"Полет над разлукой" - читать интересную книгу автора (Берсенева Анна)Глава 2Саграда Фамилиа могла заменить все: и пространство, и одиночество, и многолюдство. Даже бульвары Рамблас, на которых действительно все звенело, пело, благоухало цветами и кофе от площади Каталонии до самой статуи Колумба, были мгновенно забыты, когда Аля увидела этот недостроенный собор. Вся жизнь вместилась в него: ее жизнь, и чужая, и вообще ничья — просто жизнь как есть. Она даже не замечала, как темнеет вечернее небо: ей казалось, что собор начинает светиться сам собою, не из-за подсветки. — Послушайте, я за вами уже полчаса наблюдаю, — вдруг услышала Аля, — и все никак не отважусь помешать. Она вздрогнула, не понимая, откуда прозвучал голос — с неба, что ли? И голос какой-то знакомый, хотя она и в более спокойном состоянии не вспомнила бы, кому он принадлежит… Но голос прозвучал не с неба: мужчина, так неожиданно обратившийся к Але, просто стоял рядом с ее столиком. — Вы не сердитесь, что я вам помешал, — добавил он. — Просто я не ожидал вас здесь увидеть и очень удивился. Аля наконец стряхнула грезы, навеянные созерцанием Саграда Фамилиа, — и тут же удивилась никак не меньше своего неожиданного собеседника. Мало того, что он говорил по-русски, так еще, оказывается, не ожидал ее здесь увидеть! — А почему вы должны были ожидать меня здесь увидеть? — спросила она, стараясь не выказывать своего удивления и окидывая его мгновенным взглядом. Она могла поклясться, что никогда его не видела. Голос, правда, показался знакомым, но ведь, может быть, только показался… А светловолосый обладатель голоса, глядящий на нее в упор сквозь поблескивающие очки, был Але совершенно незнаком. — Вас, кстати, Карталов отпустил или просто так сбежали? — поинтересовался он. Тут Аля окончательно вернулась на землю с небес между шпилями собора. Наверное, вид у нее был очень глупый, потому что мужчина улыбнулся. — Вы не пугайтесь, — сказал он. — Думаете, тень Гауди вам явилась? — Тень Гауди меня не знает, — ответила Аля. — А вот откуда вы меня знаете, я просто ума не приложу. И почему вы решили, что я от Карталова сбежала? — Да просто потому, что вы так насторожились, так напряглись, когда я к вам обратился, — объяснил он. — Тут что хочешь подумаешь — что вы не от Карталова, например, сбежали, а от турецкого паши, прямо из сераля. Аля наконец улыбнулась его словам и почувствовала не настороженность, а любопытство. — Вот и сразу бы так, — заметил ее собеседник — Теперь вижу, что не сбежали! «Неужели у меня все так на лице написано? — удивилась Аля. — Или это он такой проницательный?» — Извините, а вы кто все-таки? — твердым тоном спросила она. — И откуда вы меня знаете? — Все, ни словечка больше таинственного! — Он поднял руки, словно защищаясь, и присел на свободный стул напротив. — Внешность у вас такая хрупкая, а тон — ну просто как у следователя! Я вас, Александра Девятаева, видел на сцене. Вы в «Сонечке и Казанове» репетировали, и у вас «картошка» не получалась, помните? — Господи! — ахнула она. — А вы в зале сидели, а потом Карталову сказали насчет оформления… Извините, Андрей Николаевич, я вас не узнала! Аля даже покраснела от невольной неловкости. В самом деле, целый допрос ему устроила… — Еще я вас видел в «Укрощении строптивой», — сказал он. — По-моему, вы играли отлично. — Правда? — Алины щеки снова порозовели. — А я и не знала, что вы смотрите… Он не сказал ничего особенного; его комплимент ее строптивой Катарине был даже сдержанным по сравнению со многими отзывами, которые Аля слышала за тот год, что спектакль шел в Учебном театре. Но его похвала была ей необыкновенно приятна. — Я уже потом «Укрощение» посмотрел, когда все оформление пришлось менять, — объяснил он. — Мне вас надо было разглядеть хорошенько — понять, куда же вас поместить… — Ну и как, поняли? — улыбнулась Аля. — А вы как думаете? — с интересом спросил он. — Понравилось вам оформление? — Очень! — совершенно искренне ответила Аля. — Я в нем как в воде себя чувствую. То есть как рыба в воде, — поправилась она. — Вы, наверное, в воде хорошо себя чувствуете, — заметил Поборцев. Он помедлил мгновение, словно размышляя, сказать — не сказать, и сказал: — А я вас тогда, на Хитровке, ведь не впервые увидел, знаете? — Не знаю, — удивилась Аля. — Где же вы еще меня видели — на улице? — На улице, — кивнул он. — Возле банка «Чара». Только вы тогда до того сердиты были на несовершенное человечество, что меня, разумеется, не запомнили. — Ой, Андрей Николаевич! — совсем как девчонка ахнула Аля. — Теперь вспомнила! Я ведь вас еще обхамила тогда, кажется… — смутившись, добавила она. Теперь она действительно вспомнила! Еще бы не вспомнить: пожалуй, мало — кто из вкладчиков злосчастного банка не запомнил тот день на всю оставшуюся жизнь. Вернувшись из Крыма, Аля сразу отнесла в этот чертов банк все свои сбережения. Вообще-то ей бы и в голову не пришло совершить подобное. Все-таки здравый смысл подсказывал, что московские банки — это как-то слишком экзотично, чтобы нести туда последние деньги. Но про «Чару» говорил ей Илья, и она знала, что он тоже что-то туда вложил. А ведь его поступки всегда были образцом продуманности и холодного расчета… Поэтому Аля понадеялась, что удастся надолго растянуть свой небольшой капитал, живя на «чародейские» проценты. И вот тихим сентябрьским утром Аля стояла в толпе людей у здания банка, и ей казалось, что она гудит вместе с этой толпой, как пчела в растревоженном улье. Одни рыдали, другие матерились, третьи посмеивались. Эти третьи были, пожалуй, людьми рисковыми: народ был настроен так, что за смешок можно было и по морде получить. Аля поймала себя на том, что и сама обернулась к одному из таких, смешливых, с нескрываемой яростью. Правда, он на ее ярость только усмехнулся еще нахальнее, сверкнув очками в тонкой светлой оправе. — Ну что вы так переживаете? — без малейшего сочувствия в голосе спросил этот тип. — По-моему, ничего сверхъестественного не произошло. — Это по-вашему ничего, — едва сдерживаясь, ответила Аля. — Вы, может, сразу вслед за Аллой Пугачевой туда зайдете и все обратно получите с процентами! А я… — Она едва не заскрипела зубами от злости. — Да пошли бы вы! — Когда такая девушка посылает, да еще на «вы»… — не унимался очкарик. — Честное слово, стоило дождаться сегодняшнего дня! Не расстраивайтесь, не расстраивайтесь, — повторил он. — В конце концов, за сравнительно небольшую сумму нам с вами продали бесценный жизненный опыт. — Ну и ешьте его с маслом! Придется, — засмеялся он. — И даже с аппетитом буду есть — заслужил. Знал же, что не бывает таких процентов, а вот клюнул все-таки. По-моему, все мы не из гоголевской шинели вышли, а из другого места… Ладно! — Беспечность, с которой он махнул рукой, показалась Але такой вызывающей, что она убить его была готова. — До встречи, обманутая вкладчица. Я теперь буду ходить на все собрания обманутых вкладчиков в надежде встретить вас, — отпустил он пошлый комплимент своим издевательским тоном. — А я не буду, — отворачиваясь от него, сквозь зубы проговорила Аля. — Пусть других дураков поищут… Конечно, теперь она его узнала! — Вы меня правда извините, Андрей Николаевич, — сказала Аля. — Я такая злая была тогда, сейчас самой даже смешно. — Видите, я же вам говорил, что потом смешно будет, — улыбнулся он. Пока Аля вспоминала их встречу возле «Чары», Поборцев успел заказать кофе себе и ей. Официант принес крепчайший мокко мгновенно, но с таким холодно-невозмутимым видом, как будто делал большое одолжение. — Знаете, я так удивилась, — сказала Аля, провожая взглядом высокомерного официанта. — Мне казалось, испанцы темпераментные очень, а официанты здесь, по-моему, все какие-то холодные. — Да ведь это не испанцы, — пожал он плечами. — Это каталонцы, совсем другое дело. У них все другое — язык, стиль жизни. Они не холодные, а сдержанные, это правда. Trato distante! — забыв перевести, пояснил он свою мысль; впрочем, слово «дистанте» понять было нетрудно. — И это, по-моему, неплохо. Я, во всяком случае, в Барселоне просто отдыхаю. Попробуйте где-нибудь в Толедо посидеть часок на центральной площади! Голова вспухнет от всеобщего страстного крика… А здесь — если бы не туристы, то и шуму бы не было никакого. Он говорил об этом так, как будто сравнивал жителей Солнцева и Медведкова. Аля вспомнила: кажется, Нина Вербицкая рассказывала, что Поборцев постоянно живет за границей. Ну конечно, вот он и по-испански что-то сказал, когда хотел точнее выразить свою мысль. Но спрашивать его о том, где он живет, Але было неловко. Да и какая разница? Ей приятно было, что она познакомилась с ним наконец, да еще при таких неожиданных обстоятельствах. А похвала ее игре, которую он высказал, была еще приятнее. Теперь-то она уже знала, что Андрей Поборцев — один из лучших театральных художников Москвы, и ей даже странным казалось, что она ни разу не видела человека, который делал оформление для карталовского спектакля. — Аля, а вы надолго в Барселону? — словно между прочим, поинтересовался Поборцев. — Вы не бойтесь, если и правда от Карталова сбежали втихаря, я не настучу! — добавил он. — Нет, не втихаря, — не сдержала улыбку Аля. — Но ненадолго. Я завтра улетаю — вернее, кажется, уже сегодня. Вечером, — уточнила она, взглянув на часы. — Тогда, может быть, прогуляемся немного? — предложил он. — По-моему, вы здесь в первый раз. Не ошибся я? — Не ошиблись, — кивнула Аля. — И в Испании в первый раз, и вообще за границей. А как вы догадались? — В Каталонии, — поправил он. — Испании вы здесь не увидите. Ну ничего, все у вас впереди. Да очень просто догадался, — объяснил он. — Вы ведь уже час здесь сидите, от собора оторваться не можете. Значит, взял вас в плен Гауди? — Взял, — кивнула Аля. — Я и предположить не могла, что такое вообще бывает… — Пойдемте, пойдемте, — допивая кофе, повторил Поборцев. — Саграда Фамилиа издалека видна, а я вам, если хотите, еще что-нибудь Гауди покажу. В ярком свете вечерних огней Барселоны Аля получше рассмотрела своего неожиданного спутника. Походка у Андрея Николаевича Поборцева была такая легкая, и шел он так быстро, что Аля едва поспевала за ним, и он изредка оборачивался, ожидая ее. Она не могла разглядеть, какого цвета у него глаза — мешали отражения ярких уличных огней в стеклах его очков. Но выражение лица у него было слегка насмешливое, это она правильно заметила еще в первую встречу возле «Чары». Правда, насмешка была особенная — почему-то необидная. Лицо у Поборцева сильно загорело — еще одно подтверждение того, что он живет здесь подолгу: Аля чувствовала, что и у нее кожа слегка саднит даже после одного дня, проведенного под ярким солнцем. И цвет его волос сразу бросился ей в глаза потому, что он был совсем светлым по сравнению со смуглым лицом. Да еще белая рубашка с распахнутым воротом оттеняла загар. Даже не верилось, глядя на этого беззаботно загорелого человека в рубашке с короткими рукавами, что где-то в Москве только что кончилась зима и совсем недавно лежали на улицах серые ноздреватые горы талого снега… Он шел по узкой улочке Готического квартала, едва ощутимый ветер с моря пробивался в редкие просветы между домами, и его волосы разлетались от порывов ветра. Аля даже не заметила, как кончилась готическая улица и они вдруг попали в совершенно другой мир. По Старому городу она уже успела набродиться днем, и он восхитил ее, но это… Аля даже растерялась — на такой странной, такой неожиданной улице они оказались. Эта улица отличалась от Готического квартала не только тем, что была широкой, людной и сияла огнями. Что-то другое… — Постойте же, Андрей Николаевич, не так быстро, — взмолилась она. — У меня голова кругом идет, честное слово. Правда, правда! Мне уже даже кажется, что здесь дома без углов!.. — А они и в самом деле без углов, — засмеялся Поборцев. — Что ни перекресток, то площадь — как раз из-за того, что углы скругленные. Так что вы очень даже правильно заметили, Аля, — сказал он. — Но я и правда забылся слегка. Тащу вас галопом, как гид экскурсантов, а вы-то впервые, вам без всякой цели хочется погулять. — Да нет, ничего, — немного отдышавшись, ответила она. — А я думала, мне это показалось — про углы. — Не показалось. Это район такой, Энсанче, здесь кварталы называются — яблоки. А вот Гауди… Он замолчал. Аля подняла глаза и увидела дом, к которому они пришли по яблоку-кварталу. Ничего нельзя было сказать об этом доме — только молчать и смотреть. Весь он был цельный, и невозможно было понять, из чего он построен. Не могло же быть, чтобы из одной гигантской гранитной глыбы! — Не может же быть, Андрей Николаевич? — невольно вырвалось у нее. Не может, — кивнул он. — Но есть. А что вообще может быть из того, на что есть смысл смотреть? Стоит вот такая каменюка, и даже понять нельзя: какое же сознание ее породило? Аля улыбнулась, услышав смешное слово. — Что вы смеетесь? — заметил он. — И правда — каменюка, Ла Педрера, так этот дом и называется. — А я жила и ничего не знала… — произнесла Аля. Наверное, тон у нее при этом был такой расстроенный, что Поборцев снова улыбнулся, и она тут же смутилась. — Не обижайтесь, Аля, — заметил он ее смущение. — Думаете, я знал? Этого никто не знает, пока сам не увидит, хоть гору учебников прочитай. А я, представьте себе, когда-то Саграда Фамилиа достраивать собирался! — Как — достраивать? — поразилась она. — Да вот так, без зазрения совести. Конкурс объявлен был на лучший проект, а я на первом курсе архитектурного института тогда учился, очень лестное имел о себе мнение. Узнал о конкурсе какими-то окольными путями и, разумеется, счел нужным представить свои соображения. — И что, выиграли конкурс? — с интересом спросила Аля. — Да как будто бы нет, — улыбнулся он. — Во всяком случае, мне об этом до сих пор не сообщили. Достраивают без меня. — И без Гауди, — вырвалось у нее. — Вот это больше достойно сожаления. Он ведь очень трепетно к этому относился, вы знаете? Всегда сам за строительством наблюдал. Ну, это и понятно… — Андрей Николаевич, давайте здесь где-нибудь посидим? — попросила Аля. — Мне не хочется отсюда уходить. Давайте возле дома этого посидим, а? — Конечно, — кивнул он. Сидя за столиком небольшого ресторана, Аля переводила взгляд то на «Каменюку», то на Саграда Фамилиа, высившийся за домами невдалеке, то на лицо Андрея Поборцева. — А почему Гауди сам наблюдал за строительством? — спросила она. — Потому что у него не было проектов, — ответил Поборцев. — Вообще никаких, только эскизы. Он не проектировал своих зданий, даже, по-моему, не знал, что у него в итоге получится. Так оно, конечно, и должно быть, когда работаешь — ничего нельзя заранее знать… Но ни одному архитектору это не удавалось. Поужинаем, Аля? — без всякого перехода предложил он. — Вы ведь, кажется" сегодня не обедали. — Почему вы решили? — удивилась она. — По тому, как вы смотрели на Саграда Фамилиа, — улыбнулся Поборцев. — Сытой сонливости в вашем взгляде как-то не чувствовалось. Едва он это сказал, как Аля почувствовала, что действительно хочет есть. Она и в самом деле забыла о еде, целый день бродя по городу без цели и без остановки, а собор Святого Семейства и вовсе заворожил ее. — Я хотела поесть, — оправдывающимся тоном сказала она, — но тут на Рамблас как раз концерт какой-то начался. Настоящая опера, честное слово, и прямо на тротуаре! Целая толпа собралась. Я так удивилась, вы себе не представляете! Я же слышу, это не уличные певцы были… Я что-то смешное говорю, Андрей Николаевич? — оборвала она себя, заметив, как он смотрит на нее, чуть наклонив голову. Нет, что вы. — Поборцев тряхнул головой. — Ничего смешного. Просто мне показалось, что ваша постоянная настороженность наконец развеялась — вы удивляетесь и свободно радуетесь. И это мне нравится. Аля открыла было рот, чтобы спросить, с чего он взял, что она постоянно настороженная, но не успела. — Это вы что-то вроде забастовки наблюдали, — сказал он. — Театр «Лисео» на ремонт закрыт, а он у нас самый красивый оперный театр в Испании. Вот певцы каждую субботу и поют арии перед входом. Чиновников торопят с ремонтом! «И о Барселоне говорит „у нас“… Что он за человек?» — подумала Аля. — Хорошо бы в порту поужинать, — вслух размышлял Поборцев. — Там рестораны отличные, а гамбас — от одного запаха слюнки текут. — А что такое гамбас? — заинтересовалась Аля. — Это креветки такие. Огромные! Он раздвинул руки; креветки, судя по его жесту, были размером с небольших акул. Аля засмеялась. — Ну да, — с серьезным видом кивнул он. — Именно такие, их на жаровне пекут. Но времени у нас мало, и от Гауди вы не хотите уходить, правда? Поэтому пан-кон-томате нам придется есть на месте. Что такое пан-кон-томате, Аля спрашивать уже не стала. Ей нравилось то состояние, которое он создавал каждой своей фразой: состояние предстоящей радости, как в сказке. Даже привычно-невозмутимый вид официанта не портил настроения после того, как Поборцев объяснил про каталонскую trato distante. Але все интереснее становилось наблюдать за тем, как он совершает очень простые действия. А главное, думать, почему он их совершает: мотивировка поступков, которую она как актриса привыкла наблюдать и улавливать, на этот раз была ей непонятна. Поборцев не производил впечатления гурмана, все мысли которого заняты пищей, и вместе с тем он с нескрываемым удовольствием беседовал с «дистанцированным», но чрезвычайно вежливым официантом, выясняя какие-то подробности меню. И названия вин он знал, не заглядывая в карту: Аля сразу догадалась, что звучные слова «Vina Sol» и «Gran Sangre de Того», были, конечно, названиями вин. — Извините, Аля, — вдруг спохватился он. — А вы что пить-то будете? — Что вы предложите, — успокоила его Аля. — Вы, Андрей Николаевич, знаток, я смотрю. — Ну, странно было бы жить в Барселоне и пить воду, — усмехнулся он. — Вина здесь чудесные. Хотите розовое попробовать? «Castell de Foe», хотите? — Хочу, — кивнула она. — Я все хочу попробовать! Наверное, последняя фраза опять прозвучала слишком восторженно. Поборцев посмотрел на Алю с уже знакомым непонятным выражением — с таким же, как во время ее рассказа о певцах на тротуаре. Но на этот раз она не стала спрашивать, в чем дело. Пан-кон-томате оказалось просто хлебом с помидорами. Аля ужасно удивилась тому, что в явно респектабельном ресторане подают такое простое блюдо. Официант поставил прямо на стол жаровню с золотящимся на решетке хлебом, принес огромное блюдо, на котором были разложены помидоры, сыр, какие-то морские существа, темными лепестками нарезан испанский окорок хамон… Аля разглядывала гамбас, вполне уместившихся на тарелке, и чувствовала, что в эту минуту ей самой интересно только это разноцветное блюдо, и румяные корочки хлеба, и помидоры, и белоснежный чеснок… Даже про Гауди она забыла в эту минуту! Она подняла глаза на Поборцева и заметила, как улыбка мелькнула на его губах и тут же исчезла. — Может, лучше было по городу еще погулять? — смущенно пробормотала она. — Все-таки один день остался, жалко на еду время тратить… — Ничего, — успокоил он. — Помидоры тоже местная святыня. Барселонцы, по-моему, поголовно уверены, что памятник Колумбу поставили именно за то, что он привез томаты в эту гавань. — Наверняка и Гауди томаты любил, — подхватила Аля, натирая горячий хлеб сочным помидором. — Уверен. Что ж, Аля, за Барселону? — Да! — поднимая бокал, произнесла она. — Я даже не думала никогда, что она такая… Я ведь, знаете, Андрей Николаевич, даже путеводитель не купила в Москве, даже книги ни одной не прочитала. Собралась в один день… Да что там: не знала, что Барселона — это Каталония, представляете? То есть слышала, но как-то не придавала этому значения. А вы на каком языке с официантом говорили? — вспомнила она. — На каталанском. А жаль, что вы Испанию в этот раз не увидите, — сказал он. — Я вот сижу и думаю, как бы вам про нее рассказать — и понимаю, что никак. Вся она разная, Андалусию с Ламанчей не перепутаешь. А начну я вам что-то сообщать, и будете вы меня слушать как говорящий справочник по архитектуре. Было бы время — поехать бы… Но до шести утра, я думаю, не успеем. — Почему до шести? — удивилась Аля. — Я почти что вечером улетаю. — Это я в шесть утра улетаю, — сказал он. А она-то уже решила, что он живет здесь всегда. Очень уж органично смотрелся на фантастических барселонских улицах Андрей Николаевич Поборцев… Правда, в эту минуту Але показалось, что он органично смотрелся бы на любых улицах. Видно, разочарование отразилось на ее лице, и он добавил: — Но мы с вами скоро в Москве увидимся, Аля. Во всяком случае, я вас на сцене увижу. К прогону-то до Москвы доберусь непременно, и так уже перед Карталовым неловко — появляюсь как красно солнышко. — Тогда, значит, и я вас увижу, — улыбнулась она. — Договорились, — кивнул Поборцев. — Как только вы вот так безмятежно улыбнетесь на сцене — я пойму, что это вы меня заметили. Тут Аля вспомнила, что в роли Марины не предусмотрено ни одной безмятежной улыбки, и рассмеялась. — Вы всех так ловко подлавливаете, Андрей Николаевич? — спросила она. — Только вас и только в Барселоне, — клятвенным тоном заявил он. — А то вы с таким серьезным видом сидели у собора, просто страшно было подойти. — Но вы же преодолели страх! Зато теперь она явно не производила серьезного впечатления, смеясь едва ли каждой его фразе! — Вы завтра еще по городу погуляйте, — сказал он. — Гауди посмотрите в парке Гуэль, поднимитесь на Монжуик. Эх, как же мало времени у вас остается!.. Слушайте, а хотите, на Монжуик сейчас поднимемся? — вдруг предложил он. — Если вы уже отдохнули? Конечно, она хотела подняться на Монжуик! Але нравилась Барселона, нравился Поборцев, и нравилась она сама с Поборцевым в Барселоне — беспечная, легкая, одинаково готовая всю ночь бродить по городу, или есть гамбас, или смотреть на дома Гауди, или подниматься на гору Монжуик… — Поднимемся! — кивнула она, порываясь встать из-за стола. — Пешком? — Нет, Аля, давайте уж на фуникулере, — улыбнулся он. — Это довольно высоко. Останься она здесь еще на день, на два, на сто — и этот город бесконечно выплескивал бы к ее ногам все новые и новые чудеса. Все в нем то возникало, то исчезало — но если что-то исчезало, то сразу казалось, что оно возникнет снова. Именно так исчез Поборцев — словно в воздухе растворился. Аля стояла на самом верху горы Монжуик, у стен старинной крепости, смотрела на бесчисленные огни внизу, которыми сиял город, вдыхала прохладный воздух с моря и думала о том, что хорошо бы сейчас раствориться в этом воздухе над Барселоной — пусть даже навсегда… — Извините меня, Аля. — Она вздрогнула, услышав его голос. — Придется мне вас здесь и покинуть. Ночь кончается, пора… Но вы не волнуйтесь, — тут же добавил он, заметив тень разочарования, мелькнувшую по ее лицу, — я вас в Москве найду по хрустальной туфельке. — Смотрите, не перепутайте! — снова подхватила она его тон. — Век Барселоны не видать! — поклялся Поборцев. — Или, может, отвезти вас в отель? Вы где остановились? Не надо, — покачала головой Аля. — Я лучше пешком пройдусь. У меня глаза разбегались, пока мы сюда поднимались… Есть что-нибудь такое, чего нет на этой горе, а, Андрей Николаевич? — Тогда — до Москвы? — вместо ответа сказал Поборцев. — К генеральному прогону буду. В парке на горе Монжуик, как и по всей Барселоне, сияло и переливалось множество огней. Але казалось, что они отражаются в море и от этого их свет усиливается. Но Поборцев на минуту оказался в темном пятне, и она наконец разглядела его глаза за стеклами сильных очков. Глаза были светло-карие. Але показалось, что и цвет их, и выражение каким-то неуловимым образом отличаются от того облика Андрея Поборцева, который уже сложился в ее сознании. Но это ощущение мелькнуло слишком быстро и тут же исчезло; она не успела его обдумать. Поборцев шагнул в сторону и растворился в мелькании огней — как будто и вправду исчез в воздухе над морем. Весь следующий день Аля снова бродила по городу. Мысль о том, чтобы зайти в отель, отдохнуть, ни разу не пришла ей в голову. Она не то чтобы не устала — наверное, невозможно было не устать, проведя сутки на ногах и без сна, — она просто забыла о существовании усталости. Только сейчас Аля поняла, что всю жизнь была совершенно глуха к архитектуре. То есть ей нравилось, конечно, идти по улице среди красивых домов, но сами дома почти не привлекали ее внимания, и в общем-то она их не запоминала: красиво, и все. Аля и ориентировалась плохо, если была не за рулем, легко могла заблудиться в трех домах как в трех соснах — как однажды заблудилась в лесу во время какой-то школьной спортивной игры. Ее переимчивое актерское внимание всегда было направлено если не в глубь себя, то только на людей: на их жесты, ужимки, смех, манеру разговора… И вдруг Барселона пробудила в ней обостренное восприятие недвижного мира — если дома Гауди можно было отнести к недвижному миру. У этих зданий были лица — необыкновенно живые, иногда даже искаженные какими-то странными гримасами. Эти здания вызывали растерянность своей несерьезностью и вместе с тем наводили на мысль, что, наверное, бывает какая-то другая, непривычная серьезность — легкая, что ли?.. В конце концов Аля совсем запуталась в попытках определить то, о чем она три дня назад понятия не имела, и, решив, что ломать над этим голову не надо, стала просто бродить по городу без цели. Она безошибочно узнавала дома, построенные в начале века: просто потому, что среди них не было не только одинаковых, но даже похожих друг на друга. И ей нравилось это несходство, нравились немыслимо яркие краски и необъяснимые формы Гауди, нравилось кипение жизни на улицах, которое чувствовалось даже днем, даже несмотря на trato distante! Она не расстраивалась оттого, что теперь ходит по городу одна: ей почему-то не совсем верилось, что Поборцев действительно уехал. Но она и не искала его на улицах Барселоны, не ожидала встречи с ним. Воспоминание о нем было таким же легким, как его появление — как весь этот необъятный город и прозрачная дымка над морем. Але не верилось и в то, что Барселона исчезла, провалившись под крыло самолета. Воспаленное бессонной ночью сознание все никак не переключалось на Москву, даже когда она вышла из автобуса на Планерной и спустилась в метро. «Как хорошо… — Але казалось, что она не идет по вечерней улице, а плывет в потоках майского воздуха и чистой древесной зелени. — Как легко, как все возможно…» Если бы кто-нибудь спросил ее теперь, зачем она ни с того ни с сего поехала в Барселону, она по-прежнему не смогла бы объяснить. Но ни одно сомнение больше не бередило ей душу." |
||
|