"Полет над разлукой" - читать интересную книгу автора (Берсенева Анна)Глава 6Аля перевезла к Андрею вещи на следующий день после того, как мама уехала в Тбилиси. Вернее, он сам их перевез, загрузив в багажник «Опеля». Пока ехали к Центру по Волоколамскому шоссе, Аля молчала. Она чувствовала, что вопрос ее прозвучит глупо, но не могла не спросить… — Андрюша! — наконец не выдержала она. — Ты хорошо подумал? — О чем? Он остановился на перекрестке и ждал, когда наконец сумеет повернуть стоящая впереди машина с чайником на приклеенной к заднему стеклу картинке. — О том, что… Ну, что нам лучше жить вместе? Але показалось, что после этих слов его пальцы, лежащие на руле, стали чуть белее. Правда, других признаков волнения Аля не заметила и поэтому решила, что ей померещилось. — Да, извини, — сказал он наконец. — Я понимаю, о чем ты. Ведь я тебя даже не спросил… «Чайник» давно повернул направо, а Андрей не трогался с места. Сзади сердито засигналили машины. — Дело не во мне… — начала было она. — Почему же не в тебе? У тебя свои планы, так оно и должно быть. Андрей говорил спокойным голосом и на нее не смотрел. — Андрюша, давай поедем? — сказала Аля. — Смотри, джип сзади какой, сейчас он нас просто протаранит. Машина плавно тронулась с места; Андрей молча смотрел вперед. — Развернуться? — спросил он наконец. Аля растерялась. Как-то не так все получилось, она хотела совсем не о том — о его жизни, не о своей… Зачем она только завела этот разговор! Но как сгладить эту неловкость, она не знала. — Как хочешь… — чувствуя, что вот-вот заплачет, пробормотала она. Андрей наконец бросил в ее сторону короткий взгляд. — Алечка, — сказал он немного мягче, — я же не тот темпераментный товарищ, под пистолетом тебя не заставляю… Я понимаю, чего ты боишься. — Чего? — удивленно спросила Аля. Она была уверена, что не боится ничего, связанного с ним. Дело было совсем в другом… Она просто не знала ничего, вот и все! Не знала, надолго ли он приехал в Москву, что делает здесь, когда уедет в Барселону? А может, вообще не уедет… И кто у него там, в Барселоне? Не может же быть, чтобы он жил все это время один. Эта мысль пришла Але в голову впервые, и внутри у нее все похолодело. Но ведь и не спросишь… Андрей сказал совсем не то, чего она ожидала. — Ты боишься, что я стесню твою жизнь? — спросил он, останавливаясь у обочины Ленинградского проспекта. — Что захочу ее по-своему повернуть — так, как мне удобнее? Аля, я буду здесь еще месяц, потом уеду. Ты приедешь ко мне, когда захочешь меня увидеть. Я живу в Барселоне один, и мы с тобой будем ездить друг к другу — жить на два дома. Ничего другого, учитывая твои и мои обстоятельства, я тебе предложить не могу. Она растерялась, услышав эти слова, сказанные спокойным, ровным тоном. Хотя машина стояла и ему не надо было следить за дорогой, Андрей по-прежнему не смотрел на нее. — Я не хочу так.. — выговорила она. — По-другому не получится. Я не буду строить в Москве, ты не сделаешься испанской актрисой. — Нет, Андрей, я не о том! — не в силах больше притворяться спокойной, воскликнула Аля. — Я не хочу это обсуждать! Вот так — спокойно, рационально… Я не могу так об этом говорить — как будто мы с тобой контракт подписываем!.. Он вдруг порывисто повернулся к ней. Невозможно было поверить, что это его голос минуту назад звучал так холодно и бесстрастно. — Саша моя, Саша!.. Если бы ты знала!.. Думаешь, я хочу так с тобой говорить? Но я тебя чувствую, и я ведь тебя на сцене видел. — Андрей взял ее за руку, заглянул в глаза. — Не бросишь ты все, не уедешь ты ко мне… И что я могу сказать? Какую-нибудь пошлость — что искусство требует жертв или что любовь чего-то там требует? Поедем сейчас, Сашенька, прошу тебя… Месяц у нас во всяком случае есть, а что дальше загадывать? Аля почувствовала, как он прижался щекой к ее волосам. Он не знал, что сказать, но и она теперь не знала… — Поедем, Андрюша, — проговорила она наконец, сглотнув тяжелый ком. — Я тебя люблю. Время, в которое началась их совместная жизнь, было для этого более чем неудачным. Дипломные спектакли в ГИТИСе шли один за другим, их смотрели режиссеры, а таких выпускников, как Аля — с решенной театральной судьбой, — на курсе больше и не было. Так что у всех ее однокурсников будущее зависело от этих спектаклей, и это чувствовалось по атмосфере нервной приподнятости и взвинченного ожидания. И — время, время! Его не оставалось совсем, даже ночь не предназначалась для отдыха, потому что репетиции уже не умещались в световой день. К тому же предстояли выпускные экзамены: по пластике, танцу, вокалу, иностранному, даже по литературе. О них Аля и вовсе забыла в горячке последних месяцев, а вспомнить пришлось. Особенно об английском, который начисто выветрился у нее из головы. — Плохую ты себе подругу нашел, Андрей Николаевич! Аля сидела в гостиной на диване с высокой резной спинкой и, закрыв глаза, прислушивалась к тому, как гудят ноги. Она только что пришла домой и, даже не переодевшись, уже десять минут пыталась прийти в себя, чтобы хотя бы встать под душ. — Да? — В его голосе слышна была привычная усмешка, а глаз его она не видела. — Отчего такое самобичевание? — Оттого, что третий день тебя не вижу. Ни о чем спросить даже не успеваю. Что ты делал эти дни? В голове Мольер, на кухне пустота. Аля не кокетничала и не ждала, что он сейчас с жаром примется уверять ее в обратном. Она знала, что так не живут с мужчиной, так не должно быть. Даже не из-за обеда — но вот именно из-за того, что у нее не оставалось времени на Андрея, и в этом она чувствовала неестественность совместной жизни. Слишком бесстрастно все это должно было выглядеть в его глазах… Прикосновение его губ к своим она почувствовала прежде, чем услышала голос. — Ты думала, я этого не знал? — произнес Андрей, наконец отрываясь от ее губ. — Что ты вообще обо мне думала? Аля открыла глаза, увидела, что он наклонился над нею, опершись рукой о спинку дивана. Его глаза были совсем рядом, и теперь она видела только их — то неназываемое, даже на голос его не похожее выражение, которое заставляло ее забыть обо всем. — Ох, Андрей, — медленно прошептала она, — ничего я не понимаю… Зачем тебе все это? Мог бы хлопот не иметь. Странный ты человек, непонятный… Да-а?.. — так же медленно прошептал он, легко и едва ощутимо касаясь ее губ. — Мо-ог бы… Мы о чем с тобой говорим, ты что-нибудь понимаешь? — Не понимаю! — тихо засмеялась Аля. — Смеешься ты надо мной? — Смеюсь, — подтвердил он. — Театр абсурда. Ты что мне говоришь? Какой-то бред. Я и отвечаю… Теперь скажи другое! — Соскучилась по тебе, — сказала Аля. — Люблю тебя, Андрюша, жить без тебя не могу! — Вот видишь. А теперь совсем помолчи. Если хочешь, можешь о Мольере думать. — Не хочу о… Сердце у нее проваливалось в пропасть во время этой краткой заминки, которой начинался его поцелуй — перед тем как губы его приоткрывались нетерпеливо и страстно. И все-таки, как бы Андрей ни пытался уйти от разговоров о странности их жизни, не думать об этом было невозможно. «Не может быть, чтобы его это совсем не угнетало, — думала Аля. — Ну ладно, он привык сам о себе заботиться, но ведь дело не только в этом! Почему он, кажется, даже доволен, что я занята, мало бываю с ним? Потому что ему нравится сохранять независимость?» Эта мысль не давала ей покоя. Вдруг, мгновенно оказаться в общем доме не с мальчиком, готовым подстраивать свою жизнь под ее, а с мужчиной, в поведении которого она чувствовала непреклонную, не только с обыденными привычками, но с чем-то более серьезным связанную волю… Аля терялась перед ним, не понимала мотивов его поведения. Единственная мысль приходила ей на ум: Андрей хочет сохранить свою независимость. Поэтому его устраивают и редкие часы вдвоем, и ее занятость, и погруженность в театральные дела. Но почему, в таком случае, он захотел, чтобы она переехала к нему? Если сразу предупредил, что уедет, что они будут жить на два дома, — почему было не жить так с самого начала? Что Андрей не ожидает от нее бытового обслуживания, Аля поняла довольно быстро. Вообще-то она уже была избалована этим редчайшим мужским качеством. Когда-то Илья говорил ей, что только дуракам и нищим жена нужна для того, чтобы стирать рубашки, а нормальный мужчина приглашает для этого домработницу. Но тогда ей было, по крайней мере, понятно, в каком качестве она нужна Илье: как хорошая любовница, эффектная спутница в тусовке, удачный объект для рекламной раскрутки — и все это на фоне необременительных чувств. С Андреем все было иначе, но как — Аля не понимала. Она не знала, много ли времени он проводит в Москве, и не решалась об этом спросить, но видела, что его московский быт налажен довольно просто и, похоже, вообще не предполагает участия жены. Когда Аля впервые, придя домой поздно вечером, обнаружила еще теплый и явно не ресторанного происхождения обед, ей стало не по себе. — Ну, о чем ты думаешь? — спросил Андрей, глядя, как она болтает ложкой в тарелке с борщом. — О том, что я здесь совершенно чужая, — не глядя на него, ответила Аля. — Да-а? — насмешливо протянул он. — Интере-есно!.. И в чем, по-твоему, это проявляется? Как будто ты не понимаешь, — сдерживая слезы, пробормотала Аля. — Одна видимость, что… Прихожу сюда, как в гостиницу, как в ресторан! Ты ничего мне даже не объяснишь, ничего! Белье вон лежит поглаженное… Кто это делает? — Аля! — Она заметила, что он наконец рассердился, и сама слегка испугалась. — Я что, отчет тебе обязан давать о всякой ерунде? Я всю жизнь так живу и не собираюсь жить иначе. Ну, приходит женщина, готовит, убирает. Ее еще тетка нашла, когда жива была. Это что, предмет для разговоров? Или ты боишься, что я с ней сплю в промежутках между стиркой и глажкой? Ты дурного мнения о моем вкусе, ей уже довольно много лет. — Да я не о том, Андрюша, — невольно улыбнулась Аля. — Просто как-то… Я же не на то обижаюсь, что обед готов, я же понимаю, это глупо было бы… — Аля задыхалась от невозможности объяснить все просто и ясно, от того, что путается в словах, которые ей самой кажутся глупыми. — Ну, не было бы обеда, если бы какая-то посторонняя женщина его не приготовила, и белье было бы не глажено. Но ведь в этом же все и дело! Какая-то пародия на совместную жизнь, я чужой человек в твоем доме, и едва ли что-то изменится, потому что я… — Эх, Алечка, мне бы твои заботы, — улыбнулся он, перебив ее страстно-сбивчивый монолог. — Вот будет у тебя свободное время — целый день можешь провести на кухне, я с большим интересом понаблюдаю. Этого ты хочешь? — Ты все к шутке сводишь, — шмыгнула она носом. — А я чувствую во всем что-то временное, такое мимолетное — даже в этом… — сказала она, снова поболтав ложкой в остывшем борще. Андрей промолчал. Аля и забыла уже, когда последний раз готовила настоящий обед — пожалуй, только когда жила с Ильей. Не для себя же было готовить: она прекрасно обходилась какой-нибудь перекуской на ходу или ела в «Терре». К ее собственному удивлению, оказалось, что за несколько лет она не забыла те нехитрые премудрости, которые являются предметом гордости умелой хозяйки, но ее всегда оставляли равнодушной. Аля даже вспомнила рецепт фаршированной рыбы, готовить которую ее научила когда-то Бася Львовна, и решила его опробовать в первый же свободный день. — Та-ак, и луковую шелуху, значит, на дно… Интересно! И чайную заварку добавить… Надо же! Андрей сидел на табуретке посередине кухни и комментировал ее кулинарные изыски. День был жаркий, и рубашка на нем была расстегнута. Наблюдая за Алиными действиями, он время от времени открывал какой-нибудь ящик и подавал ей то длинный нож, то решетку от мясорубки, которых она не могла найти. Аля едва сдерживала смех, слушая его замечания. — Андрюша, прекрати издеваться! — наконец не выдержала она. — Почему же — издеваться? — Он изобразил глубокое изумление. — Я, может, восхищаюсь. Умираю от восторга — как много ты, оказывается, умеешь! Мужчина льет слезы умиленья: его прелестная женщина забыла о Мольере и занялась наконец делом. — Ну что ты хочешь этим сказать? — Аля расстроенно посмотрела на него. — Ты меня путаешь и путаешь! Как мне тебя понимать — смеешься ты надо мной, правду говоришь? — А как ты думаешь? — с интересом спросил он. — Да в том и дело, что не знаю! Ты как мотылек у меня глаза за тобой не успевают. — Да, это мысль… — с задумчивым видом произнес он. — Пошли тогда погуляем? Андрей поднялся с табуретки и застегнул рубашку. — Ну вот, — немного обиженно произнесла Аля. — Я тебя хотела порадовать… — Алечка, жаль охлаждать твой энтузиазм, — сказал он, — но мне вообще-то совершенно все равно, что есть. Так что зря ты наше драгоценное время тратишь на эту демонстрацию. Давай лучше к Новодевичьему пройдемся. А она и думать не думала ни о какой демонстрации! Алю обидели его слова и небрежный жест, которым он развязал на ней фартук. А она-то еще в немецком магазине выбирала этот фартук — клеенчатый, непромокаемый, в зеленых елочках… «Конечно, зачем ему все это, — с тоской подумала Аля. — Все это привязывает, привыкаешь к этому — фартучки, обеды. Не хочет он… Погуляли и расстались — куда как проще! А мне и возражать не приходится». Выходной день выдался ведь совершенно случайно, и репетиции опять начинались завтра, и занятия в девять утра… Никак она не могла разобраться в его отношении к себе! У нее не оставалось на это времени, она нервничала и на него же сердилась, понимая, что он ни в чем не виноват. Но были минуты, в которые Аля начисто забывала все, что могло сердить или раздражать. Вся жизнь, в которой было множество дел, в которой на все не хватало времени, отступала далеко, казалась несуществующей. В эти минуты ничто их не разделяло, и она чувствовала, как душа ее трепещет от прикосновения к его душе. Ощущение живой тайны пронизывало ее в такие мгновения, и ничего не было дороже. Это почти всегда происходило ночью — днем они просто виделись мало, — и всегда это были минуты после близости. Аля чувствовала плечо Андрея под своей головой, и как сердце его бьется у ее виска — едва слышно и быстро, как у ребенка. — О чем ты думаешь? — спрашивала она. — Я не думаю. — Она не ушами слышала его голос, а изнутри, всем телом. — Я просто так — лежу с легкой головой. Ты знаешь, как это бывает? Все во мне мелькает так быстро, неуловимо. Тебя слушаю, Сашенькая моя милая… Он только в такие минуты называл ее Сашенькой, и он был единственный, кто мог так ее называть. — А я так не могу, — расстроенно говорила Аля. — Я легко не умею думать. Я когда думаю, то вся напрягаюсь, ничего кругом не вижу, и голова у меня тогда гудит. И вообще, мне тогда тревожно. Это от бесталанности, наверное. — Да? — Аля почувствовала, что он улыбнулся. — Что же тебя сейчас тревожит? — Сейчас — ничего. — Она поцеловала его в выступ ключицы — чуть белее, чем все его тело, с которого так почему-то и не сходил загар. — Сейчас я тебя слышу как никогда, и ничего меня не тревожит. — Что тебе рассказать? — спросил Андрей. Он уже знал, что она часто просит что-нибудь рассказать, и готов был это делать до бесконечности. Даже если он говорил о чем-нибудь отвлеченном, каждое его слово звучало для Али ясно и просто. — Например, почему ты спектакли стал оформлять, — сказала она. — Что ж, это простой пример. Потому что мне нравилось театральное пространство. Оно ведь особенное — очень чувственный узел. Вот, например, ты — на сцене. Я тебя люблю, я чувствую в тебе живое, и не хочу я тебя никуда помещать, даже в самые красивые декорации. И поэтому я хочу найти такие декорации, которые все пространство сцены спроецируют в тебя. Непонятно? — спросил он. — Ну что ты, все понятно. Аля слушала его, перевернувшись на живот и подбородок положив на руки. — Ну вот, Карталов чувствовал, что я ему не рамочку эффектную делаю, и мне хорошо было с ним работать. Знаешь, когда я впервые это понял? — Когда? — заинтересовалась Аля. — Когда вы впервые встретились? — Ну, когда мы впервые встретились, я мало что понимал, — улыбнулся Андрей. — Я тогда только что родился, так что первую нашу встречу помню смутно. Потом уже, когда я к нему на репетицию пришел однажды. Я тогда на втором курсе учился, а он в Театре на Таганке «Конармию» Бабеля ставил. Нервничал, злился — театр-то прекрасный был, да не его, он себя наверняка чувствовал инородным телом. Ну, я тогда этого всего не понимал еще. Но оформление мне не понравилось страшно. Статичное, монументальное… А я почувствовал, чего он хочет: чтобы каждый персонаж выходил на сцену и тут же все пространство менял по себе. — И что? — затаив дыхание, спросила Аля. — И мы попробовали вместе это сделать, в первый раз. Я когда уехал, мне перед ним больше всего было стыдно, — помолчав, добавил Андрей. — Андрюша, почему ты все-таки уехал? — вглядываясь в его лицо, спросила Аля. — Я тебе уже говорил. Потому что хотел работать, а не объяснять идиотам, что в традициях и что не в традициях. И чтобы они меня не учили родину любить. — Я не верю, что дело только в этом, — помолчав, сказала Аля. — Как хочешь. Я сказал тебе все, что хотел сказать. Ее останавливали жесткие, обрывистые интонации его голоса. Она билась о них, как о забор, за которым снова скрылась от нее его душа… С Карталовым Аля об Андрее не говорила. Она даже боялась той минуты, когда Павел Матвеевич спросит напрямую. Хотя, собственно, чего ей было бояться? Карталов предупреждал, что актриса нужна ему здесь, а не в Барселоне — но ведь и речи нет о Барселоне. Разве что на лето, для отдыха — так что в этом плохого? Андрей с первого дня так отчетливо определил их отношения, что Карталов не должен был иметь поводов для беспокойства о будущем. Вот в настоящем было между ними много неясного, тревожного… Но этого знать никто не мог, Аля и сама не очень понимала, в чем дело. Поэтому она постаралась придать своему лицу невозмутимое выражение, когда Карталов наконец спросил однажды: — Что, Алька, не подействовали на тебя старческие увещевания? Это было сразу после сценической репетиции «Бесприданницы». Аля только что сняла грим и зашла в кабинет главрежа, чтобы выслушать его замечания. — Вы о чем, Павел Матвеевич? — глядя безмятежными глазами, спросила она. — Будто не понимаешь! Об Андрее, о чем еще. То есть о ком. Ведь так и знал же! Говорил тебе, предупреждал — и что? — А что — что? Ничего! В конце концов, мы оба современные люди, оба понимаем… — начала было Аля. — Понима-аем!.. — передразнил ее Карталов. — Дальше-то что будет? — Дальше — будем ездить друг к другу. Сейчас мир совсем другой, границы открыты, и вообще… — Мир, границы… — усмехнулся Карталов. — И что, ты всерьез думаешь, будто это возможно? Ну ладно, ты молодая еще, глупая. Но он-то… — А что, вы и с ним об этом говорили? — спросила Аля. — Да говорил, конечно, — проворчал Карталов. — И… что он сказал? Глаза у нее невольно блеснули, и она отвела взгляд, чтобы скрыть этот тревожный блеск. — Примерно то же, что и ты. Про границы… С таким же умным видом. Самое смешное, что я вас обоих знаю лучше, чем вы думаете, и рассуждения ваши мне поэтому слушать смешно. Чтоб я поверил, что ты будешь спокойно щебетать по телефону, и с кем! Дураком меня считаешь, Александра? Но что же делать, Павел Матвеевич? — тихо произнесла она. — Ведь не получится по-другому… Он и сам так сказал. На два дома… — Он сказал! Он скажет, ты его слушай больше. Андрюша мастер сказки рассказывать. — Вглядевшись в расстроенное Алино лицо, Карталов переменил тон. — Он тебе, кстати, не рассказывал про одну милую сказочку в Татрах? — Нет, — заинтересовалась Аля. — Какую еще сказочку? — А мы с ним на международном мероприятии были в Татрах. Какой-то фестиваль художников-сценографов, я уже забыл, как называлось. Ты его спроси, он должен помнить — Гран-при все-таки получил. Ну вот, идем после банкета к себе в номер. И вдруг видим, в холле стоят две очаровательные девушки. — Очаровательные? — ревниво переспросила Аля. — Глаз не отвести! — Карталов бросил на нее хитрый взгляд. — Ножки из ушей растут, одна на Стефанию Сандрелли похожа, а другая вообще на Вивьен Ли. Только что оформились, ключи получили, стоят у лифта. И что, ты думаешь, делает Андрей Николаевич? — Что? — с прежней скрипучей интонацией поинтересовалась Аля. Подходит к девушкам, улыбается, что-то произносит на неведомом мне английском языке. Потом берет один чемодан и входит в лифт. Это, прошу не забывать, восемьдесят третий год на дворе, Андрей Николаевич студент, в соцстрану его выпустили с преогромным трудом, как и меня, впрочем. Иностранцев мы с ним видели на родине только издалека, да и то под надежным присмотром. В делегации нашей половина искусствоведы в штатском, а если кто от группы отстанет на полчаса, то вечером сразу собрание коллектива с проработкой морально неустойчивых. — И что же вы сделали? — с трудом сдерживая смех, спросила Аля. Она живо представила, как все это выглядело: какое у него было лицо, как он подхватил чемодан таким знакомым, неуловимым движением… Ей даже не до ревности стало! — А что мне оставалось делать? Забыв про ревматизм, беру второй чемодан и придаю лицу соответствующее выражение. Поднимаемся с девушками на их этаж, доносим чемоданы до номера. Андрюшка, подлец, не переставая, болтает с Вивьен Ли, а я мычу что-то типа «не дую инглиш». — И все? — удивилась Аля. — Донесли чемоданы до номера — и все? — Вот молодежь пошла! — хмыкнул Карталов. — А ты чего ожидала, интересно? Ну, не совсем все, конечно… Только девушки исчезли, одарив нас прелестными улыбками, как мне Андрей Николаевич сообщает: он, оказывается, пообещал, что мы придем ровно через полчаса и расскажем юным итальянкам сказку на ночь! Аля наконец не выдержала и рассмеялась. — А почему через полчаса? — спросила она сквозь смех. — Из деликатности, наверное, — улыбнулся и Карталов. — Чтобы пижамки успели надеть. — Рассказали? — Ого! Девочки лежали в кроватках, как две отличницы, смотрели завороженными глазами, а мы сидели рядом на креслицах и рассказывали им сказки А какие сказки, Павел Матвеевич, помните? — спросила Аля. — Убей бог! Про белого бычка, вероятно… Уж не знаю, что он там переводил. — А потом что же было? — А вот это ты у него спроси! — наконец засмеялся и Карталов. — Интересно, что он тебе расскажет? Я, во всяком случае, почувствовал себя моложе лет на двадцать… Не человек, а ветер, — улыбаясь, добавил он. — Ветер… — Аля почувствовала, как улыбка сходит с ее лица. — Повеет и исчезнет… Не волнуйтесь, Павел Матвеевич, — твердо сказала она. — Все так и будет, как я вам пообещала. — Эх, Алька! — Он посмотрел на нее с тем непонятным выражением, которое так знакомо было ей еще по первой встрече с ее любимым мастером. — А ты уверена, что так оно и должно быть? — Да, — вставая, ответила она. — Ты к экзаменам хотя бы готова? — вздохнув, поинтересовался Карталов. — Ты бы с ним хоть по-английски говорила, что ли. — Мы говорим, — улыбнулась Аля. — Он хорошо по-английски говорит. — А что он плохо делает, ты не знаешь? — спросил Карталов. |
||
|