"Полет над разлукой" - читать интересную книгу автора (Берсенева Анна)Глава 5— А что ты мне хотел сказать? — Аля приподнялась на локте, заглядывая Андрею в лицо. — Он помешал, ты что-то хотел сказать… — Уже сказал. — Он протянул руку и снова положил ее голову к себе на плечо. — Хотел сказать, что тебя люблю. Это он и правда говорил ей всю ночь. — Не хитри! — Улыбнувшись, Аля подышала ему в плечо. — Ты сказал: должен объяснить… Что — объяснить? — Ничего. Я тебя люблю, ты моя любимая — и все. Что тут еще объяснять? Аля не могла понять, устала ли к утру, после бессонной любовной ночи. Вчера — то есть сегодня — все мелькало так стремительно, что она осознать не успевала происходящее, не то что устать от него. — Ты на машине? — спросила Аля, когда, слегка задыхаясь от быстрой ходьбы, они снова оказались в горбатых переулках Кулижек. — Да, — кивнул Андрей. — Возле театра стоит. Но очки ведь разбились, а я без них все равно ближе ста метров не вижу. — Могу я за руль сесть, — предложила Аля. — У меня, правда, документов с собой нет, но… — Не надо, — перебил он. — Не надо за руль садиться — ты рядом со мной сядь… Он произнес это так твердо, но голос его при этом так дрогнул, что она тут же забыла о машине, документах — обо всем. Стекло на ее часиках разбилось, стрелки вылетели; она взяла Андрея за руку, отодвинула выпачканный засохшей грязью рукав и взглянула на его часы. Был второй час ночи — ничего удивительного, что на улицах пусто: не Барселона, ночных заведений не так уж много, конторы давно закрыты, а немногочисленные жители центра спят. Аля еще подумала было по инерции, где лучше поймать такси, но тут же поняла, что ей об этом думать не надо. Они стояли на углу Солянки, на обочине, и Андрей уже останавливал машину. В тесном салоне, на заднем сиденье, она снова прижалась к нему, целуя его плечо — первое, что оказалось возле ее губ. Он отстранился на мгновение, приложил ладони к ее щекам и, наклонившись, сам стал целовать ее — теми самыми поцелуями, которые так потрясли ее сразу: сначала тихое, легкое прикосновение, потом медленно, страстно приоткрываются губы… Аля не слышала, когда он назвал шоферу адрес, и не знала, куда они едут; впрочем, ей это было все равно. Толедская ваза без цветов лежала у нее на коленях: в последнюю минуту она подняла ее с асфальта на набережной. Весь город превратился в цепочку домов, огней, поворотов и пустынных улиц, которых она не различала. Все затмили его карие светлые глаза, и тонкий след от очков на его переносице Аля видела яснее, чем дорогу через Москву. Аля до сих пор не знала, где он живет. Да ведь она вообще мало что про него знала… Но сейчас и это было неважно: ей казалось, что в эти минуты она знает о нем больше того, что вообще поддается знанию. Какая-то колокольня светилась невдалеке, когда они вышли из машины на тихой улице, возле старого дома; Аля забыла ее прежде, чем заметила. Она вошла вместе с Андреем в темный подъезд, поднялась по лестнице. Лифт стоял на первом этаже, Андрей открыл его, вошел. Перегнувшись через Алино плечо, захлопнул тяжелую сетчатую дверь. Он совершал какие-то действия, им обоим сейчас посторонние, но в каждом его движении чувствовалась та же томительная остановка, что и во мгновении поцелуя — перед тем как страсть приоткрывала его губы. И Але не хотелось торопить его движений. Так они вышли из дребезжащего лифта, отперли дверь с потемневшей латунной табличкой, прошли в комнату по темному коридору пустой квартиры… В просвет между тяжелыми шторами Аля увидела, как толкается в окно верхушка какого-то дерева. Она заметила, что Андрей берет с широкого письменного стола очки, и задержала его руку. — Подожди, — сказала она, — не надевай, мне на тебя так хорошо смотреть… — Не буду! — Он засмеялся и надел очки. — Сейчас же сниму, но дай же и я на тебя посмотрю хоть минуту. Вот видишь, вся щека поцарапана. Больно? — Аля отрицательно покачала головой, но он не обратил на это внимания. — Сейчас промоем. Она подумала, что он сейчас куда-то уйдет, и ей стало жаль, что она не будет видеть его, пусть даже несколько минут, — из-за какой — то дурацкой царапины! Но Андрей никуда уходить не стал. Он подошел к высокому массивному шкафу, который Аля только сейчас разглядела в углу, открыл скрипучую дверцу и взял с полки начатую бутылку водки. — Будет больно моей хорошей, надо потерпеть, — быстро сказал он. — А я подую! Прежде чем Аля успела рот открыть, он достал из кармана носовой платок, вылил на него водку и на секунду приложил к ее щеке. Не удержавшись, Аля ойкнула от жгучего прикосновения. — И поцелую! — добавил Андрей, дуя на щеку, и действительно сразу поцеловал ее — сначала в пахнущий водкой мокрый висок, а потом — снова в губы, заставляя их раскрываться в своих губах… Как долго… — шептал он в промежутках между поцелуями. — Как долго, Алечка… Люблю тебя как долго, сам не помню, как… Зачем же я… Слова его прерывались, и дыхание становилось прерывистым, горячим, руки то обнимали ее, сжимали так крепко, что в глазах у нее темнело, то отпускали и касались ее лица, волос легкими движениями. Аля чувствовала, как он расстегивает три серебристые пуговки у ворота ее платья, как наклоняется к ее груди, как трепещет невесомый шифон от его дыхания… Ни капли неловкости не было в его движениях — не было всего того, что вызывает досаду, когда не расстегиваются крючки и пуговицы, застревает на плечах платье, рвутся колготки. Все слушалось его легких рук; Аля впервые поняла, безоглядно подчиняясь его движениям, что это такое — легкая рука. Кровать в противоположном углу она тоже не заметила, пока не почувствовала, что Андрей опускает ее на постель — наверное, не застеленную с утра. Весь его смокинг был вымазан грязью. Аля едва могла унять дрожь в пальцах, когда помогала ему расстегнуть, распахнуть, снять… Последнее ее осознанное движение было — когда она сняла с него очки и положила на низкий столик у кровати. Все остальное подчинялось чему-то иному, чем сознание. Аля видела лицо Андрея над собою, видела, как все дальше оно запрокидывается назад — а тело, наоборот, прижимается к ней все теснее, напрягается все больше, изгибается от наслаждения, искрами пронизывающего их обоих. Ей так хорошо было оттого, что она может видеть его и чувствовать в себе — одновременно! Она не знала, что заставляет ее вздрагивать сильнее — то медленные, то стремительные движения его бедер, напряжение бьющейся у нее внутри плоти или вид его бледнеющего от страсти лица и полуоткрытых губ. Глаза Андрея едва поблескивали под прикрытыми веками, но каждый раз, когда все его тело вздрагивало особенно сильно и стон срывался с губ, глаза открывались широко, невидяще, и страсть выплескивалась из них, захлестывала Алю сильнее, чем собственная, изнутри идущая страсть. — Милый… мой… — Она не вглядывалась в его лицо, но все время видела его над собою — запрокинутое, с падающими на лоб светлыми волосами. — Ох, любимый… мой… как же хорошо!.. Аля почувствовала, что он замер "на мгновение, потом приподнялся, встал на колени. Она испугалась, что сейчас прервется связь между ними, что он окажется вдруг отдельно — и судорожно вскинула бедра, потянулась за ним. Но он уже сам поднимал ее, держа за руки, потом обнял, стоя на коленях, и ни на секунду не отпускал ее — себя из нее не выпускал… — Ты моя любимая, хорошая, — шептал он, задыхаясь. — Дай тебя крепче обниму — как люблю, так обниму!.. Аля почувствовала, как напряглись его руки, мускулы прокатились под кожей, и сама изогнулась, обняла его ногами, прильнула ртом к его полуоткрытому рту и всем телом — к его телу. Сплетались их языки, лаская друг друга, сплетались тела, Алины руки обнимали шею Андрея, ноги — его талию. В этом объятии, сплетении, слиянии не осталось ни одной клетки ее тела, которой он не чувствовал бы так, как она едва ли чувствовала сама. Это не было просто чувственностью, которая присуща любому мужчине до той минуты, пока желание его не удовлетворено. Не было и просто чуткостью, которая присуща любой женщине, когда она стремится доставить удовольствие. В его обнимающем теле было что-то, присущее ему одному, никогда ею прежде не испытанное. Вся его горячая, пылающая легкость сосредоточилась в эти мгновения на ней, вся была направлена на нее, и Але впервые не казалось, что он сейчас сорвется с места и исчезнет, словно ветром унесенный. Он не спрашивал, хорошо ли ей так сидеть на нем — обнимая его собою и чувствуя его тело в себе: наверное, невозможно было не ощутить, как вся она трепещет, стараясь прильнуть к нему теснее, теснее — слиться с ним совершенно! Аля совсем не двигалась в его объятиях: ей не надо было двигаться, не надо было помогать своему наслаждению. Чуть откинувшись назад, Андрей сам приподнимал ее и опускал — то плавно, то порывисто — непредсказуемо! И каждый раз, когда она приподнималась, послушная движениям его рук и бедер, сердце у нее замирало от чувства, подобного страху — как будто она вот-вот должна была оторваться от него, расстаться, раствориться в воздухе. Но он снова прижимал ее к себе — ив тот же миг всю ее, с ног до головы, пронизывало такое наслаждение, что она вскрикивала, забывая о своем мимолетном страхе. Аля не могла понять, пройдена ли та высшая точка, в которой удовлетворенная страсть полностью владеет телом. Она то и дело забывалась в его руках, не чувствовала ничего, кроме мощных токов плоти, и ей казалось, что лучше быть уже не может, потому что — что же возможно за этой чертой? Но тут же все повторялось — иначе, сильнее, невозможнее! — и снова судорогой сводило все тело, в глазах у нее снова темнело, и она чувствовала, что не выдержит больше… В одно из таких мгновений — сквозь тьму в глазах, его и свои стоны, бессвязные любовные слова — Аля почувствовала, что его движения становятся все быстрее, что он перестает владеть собою, почти падает на спину и, не в силах сдержаться, до боли пронзает ее резкими, снизу вверх, ударами. Она вскрикнула, забилась — и тут же почувствовала, как плоть его взрывается в ней, и вся она растворяется, сгорает в этом мощном взрыве! Сколько это длилось, понять она не могла. Сколько длится вспышка, взрыв — длятся ли они вообще или охватывают лишь на мгновение? Аля почувствовала плечо Андрея под своей щекой и поняла, что он в этом взрыве не исчез, что все это не почудилось ей в горячечном бреду; все остальное было ей неважно. Его ладонь лежала у нее на голове и гладила с такой легкой лаской, что Аля едва ощущала прикосновения. — Волосы какие… — услышала она его голос. — Волосы какие у милой у моей — обманчивые, мягкими кажутся… Волосы у нее, конечно, были жесткими, оттого голова и выглядела пушистой, как одуванчик. — А у тебя, наверно, не обманчивые, — сказала Аля, не открывая глаз. — Дай потрогаю? Ей с самого начала, еще на площади в Барселоне, хотелось провести ладонью по его светлым, словно выгоревшим волосам, но она даже себе боялась в этом признаться: слишком уж неожиданно… — Тут же она почувствовала, что Андрей подтягивает ее повыше. Его голова оказалась теперь на уровне ее глаз. Она рукой коснулась его волос, попыталась их взъерошить, но это было невозможно: они не слушались и не сопротивлялись — как вода лились между пальцами. Дай очки, — попросил он. — Сколько я могу тебя не видеть? — Они дальнозоркие у тебя? — спросила Аля, прикладывая очки к своим глазам и глядя, как все расплывается за стеклами. — Это я дальнозоркий, а не они. — Андрей надел очки, и Але стало жаль, что спряталась под прямой дужкой ложбинка на его переносице. — Все и без них вижу, что хочу — все города вижу, сцену вижу, Саграда Фамилиа… А тебя не вижу, хоть стреляй! — Не буду! — засмеялась она. — Стрелять не буду! — Но тут недавнее воспоминание мелькнуло перед нею, и тень пробежала по лицу. — Андрюша… — Аля помедлила мгновенье, — Ты почему меня не спросишь?.. — О чем? Он взглянул удивленно. — Ну, об этом… Обо всем, что случилось. — А! — вспомнил и он. — Когда же я мог тебя спросить, Алечка? Думаешь, мне до этого было? — Тогда спроси теперь, — потребовала она. — Я не хочу, чтобы… — А я не хочу спрашивать. — Он прикрыл ей рот едва ощутимым прикосновением пальцев. — Живая — и слава богу. — При чем тут бог, — пробормотала Аля. — Если бы не ты… Но ты знаешь, я ведь до последней секунды поверить не могла! Я от него совершенно этого не ожидала, да еще пистолет какой-то игрушечный… — Да, — улыбнулся Андрей, — я тоже ничего понять не успел. Обернулся, вижу — сейчас выстрелит. Он не кавказец случайно? Уж больно горячий. — Про меня спрашивать не хочешь — тогда ты мне про себя расскажи, — попросила Аля. — Что же тебе про меня рассказать, любопытная ты Александра? Андрей приподнялся повыше, и Алина голова снова оказалась у него на груди. Она поцеловала и незаметно лизнула его ключицу; его тело показалось ей соленым, как будто он только что вышел из моря. — Что хочешь! Я же ничего не знаю, совсем ничего, — сказала она. — Как ты в Барселоне оказался? — Ох, Сашенька моя, да ведь это долгая история. — Аля вздрогнула, услышав, как Андрей вдруг назвал ее так, но тут же стала прислушиваться к тому, что он скажет дальше. — Хотя, может быть, наоборот — короткая… Я институт в восемьдесят пятом закончил, как раз перестройка начиналась. Двадцать пять лет мне было. Я же до МАРХИ еще в Первом медицинском три года проучился, — пояснил он. — Здесь у нас, на Пироговской. В память родителей хотел, да на душу не легло… Ну вот, окончил архитектурный, потом еще два года работал: к спектаклям оформление делал, реставрировал кое-что — строить-то не давали… В армию по зрению не взяли — значит, могли за границу выпустить. А мне тогда все равно было куда ехать — куда глаза глядят. — Почему? Аля даже голову приподняла, чтобы заглянуть в его глаза. — Да по всему. Ты этого не помнишь, маленькая была, а мне блевать хотелось от всех этих монументальных радостей, — ответил он с неожиданной злостью. — Да и вообще… Не хотелось разумно устраивать свою жизнь! Андрей замолчал, и Але вдруг показалось, что он думает не об архитектуре… — Куда же ты уехал? — осторожно спросила она. — В Рим, — ответил Андрей. — Ребята мои тогда анекдот любили: «Обменяйте меня на мешок канадской пшеницы…» — Он улыбнулся какому-то воспоминанию. — Ну вот, меня на два года и обменяли, — тряхнув головой, продолжал он. — А уже в Риме оказалось, что мы здесь в общем-то все умели. Ну, компьютерные возможности пришлось освоить — этого, конечно, было не сравнить. А все остальное — никто поверить не мог, что меня этому в каком-то московском институте научили. Но я, честно говоря, сначала вообще о работе не думал. Я ведь, знаешь, в Рим ехал, а в голове одна фраза вертелась… — Андрей усмехнулся. — Которую Вячеслав Иванов сказал: «Я приехал в Рим, чтобы в нем жить и умереть…» Ну, умирать мне все-таки не хотелось, несмотря ни на что — и стал я в Риме жить. И так это оказалось хорошо, Саша, так хорошо! — Глаза его сверкнули при этом воспоминании; Аля дышать боялась, следя за его рассказом: сначала он говорил почти нехотя, только подчиняясь ее просьбе, и вдруг загорелся, вспыхнул мгновенно. — Ничто меня в Москве не удерживало: родители умерли, а… В общем, может быть, только Рим мне и был тогда необходим. «Остаток плоти терракоте подвергнуть сини, проколотой Буонаротти и Борромини…» — усмехнулся Андрей. А она помнила эти стихи! Их когда-то Лева Найман читал на вступительных, она сразу запомнила и спросила, чьи, а Лева сказал: Бродского, только здесь не печатались. Там вначале было про фонтан в ущелье Рима и про подружку Микелину, которая предпочла кормить павлина в имении графа… — Я помню, — сказала Аля и тут же спохватилась, что Андрей не поймет, о чем она говорит. Но он понял. — Помнишь? — обрадовался он. — И про свободу — помнишь? «Она, пока есть в горле влага, не без приюта…» Ну вот, я и приехал через два года в Барселону со свободой в горле. Аля засмеялась. — А в Риме мало тебе было свободы? — Ну, в Риме она же совсем другая… А в Барселоне можно было строить — да меня туда, и пригласили строить. Там ведь зданий похожих даже нет, ты заметила? Вот я впервые и почувствовал себя свободным. Не только как человек — этого, ты права, и в Риме хватало, — но больше… — Не страшно было рядом с Гауди строить? — улыбнулась Аля. Глаза его без очков казались беспомощными, как у ребенка, но она уже знала обманчивость этой беспомощности… Прежде чем он успел ответить, Аля поняла, что ему ничего не страшно. — Да нет, ну что ты, — сказал Андрей. — А играть тебе после Коонен не страшно? Наоборот, границы после таких людей — до горизонта. Он закрыл глаза и замер, как будто прислушиваясь к чему-то. Але показалось, что он думает о Гауди, о своей Барселоне… — Сашенька, поцелуй меня, — вдруг попросил он таким голосом, что сердце у нее перевернулось и упало в пустоту. — Поцелуй… Опершись на локоть, она склонилась к его губам, провела по ним кончиком языка — словно в шутку — и тут же, не выдержав шутки, прильнула так сильно, что у самой чуть слезы не брызнули из глаз. Ее удивило и даже обидело, что Андрей не отвечает на поцелуй — как будто прислушивается к нему, не веря… Каким странным вдруг стало это мгновение! Только что казалось, что ближе быть друг другу невозможно, — и вдруг он вот так замирает, и снова ей кажется, что его унесет сейчас порывом ветра… Как будто стараясь удержать, Аля продолжала целовать его — в губы, в закрытые глаза, в рассыпающиеся светлые волосы. Когда она коснулась подбородка, Андрей закинул голову назад, и она догадалась, что он просит без слов: еще меня целуй, еще… Она чувствовала, что ей чуть-чуть покалывает губы: наверное, он брился вчерашним утром. А на груди волосы были мягкими, светлыми и темнели ниже, на животе… — Не обижайся на меня, — по-прежнему с закрытыми глазами шепнул Андрей, когда Аля снова прижалась щекой к его плечу. — Ты чуткая такая, мне так хорошо, сил нет пошевелиться… Аля вспомнила, как сотрясалось его тело, когда они принадлежали друг другу впервые, как всю ее пожаром охватила его легкость, и незаметно улыбнулась. — Поспишь? — открыв глаза, вопросительно произнес Андрей. — Что у тебя завтра? — Репетиция в двенадцать, — впервые вспомнила Аля. — А может, лучше и не засыпать? Смотри, утро уже, а я же сплю как сурок — не проснусь вовремя. — Я тебя разбужу, — улыбнулся он. — Не бойся, милая, спи. Аля так давно не просыпалась не одна, что понять не могла: что с ней, где она? Вдруг ей показалось — еще во сне, — что все и было только сном, а теперь кончилось, и сейчас она проснется окончательно — одна. Она вскрикнула и открыла глаза. Рука Андрея лежала под ее плечами, и Аля чувствовала, что он то напрягает руку, то расслабляет — и так качает ее, как на детских качелях. — Проснулась, Алечка? — спросил он спокойно, как будто не слышал ее вскрика. — А я тебя давно растормошить пытаюсь, да жалко. Сон плохой приснился? — Д-да… — пробормотала Аля. — Как будто я… Ну, бог с ним, пускай не сбудется! Она села на постели. Толедская ваза, которую она вчера поставила на пол у кровати, была на прежнем месте, но теперь в ней стояли темно-бордовые розы. — А… это что? — удивленно произнесла Аля. — Они откуда взялись? — Откуда? — Андреевы глаза за стеклами очков сделались круглыми. — Как откуда? Я же их тебе сам подарил к премьере вчера перед уходом из дому. Прекрасно помню, цвет еще выбирал. Они все время здесь и стояли, ты еще обрадовалась, когда вошла. «Они нас ждут», — так и сказала. — Андрюша, ты что?! — ахнула Аля. — Но мы же… разве… — Ты что хочешь сказать — что жила где-то в другом месте? — совершенно серьезно спросил он. — По-моему, ты жила здесь, со мной. Мы с тобой вышли из этой квартиры и поехали в театр на твою премьеру, а потом вернулись. Ничего особенного. Алечка! — любуясь ее растерянным видом, наконец засмеялся он. — Проснись, маленькая моя! Ну не с неба они упали, не бойся. Я утром прогуляться выходил. — А… почему же ты тогда в кровати? — не нашла она умнее вопроса. — Опять к тебе лег потому что, — серьезно объяснил Андрей. — А ты и правда как сурок спишь. Я тебя целую, целую, щекотать даже стал — ноль внимания! — Поцелуй тогда опять, — потребовала Аля. — Если, говоришь, я не слышала. — Что ж, это можно… А еще что? — Еще — все!.. Голова у Али была такой ясной и свежей, как будто она проспала не три часа, а по меньшей мере восемь. Шторы на окнах давно были раздвинуты, утренний свет бил ей в глаза, , солнечные зайчики плясали на потолке, на старых обоях с тисненым золотым рисунком. Андрей ушел в ванную, а она наконец обвела глазами комнату. Видно было, что жилье это не новое — давнее. Это по всему было видно — например, по мебели красного дерева, которая не производила впечатления антикварной, как не производят такого впечатления вещи, никогда не переходившие из рук в руки. Але показалось, что эта комната служила кабинетом. Вся стена занята была книжными полками, которых она ночью и не заметила, а у окна стоял огромный письменный стол с бронзовым чернильным прибором. Книги все были по медицине, кое-где с полок выглядывали какие-то плакаты с разъятыми красно-синими телами, от вида которых Але сделалось не по себе. Она даже огляделась, боясь увидеть скелет в углу. Появление Андрея отвлекло ее от созерцания медицинских пособий. Он вошел в комнату уже одетый — в джинсах и в белой рубашке в тонкую голубую полоску. Волосы его были мокрыми и казались чуть темнее, чем обычно. — Загар у тебя миллионерский, — заметила Аля. — Камни вслед не бросают на улицах Москвы? Она любовалась и его потемневшими от воды волосами, и загаром, и тем, как он вошел легкой походкой. Но ей почему-то неловко было говорить об этом сейчас, при свете дня. Хотя ночью чего только не было сказано… — Ничего не поделаешь — природное, — улыбнулся Андрей. — Белобрысые все медленно загорают, а я наоборот. В Крыму, бывало, в первый же день… — Ты в Крыму бывал? — обрадовалась Аля. — А где? — В Коктебеле. Да везде вообще-то, но там больше всего любил. Однажды даже подумал: все, возвращаюсь! Куплю землю, построю дом и буду себе жить. — И… что? — затаив дыхание, спросила Аля. — Да ничего. — Он пожал плечами. — Оказалось, землю иностранцам не продают в самостийной Украине. Пришлось в Барселону вернуться. Больше всего Алю удивило то, что она совсем не удивляется этой цепочке невероятных совпадений. Архитектор, который сказал хозяйке гусей, что Крым на Испанию похож, банк «Чара», площадь перед Саграда Фамилиа… Они то и дело сталкивались в разных точках земли, а ей теперь казалось, что иначе и быть не могло. — Под Сюрю-Кая была земля? — спросила Аля. — Между пологими такими холмами, и Хамелеон виден? Оказалось, что Андрей живет на Малой Пироговской улице. А колокольня, сверкнувшая вчера невдалеке, — колокольня Новодевичьего монастыря. — У меня родители были врачи, — сказал он, когда они с Алей вышли на улицу. — В Первом медицинском работали, мы и жили через дорогу. Я эти наши места так любил, до самозабвения — все детство, всю юность. По Новодевичьему часами бродил, все могилы знал — хоть экскурсии води. А у родителей там много знакомых было. — Где, на кладбище? — удивилась Аля. — На кладбище вообще-то тоже, — улыбнулся он. — Но и живые были друзья. Там ведь, в монастыре, целая интеллигентская колония была, знаешь? — Откуда? — пожала плечами Аля. — Писатель Садовский прямо напротив могилы Дениса Давыдова жил, архитектор Барановский, — рассказывал Андрей. — Поселили их в кельи, все равно что погребли. А там такие разговоры велись, такие люди собирались! Мне отец рассказывал, я-то сам не помню, конечно. «Почему он все-таки уехал? — думала Аля, вслушиваясь в интонации его голоса. — Ну не говорят так люди, когда им все здесь опостылело!» — А родители отчего умерли? — спросила она. — От вируса Эбола. — Как — от вируса? — поразилась Аля. — Вирус — это же грипп? Не совсем. СПИД тоже вирус. Вот и Эбола этот… Африканский вирус, смертельный, и помочь ничем нельзя — все тело распадается. Я их мертвыми даже не видел. Аля заметила, что он говорит нехотя, словно через силу, и поняла, почему. Он не хотел вслух произносить слова, которыми можно рассказать о смерти родителей, да еще о такой… — Они на эпидемию поехали, — сказал Андрей, предупреждая ее расспросы. — Изучать… Тогда никто еще не знал, что это такое. — А… тебе сколько лет тогда было? — все-таки спросила Аля. — Школу заканчивал. Даже в медицинский пошел. Бросать потом стыдно было, я и учился неплохо. Да вот видишь… Поманило меня пространство! Многое стало ей понятно… Только совершенно бесчувственный человек не представил бы, как шла жизнь мальчика, оставшегося в одиночестве в самом начале юности. — Неужели ты так один и жил? — осторожно спросила Аля. — Ну, все-таки мне ведь не десять лет было. Но и до женитьбы не сразу дорос, — улыбнулся он. — Жил, папина сестра помогала, она тут рядом жила, на Пречистенке. Катерина Петровна приходила из института, она у отца на кафедре двадцать лет убиралась, даже денег не хотела с меня брать. Ну и вообще, очень многие помогали. Карталов особенно, он же с папой очень дружил, воевали они вместе. Смотри, какое! — Андрей кивнул на угловое здание с изящной ротондой. — Это Высшие женские курсы были. Эх, опоздал я родиться! Представляешь, какие здесь курсисточки бегали? — Представляю. Стриженые, с сигаретами и с прокламациями, — съехидничала Аля. — Ну, не все же, — возразил он. — Прелестные были девушки, я уверен. — А ты, наверное, ох как за девушками ухлестывал! — сказала она. Андрей усмехнулся и не ответил. Они вышли на Большую Пироговскую, остановились, ожидая троллейбуса. — Куда ты сейчас? — спросила Аля. Пугающее утреннее видение вдруг вспомнилось ей: что все было только сном и сейчас прекратится… — Выпьем кофе, перекусим на Пречистенке где-нибудь, там кафе много, — сказал Андрей. — Мы же с тобой не завтракали еще, забыла? И я тебя в театр провожу, а вечером встретимся. У тебя ведь на Хитровке репетиция? Было совсем тепло, солнечные лучи тонули в дымчатых стеклах его очков, и карие глаза за стеклами казались совсем светлыми. Держа Андрея под руку, Аля тихонько гладила его плечо под тонкой рубашкой. Она думала, что Андрей этого не чувствует, но он вдруг остановился и, наклонившись, поцеловал ее в ответ. А может, и не в ответ — просто так поцеловал. |
||
|