

— Ну… он гораздо ближе тебе по возрасту, чем я, и еще он красивее и обаятельнее.

— Этого не может быть.

— Все девушки Авонара были в него влюблены.

— Неужели они не разглядели достоинств старшего брата? — Я вынула карандаш из его пальцев и бросила на стол, завинтила крышку чернильницы и потянула Кейрона из кресла.

— Скажем так, мне повезло познакомиться с тобой прежде, чем ты узнала о моем настоящем призвании. Целители редко женятся. Хотя, кажется, ты способна опровергнуть все доводы здравого смысла.

Его снова снедало беспокойство. По беззаботному смеху я поняла, что он еще не ощущает этого, но тело его горело, и когда я обвила руками его шею, то почувствовала, как быстро колотится его сердце. Я прикрыла глаза, взяла его руки и закрылась ими, словно щитом.